Форум Общий форум

                              Евгений Рейн          

Сорок четыре 

                 Памяти Михаила Алексеевича Кузмина

                (главы поэмы)

***  

Бывало приедешь рано,

пока еще спит столица бывшая,

и с вокзала зачем-то мимо пройдешь,

присядешь в квадратном скверике,

где Пушкин стоит лилипутом,

где можно сказать Лилипушкин

(а впроче, сие не про нас).

Покуришь, подхватишь баульчик

и тронешься в путь дорогу,

оглядываясь почему-то на восьмиэтажный дом.

А там и была квартира, квартира 44,

в которой когда-то водились ученые чижи.

Они собирались густо по праздникам и по будням,

они заводили хором насмешливую дребедень.

Их угощали чаем, они угощались пивом

и все, что здесь было, - было...

было раз навсегда.

Какая большая гостиная, она же большая

столовая,

она же приемная зала для сорока четырех.

Кто был там - не перечислить,

не стоит, там все бывали.

Но стали меня тревожить

те, что бледней других.

Вот эти четыре к ряду, они и уселись рядом,

и что-то вроде им зябко, и чай в их чашках

простыл.

Чего они смотрят в окна

на крыши Санкт-Петербурга,

откуда ползет новогоднее солнце, как мандарин?

Хотите горячего чая?

Хотите горячего пунша?

Хотите горячего солнца первого января?

Зачем вам так зябко, ребята,

зачем вы уселись по елкой,

зачем еловые лапы обмотаны мишурой?

Вот "Брызги шампанского" танго -

Что же это такое?

Нет, они не хотят.

 

****

Мы жили на одном перекрестке

улицы Троицкой в Ленинграде.

Раза два-три-четыре в неделю

он заходил ко мне,

чаще всего утром,

прогуливая фокстерьера Глашу.

Стертые дерюжные брюки,

какая-то блуза из Парижа,

солтатские ботинки.

У меня часто бывало пиво -

сидели, сидели.

Но пиво было ему не по нраву,

он предпочитал грубые, тяжелые вина

"Солнцедар", "Агдам", "Три семерки".

Говорили, говорили, говорили.

Тогда он говорил лучше, чем записывал,

а потом писал лучше, чем говорил.

Но больше всего - больше "Агдама"

и "Трех семерок", больше острот своих,

которые уже тогда повторяли,

он любил американскую прозу.

Хемингуэй, Дос Пассос, Том Вульф,

Фолкнер, Апдайк, Джон Чивер.

Тут его сбить было невозможно.

Жили мы вместе в Эстонии,

жили в заповеднике Святогорском.

Рассыпали книгу его рассказов,

рассказов, ради которых

он так полюбил американскую прозу.

И тогда он уехал. Правильно сделал.

"Правильно сделал, правильно сделал", -

все повторяло литературное эхо.

И долго, долго не было вести.

А потом пришли американские журналы

и там же, где Хемингуэй, Апдайк и Чивер

были напечатаны его рассказы.

Десять лет, десять лет только

не было его на Троицкой и в Святогорье

Теперь уже не прилетит на "Panam",

не доберется даже Аэрофлотом.

Неужели никогда, никогда больше?

 

***

На Каменноостровском, среди модерна Шехтеля,

за вычурным мосточком изображал ты лектора.

Рассказывал, рассказывал, раскуривал свой

"Данхилл",

а ветер шпиль раскачивал, дремал за тучей ангел.

Ты говорил мне истово о Риме и Флоренции,

но нету проще истины - стою я у поленицы,

у голубого домика, у серого сарайчика

и помню только рослого порывистого мальчика.

А не тебя плечистого, седого, знаменитого...

Ты говорил мне истово, но нет тебя убитого,

среди шоссейной заверти, меж "поршем" и

"тоетою",

и не хватает памяти...

Я больше не работаю

жрецом и предсказателем, гадалкой и

отгадчиком.

Но вижу обязательно тебя тем самым мальчиком.

Ты помнишь, тридцать лет назад в одном

стихотворении

я предсказал и дом, и сад, и этих туч парение,

я предсказал крушение среди Европы бешенной

и головокружение от этой жизни смешанной.

Прости мое безумие, прости мое пророчество,

пройди со мной до берега по этой самой рощице.

Ведь было это названо, забыто и заброшено,

но было слово сказано, и значит, значит...

Боже мой!

