«Заложим бомбу под каждую семью». Как запрет на продажу доли посторонним повлияет на размножение студий и расселение коммуналок
В Госдуму внесли законопроект, накладывающий запрет на продажу долей в квартирах посторонним лицам. Приобретать их смогут только близкие родственники.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Музеи бывают обычные и необычные. Музей знаменитого "Дома на набережной", как, впрочем, и сам дом на Берсеневской набережной столицы, - необычный.
« Последнее редактирование: 3 Jan 2022, 23:28 от Кадет Биглер »
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Инвестиционная программа по коммуналкам обретает форму, но ищет содержание
Смольный назначает ответственного за многострадальную программу привлечения инвесторов в исторический центр города — для спасения 600 домов и ликвидации коммуналок. На этом пока всё.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
История самого старого жилого дома в Петербурге — его построили для монахов, но жили здесь матросы и физики.
« Последнее редактирование: 14 Apr 2022, 20:09 от Mary »
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Пятая линия Васильевского острова, 8: Забытый дом с богатым прошлым (СПб)
После первой реконструкции, сделанной по проекту архитектора Ивана Слупского в 1860 году, дом мадам Костюриной превратился в типичный доходный дом с пятикомнатными «барскими» квартирами, окна которых выходили на 5-ю линию и Бугский переулок, и так называемыми внутренними комнатами, расположенными вдоль дворового фасада. Они, также как и парадные помещения, соединялись анфиладно, но все окна выходили во двор. Площадь комнат в таких квартирах составляла от 16 до 25 кв. м, помещения в барских апартаментах были значительно просторнее — от 40 кв. м и больше.
Моя бабушка, почти всю жизнь прожившая в этом доме, рассказывала, что до революции хозяева жили в квартире, занимающую весь второй этаж, затем им пришлось переехать в двухэтажный особняк, расположенный по соседству. Их сыновья занимали квартиру на пятом этаже, однако после 1937 года в нее въехали новые жильцы. Старые же бесследно исчезли. Их родителям — бывшим хозяевам дома — советское правительство выделило комнату в большой коммуналке, где они и умерли во время блокады.
В начале 20-х годов «барские» квартиры разделили на коммунальные отсеки, однако таких коммуналок, как в этом доме, я никогда больше не видела. Большой метраж каждой из комнат — около 40 кв. м — позволил новым жильцам превратить их в практически полноценную двухкомнатную квартиру с небольшой прихожей. Готовить еду, конечно, ходили на общую кухню, ванна и туалет также были одни на всех, но по сравнению с многокомнатными бараками на Лиговке, например, — это был настоящий коммунальный рай.
В квартире, расположенной под парадной лестницей, находилась швейцарская. После известных событий в 1917 году, назначение этого помещения изменилось. Швейцара, который топил камины и печи, обогревающие вестибюль и лестницу, натирал до блеска полы и чистил медные ручки дверей, выселили, а в его квартире было сделано небольшое рабочее общежитие. Однако просуществовало оно недолго. Перед началом Великой Отечественной войны общежитие было переделано под сберкассу.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Анастасия Вепрева, Роман Осминкин "Коммуналка на Петроградке"
«Мое тело пахнет жареной картошкой с луком, мои волосы пахнут жареной картошкой с луком, мои мысли пахнут жареной картошкой с луком…». Коммунальная квартира не раз становилась главным героем и местом действия в советской художественной литературе. Как оказалось, сам феномен коммуналки не исчез с падением старого режима — он удивительным образом адаптировался к новым временам. Роман Осминкин и Анастасия Вепрева поселились в коммунальной комнате в центре Петербурга и взяли на себя роль летописцев этой удивительной архаической реальности. Свои впечатления