Когда с тобой увидимся и табаком поделимся....

Не может быть, не может быть, но все же

понадеемся.

 

***

Когда я говорю "сорок четыре" -

я вспоминаю в Питере квартиру.

Я помню не застолья, не загулы,

а только нас, нас всех до одного.

Куда мы делись, как переменились?

Не только та четверка, все, все, все.

Вы умерли - а мы не умирали?

Не умирали разве мы с тобою

и даже докричаться не могли,

такая глухота, такие дали.

Поскольку смерть есть всякая обида

и неудача, самоистязанье,

но жизнь есть тоже всякая обида...

Нам некуда, пожалуй, возвратиться,

Давным-давно разорена квартира

и может только Пушкин нас узнать.

Совсем недавно шел я от вокзала

и засиделся в скверике квадратном,

рассвет расправил серенькие шторки,

и показалось мне, что это вы

выходите из низкой подворотни

в своих болгарских и китайских платьях

со школьными тетрадями в руках.

Куда вы шли? К Таврической на башню,

где некогда ужились вы, учитель,

с чудовищем, - оно лазурным мозгом

когда-нибудь нас снова ослепит.

Но вы еще об этом не слыхали,

а просто шли под утренним дымком.

Я и себя увидел... и очнулся.

Когда я говорю "сорок четыре",

я вспоминаю полосатые обои,

я вспоминаю старую посуду,

я вспоминаю милую хозяйку,

я вспоминаю все.

Что думаете вы о нас, учитель?

Навстречу вы приветливо кивали

и пролеткультовцу и футуристу,

а знали толк вы лучше всех на свете.

Благожелательство - не благодушье,

Ваш тайный яд никто забыть не мог.

 

***

В тот раз к приятелю я прибыл на побывку

на речку Мойку, к самому истоку,

где Новая Голландия стоит.

Прошел я мимо арки Деламота,

и вдруг на ум пришло такое мне -

я никогда не проплывал под нею.

А там краснели круглые строенья

и круговой их отражал канал.

И показалось мне, что здесь граница,

которую пройти не так-то просто.

Вот здесь мы соберемся после жизни,

а может, проживем и после смерти,

когда бы только лодку отыскать для переправы.

Вы там уже? Вы, четверо, в квартире соток

четыре?

Ответьте!.. Не такие дураки.

А вести будут чаще, чаще, чаще...

И все-таки я не о том совсем.

Когда я говорю "сорок четыре",

то сводится все к непонятной фразе,

которая давненько в ум запала -

подслушал ли, придумал ли, запомнил -

не знаю,

не дает она покоя.

И потому твержу, твержу, твержу:

"Вы умерли, а мы не умирали

разве"?

 

1993           (простим поэту или издателю Шехтеля)

 

Вадим Шефнер

"Звезды падают с неба..."

 

 

Звезды падают с неба

К миллиону миллион.

Сколько неба и снега

У Ростральных колонн!

 

Всюду бело и пусто,

Снегом все замело,

И так весело-грустно,

Так просторно-светло.

 

Спят снежинки на рострах,

На пожухлой траве,

А родные их сестры

Тонут в черной Неве.

 

Жизнь свежей и опрятней,

И чиста, и светла - 

И еще непонятней,

Чем до снега была.

 

(1970)

Над ледяными зданьями,

Над проседью садов

В белесом хрупком пламени

Ночных прожекторов,

Над арками, решетками,

Шестерками коней,

Над облачками шепота,

Молчанием теней,

Над паутиной, проволокой,

Угрюмой толчеей,

Над всем, что было промельком,

Негреющей свечой,

Над куполами, плитами,

Кругами колоннад,

Над каблуками, сбитыми

В паломничествах, - над

Глухой тоской острожною

В кольце углов шести,

Мой ангел обмороженный,

Лети, лети!

 

             Игорь Куберский

                      1968

ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ

 

ПЕТЕРБУРГ

 

Желтый пар петербургской зимы,

Желтый пар, облипающий плиты...

Я не знаю, где вы и где мы,

Только знаю, что крепко мы слиты.

 

Сочинил ли нас царский указ?

Потопить ли нас шведы забыли?

Вместо сказки в прошедшем у нас

Только камни да страшные были.

 

Только камни  нам дал чародей, 

Да Неву буро-желтого цвета,

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

 

А что было у нас на земле,

Чем вознесся орел наш двуглавый,

В темных лаврах гигант на скале, -

Завтра станет ребячьей забавой.

 

Уж на что был он грозен и смел,

Да скакун его бешеный выдал,

Царь змею раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.

 

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,

Ни миражей, ни слез, ни улыбки...

Только камни из мерзлых пустынь

Да сознанье проклятой ошибки.

 

Даже в мае, когда разлиты

Белой ночи над волнами тени,

Там не чары весенней мечты,

Там отрава бесплодных хотений.

                            1910

 

 

 

 

 Буквально на днях открыла для себя творчество группы "Белая гвардия" (соло - Зоя Ященко). Вот почему я каждый год провожу отпуск в этом городе...

 

Питер, Питер,

Ты много знаешь, ты столько видел,

И всё, что я хочу сказать тебе -

Это только слова.

Я снова покупаю билет на поезд.

Чуть-чуть ревнуя и немного расстроившись,

Провожает меня до вокзала

Ночная Москва.

 

Небо, небо...

Над тобой совсем другое небо,

Морозным воздухом дышит Невский,

Скоро зима.

А я иду и всем улыбаюсь,

Я выше облака поднимаюсь,

И мне кивают, снимая шляпы,

На Невском дома.

 

Где-то, где-то

В любимых парках укрылось лето,

И мелкий дождик на водосточной

Играет трубе.

Нырнуло эхо в дворы колодцы,

По старой крыше гуляет солнце,

И пахнет кофе, и все кофейни

Зовут к себе.

 

Здравствуй, город!
Пройду по площади вдоль собора.

У тебя есть крейсер Аврора

И много других кораблей.

А у меня лишь одна гитара,

Немного пара из самовара,

В руке синица, которой снится

Клин журавлей.

 

А я живу на другой планете,

Там мало света и вечный ветер.

И, будто расстроенные струны,

Гудят провода.

А иногда мне бывает плохо,

И до рассвета ещё так долго,

Тогда я всё оставляю как есть

И возвращаюсь сюда.

 

О, эти старые мостовые!

Они всё помнят, они живые,
И каждый каменный всадник

По-прежнему верит в мечты.

А я стою незаметной тенью

В пальтишке ветхом под звёздной сенью,

В который раз, замирая, смотрю,

Как разводят мосты.

Удивительная песня, мне она тоже нравится.

рекомендация: песня "Генералы гражданской войны" или что-то вроде. Тоже хороша.

Принёс ещё одну песню Светланы Голубевой

 

Питер-2 /Доброволец/

Руки в брюки, пальцы в кольца,
В непогоду добровольцем
Спешу направиться.
Нету снега, нету солнца,
Дождь до дней последних донца,
Но мне это нравится.

А из старого авто звуки скерцо и клаксона
Вытанцовывают с моим сердцем в унисон.
Дождь мешается с Невою и быстрей несёт река -
Так бывает, когда долго плачут облака.

Спаса мокрые узоры, чистых голубых кровей,
Да нищих пробуждают взоры, возбуждают королей.
А по старому авто все также дождь стучит,
То зарядит под танго, то под фокстрот переиначит.

А Казань под два крыла, подальше от затей,
Поближе к Божьей Матери да собрала людей.
А я по перспективе мимо граций и коней
Иду себе, бреду по городу дождей.

Вот и старое авто, сушат якоря
Реки, что по Невскому текут в открытые моря.
На собор и купола льет как из ведра,
Полируя каждый штрих творения Петра.

И лады не строит моя промокшая гитара,
А он, знай себе, круги рисует уже выше ординара.
Да, Бог, он, когда меня родил, он угодил, он угадал -
Питером меня вскормил, в Питере меня создал.

И вот без потоков свыше, без шороха по крышам
Жизнь моя не бьется, не звучит, не пишет песен...

 

И версия 1992 года песни Сургановой "Среди огней ночного Петербурга"

Среди огней ночного Петербурга,
По бесконечной скатерти дорог,
Вперегонки играя с собственною тенью,
К тебе спешу, когда я одинок

 

Ещё не распахнул свои объятья
Над мрачною Невой дворцовый мост,
Уже мне не пошлют свои проклятья
Полсотни красных сторожей дорог

 

В твоём окне - недельная усталость
Твой дом и все вокруг желает тишины,
Её я не нарушу, только малость
Побуду около, уйду от суеты

 

Вокруг дома и пыльные подмостки,
Которые венчают двери в рай
Закрыты души на замки и кнопки,
В эфире города отборнейшая брань

 

Как много лишнего всего и привозного!
Заполонён вокзал и корчатся в углах
Мои давно немолодые горожане,
В обшарпанных вонючих чердаках

 

Мне больно видеть, как рождаются уроды,
Когда слепые им не уступают мест,
Когда забытые, израненные души
В бессильи выбирают крест!..

 

Мне наплевать, о чём кричат газеты,
Да, мы разуты, и пока - раздеты,
Но толку не видать от проповеди мессий,
Пока мы не научимся любить!

И я пою, что б не срывать слова и гнев на кулаках,
И я пою, что б не остаться в дураках!
И я пою, про что не напишу в письме,
Пою про то, о чём молчу тебе...

 

Среди огней ночного Петербурга,
По бесконечной скатерти дорог,
Вперегонки играя с собственною тенью,
К тебе спешу, когда я одинок...

 

Позже, два серых куплета опровергли поговорку "Из песни слов не выкинешь". Правдами и неправдами я нашёл именно этот вариант в аудио, если интересно - поделюсь.

 

Делитесь, пожалуйста - мне и Сурганова нравится

В планах сайта сделать страничку с песнями о городе

(где СПб упоминается прямо или косвенно - ... оторвемся по-питерски!)

Но пока это в разделе - Мечты

Олег Охапкин (1944-2008)

Санкт-ПетербургЪ

Тронуло...

Поэзия в прозе:

"Каждый вечер мышасто-серая пятиэтажная громада загоралась ста семьюдесятью окнами на асфальтированный двор с каменной девушкой у фонтана. И зеленоликая, немая, обнажённая, с кувшином на плече все лето гляделась томно в кругло-бездонное зеркало. <...> "

 

Рассказ Михаила Булгакова "№13. - ДОМ ЭЛЬПИТ-РАБКОММУНА".

 

"Большое было время...

И ничего не стало. Sic transit gloria mundi!

Страшно жить, когда падают царства. И самая память стала угасать. Да было ли это, Господи?.. Генерал от кавалерии!.. Слово какое!

Да... А вещи остались. Вывезти никому не дали.

Эльпит сам ушёл в чем был."

 

Какой поворот!  :)))

 

                Александр Брятов

НОЧЬ

Я питерской сыростью грежу в ночи:
цедить ее ртуть для меня - что воскреснуть.
Кораблик на шпиле, как пламя свечи,
дежурным огнем озаряет окрестность,

где, неразличима почти с высоты,
сжимается юность шагреневой кожей,
где ветер шутя вырывает зонты
из зябнущих рук мимолетных прохожих,

где тощие кошки лакают впотьмах
из луж электричества бледную россыпь -
я тенью брожу в одиноких дворах,
и время, как эхо, хранит мою поступь.

Лишь там, где пройти парапетом до звезд
останется шаг только сделать, ей-богу,
железной рукою надломленный мост
мне словно шлагбаум отрежет дорогу...

Владимир Плющиков

Петербург коммунальных квартир...
Под звонками таблички из меди...
Сотни драм, и десятки трагедий,
О которых не ведал Шекспир.
На стене порыжевший плакат,
За стеной ежедневная пьянка.
День за днём отражает Фонтанка
Петербург,
Петроград,
Ленинград...
Злые лики античных богов
На задворках блестящего века
Наблюдают судьбу человека
Посреди тараканьих бегов.
Неожиданный отблеск зари
Не спасёт от рождественской стужи...
Мы фасады подкрасим снаружи,
И метраж подсчитаем внутри...
...Ляжет росчерк ограды витой
Черной тушью вдоль улицы чистой.
Шумно бродят по ней интуристы,
Восторгаясь её красотой.
Уведу от скульптурных коней,
И, минуя, горбатенький мостик,
Приглашу иностранного гостя
В суперкухню на десять семей.
Петербург коммунальных квартир.
Петербург самых разных соседей...
Сотни фарсов...
А сколько комедий,
О которых не ведал Шекспир...

Собака метель, на Питер свалилась
Упрямым помётом простуженной тьмы
Да! Снова зима январём ощенилась
Привычны такие здесь роды зимы

Нева взаперти ледяного маньяка
Гранит низвергает в глаза черноту
Но вечность Петрова, сверх прочного знака
Не даст, сквозь метель, потерять теплоту
Не даст позабыть красоту!

 

Зима Санкт-Петербурга
Замершая палитра
Зима Санкт-Петербурга
Пол-литра мне! Пол-литра!

 
Зима Санкт-Петербурга
Свинцовая вода
Зима Санкт-Петербурга
Мы вместе навсегда!

 

И ночь - не беда, хоть под снегом-белилом
Дома-поезда! Поэтичен простор!
Прими меня в зиму твою, чтоб остыла
Вся южная глупость, слепящая взор!

 

4 декабря 2008 г
М. Рендино
Одесса

 

Какое-то настроение  сегодня... Вот такое, "декадентское":

 

Зазеваешься, мечтая,

Дрогнет удочка в руке-

Вот и рыбка золотая

На серебряном крючке.

 

Так мгновенно, так прелестно-

Солнце, ветер и вода,

Даже рыбке в речке тесно,

Даже ей нужна беда:

 

Нужно, чтобы небо гасло,

Лодка ластилась к воде,

Чтобы закипало масло

Нежно на сковороде.

 

Г.Иванов

Предположим, "читается" на сцене "Бродячей собаки"...

_______________________

Вот это "нежно"!

 

 

И вот такого еще не было...

 

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

 

 

 

И.Бродский

 

 

Да-да-да, Бродский. "Стансы городу".

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.

 

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.

 

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
- словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

 

Лев Лосев.

 

Коринфских колонн Петербурга
прически размякли от щелока,
сплетаются с дымным, дремотным,
длинным, косым дождем.
Как под ножом хирурга
от ошибки анестезиолога,
под капитальным ремонтом
умирает дом.

Русского неба буренка
опять ни мычит, ни телится,
но красным-красны и массовы
праздники большевиков.
Идет на парад оборонка.
Грохочут братья камазовы,
и по-за ними стелется
выхлопной смердяков.

4 апреля 1996
Eugene

 

О грустном Рождестве было, о победном Рождестве 2010 хочется рассказать только такими словами:

 

Владимир Набоков. Петербург ("Мне чудится в Рождественское утро...")

     Мне чудится в Рождественское утро

     мой легкий, мой воздушный Петербург...

     Я странствую по набережной... Солнце

     взошло туманной розой. Пухлым слоем

     снег тянется по выпуклым перилам.

     И рысаки под сетками цветными

     проносятся, как сказочные птицы;

     а вдалеке, за ширью снежной, тают

     в лазури сизой розовые струи

     над кровлями; как призрак золотистый,

     мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:

     сперва дымок, потом раскат звенящий);

     и на снегу зеленой бирюзою

     горят квадраты вырезанных льдин.

     Приземистый вагончик темно-синий,

     пером скользя по проволоке тонкой,

     через Неву пушистую по рельсам

     игрушечным бежит себе; а рядом

     расчищенная искрится дорожка

     меж елочек, повоткнутых в сугробы:

     бывало, сядешь в кресло на сосновых

     полозьях -- парень в желтых рукавицах

     за спинку хвать, -- и вот по голубому

     гудящему ледку толкает, крепко

     отбрасывая ноги, косо ставя

     ножи коньков, веревкой кое-как

     прикрученные к валенкам, тупые,

     такие же, как в пушкинские зимы...

     Я странствую по городу родному,

     по улицам таинственно-широким,

     гляжу с мостов на белые каналы,

     на пристани и рыбные садки.

     Катки, катки -- на Мойке, на Фонтанке,

     в Юсуповском серебряном раю:

     кто учится, смешно раскинув руки,

     кто плавные описывает дуги,

     и бегуны в рейтузах шерстяных

     гоняются по кругу, перегнувшись,

     сжав за спиной футляр от этих длинных

     коньков своих, сверкающих, как бритвы,

     по звучному лоснящемуся льду.

     А в городском саду -- моем любимом, --

     между Невой и дымчатым собором,

     сияющие, легкие виденья

     сквозных ветвей склоняются над снегом,

     над будками, над каменным верблюдом

     Пржевальского, над скованным бассейном, --

     и дети с гор катаются, гремят,

     ложась ничком на бархатные санки.

     Я помню все: Сенат охряный, тумбы

     и цепи их чугунные вокруг

     седой скалы, откуда рвется в небо

     крутой восторг зеленоватой бронзы.

     А там, вдали, над сетью серебристой,

     над кружевами дивными деревьев --

     там величаво плавает в лазури

     морозом очарованный Исакий:

     воздушный луч -- на куполе туманном,

     подернутые инеем колонны...

     Мой девственный, мой призрачный!.. Навеки

     в душе моей, как чудо, сохранится

     твой легкий лик, твой воздух несравненный,

     твои сады, и дали, и каналы,

     твоя зима, высокая, как сон

     о стройности нездешней...

                               Ты растаял,

     ты отлетел, а я влачу виденья

     в иных краях -- на площадях зеркальных,

     на палубах скользящих... Трудно мне...

     Но иногда во сне я слышу звуки

     далекие, я слышу, как в раю

     о Петербурге Пушкин ясноглазый

     беседует с другим поэтом, поздно

     пришедшим в мир и скорбно отошедшим,

     любившим город свой непостижимый

     рыдающей и реющей любовью...

     И слышу я, как Пушкин вспоминает

     все мелочи крылатые, оттенки

     и отзвуки: "Я помню, -- говорит, --

     летучий снег, и Летний сад, и лепет

     Олениной... Я помню, как, женатый,

     я возвращался с медленных балов

     в карете дребезжащей по Мильонной,

     и радуги по стеклам проходили;

     но, веришь ли, всего живее помню

     тот легкий мост, где встретил я Данзаса

     в январский день, пред самою дуэлью..."

     <Берлин, не позднее 14 января 1923>

 

 

Н. Некрасов, "О погоде"

 

II

Кому холодно, кому жарко!

Свечерело. В предместиях дальних,
Где, как черные змеи, летят
Клубы дыма из труб колоссальных,
Где сплошными огнями горят
Красных фабрик громадные стены,
Окаймляя столицу кругом, -
Начинаются мрачные сцены.
Но в предместия мы не пойдем.
Нам зимою приятней столица
Там, где ярко горят фонари,
Где гуляют довольные лица,
Где катаются сами цари.

Надышавшись классической пылью
В Петербурге, паспорт мы берем
И чихать уезжаем в Севилью.
Но кто летом толкается в нем,
Тот ему одного пожелает -
Чистоты, чистоты, чистоты!
Грязны улицы, лавки, мосты,
Каждый дом золотухой страдает;
Штукатурка валится - и бьет
Тротуаром идущий народ,
А для едущих есть мостовая,
Не щадящая бедных боков;
Летом взроют ее, починяя,
Да наставят зловонных костров:
Как дорогой бросаются в очи
На зеленом лугу светляки,
Ты заметишь в туманные ночи
На вершине костров огоньки -
Берегись!.. В дополнение, с мая,
Не весьма-то чиста и всегда,
От природы отстать не желая,
Зацветает в каналах вода...

(Наша Муза парит невысоко,
Но мы пишем не легкий сонет,
Наше дело исчерпать глубоко
Воспеваемый нами предмет.)

Уж давно в тебя летней порою
Не случалося нам заглянуть,
Милый город! где трудной борьбою
Надорвали мы смолоду грудь,
Но того мы еще не забыли,
Что в июле пропитан ты весь
Смесью водки, конюшни и пыли -
Характерная русская смесь.

Но зимой - дышишь вольно; для глаза
Роскошь! Улицы, зданья, мосты
При волшебном сиянии газа
Получают печать красоты.
Как проворно по хрупкому снегу
Мчится тысячный, кровный рысак!
Даже клячи извозчичьи бегу
Прибавляют теперь. Каждый шаг,
Каждый звук так отчетливо слышен,
Всё свежо, всё эффектно: зимой,
Словно весь посеребренный, пышен
Петербург самобытной красой!
По каналам, что летом зловонны,
Блещет лед, ожидая коньков,
Серебром отливают колонны,
Орнаменты ворот и мостов;
В серебре лошадиные гривы,
Шапки, бороды, брови людей,
И, как бабочек крылья, красивы
Ореолы вокруг фонарей!

Пусть с какой-то тоской безотрадной
Месяц с ясного неба глядит
На Неву, что гробницей громадной
В берегах освещенных лежит,
И на шпиль, за угрюмой Невою,
Перед длинной стеной крепостною,
Наводящей унынье и сплин.
Мы не тужим. У русской столицы,
Кроме мрачной Невы и темницы,
Есть довольно и светлых картин.

Невский полон: эстампы и книги,
Бриллианты из окон глядят,
Вновь прибывшие девы из Риги
Неподдельным румянцем блестят.
Всюду люди - шумят, суетятся.
Вот красивая тройка бежит:
«Не хотите ли с нами кататься?» -
Деве бравый усач говорит.
Поглядела, подумала, села.
И другую сманили, - летят!
Полумерзлые девы несмело
На своих кавалеров глядят.
«Ваше имя?» - Матильда. - «А ваше?»
- Александра. - К Матильде один,
А другой подвигается к Саше.
«Вы модистка?» - Да, шью в магазин. -
«Эй! пошел хорошенько, Тараска!»
Город из виду скоро пропал.

Начинается зимняя сказка:
Ветер злился, гудел и стонал,
Франты песню удалую пели,
Кучер громко подтягивал ей,
Кони, фыркая, вихрем летели,
Злой мороз пробирал до костей.
Прискакали в открытое поле.
- Да куда же везете вы нас?
Мы одеты легко... мудрено ли
Простудиться? - «Приедем сейчас!
Ну, потрогивай! Живо, дружище!»
Снова скачут! Могилы вокруг,
Монументы... «Да это кладбище», -
Шепчет Саша Матильде - и вдруг
Сани набок! Упали девицы...
Повернули назад господа,
И умчали их кони, как птицы.
Девы встали. «Куда ж вы? куда?»
Нет ответа! Несчастные девы
В чистом поле остались одни.
Дикий хохот, лихие напевы
Постепенно умолкли. Они
Огляделись: безлюдно и тихо,
Звезды с ясного неба глядят...
«Мы сегодня потешились лихо!» -
Франты в клубе друзьям говорят...

А театры, балы, маскарады?
Впрочем, здесь и конец, господа,
Мы бы там побывать с вами рады,
Но нас цензор не пустит туда.
До того, что творится в природе,
Дела нашему цензору нет.
«Вы взялися писать о погоде,
Воспевайте же данный предмет!»

- Но озябли мы, друг наш угрюмый!
Пощади - нам погреться пора! -
«Вот вам случай - взгляните: над Думой
Показались два красных шара,
В вашей власти наполнить пожаром
Сто страниц - и погреетесь даром!»

Где ж пожар? пешеходы глядят,
Чу! неистовый топот раздался,
И на бочке верхом полицейский солдат,
Медной шапкой блестя, показался.
Вот другой - не поспеешь считать!
Мчатся вихрем красивые тройки.
Осторожней, пожарная рать!
Кони сытые слишком уж бойки.

Вся команда на борзых конях
Через Невский проспект прокатилась
И на окнах аптек, в разноцветных шарах
Вверх ногами на миг отразилась...
Озадаченный люд толковал,
Где пожар и причина какая?
Вдруг еще появился сигнал,
И промчалась команда другая.
Постепенно во многих местах
Небо вспыхнуло заревом красным,
Топот, грохот! Народ впопыхах
Разбежался по улицам разным,
Каждый в свой торопился квартал,
«Не у нас ли горит? - помышляя, -
Бог помилуй!» Огонь не дремал,
Лавки, церкви, дома пожирая...

Семь пожаров случилось в ту ночь,
Но смотреть их нам было невмочь.
В сильный жар да в морозы трескучие
В Петербурге пожарные случаи
Беспрестанны - на днях как-нибудь
И пожары успеем взглянуть...

Спасибо, Александр, большое за стих. Поверите ли- первый раз прочитала. Эхе-хе, пора браться за поэзию!

 

На Неву, что гробницей громадной
В берегах освещенных лежит,

 

У русской столицы,
Кроме мрачной Невы и темницы,
Есть довольно и светлых картин.-

 

КАТЕГОРИЧЕСКИ  не согласна.Невочка умница, трудяжка и красавица

Эпитет "мрачная", на мой взгляд, можно применить к Яузе.

а) Яуза - река своеобразной экологии.

б) Яуза - метропоезд своеобразного дизайна.

 

А Нева настроение меняет в зависимости от солнца и погоды - мокнуть она не любит.

Нашёл "Петербург коммунальных квартир" под гитару, поёт некто Александр Беленький. Очень неплохо. Нужно кому-нибудь?

To Alex_odessit: Ага

Сегодня исполняется 70 лет со дня рождения Иосифа Бродского. В связи с этим - открываем портретную галерею "Поэтической странички"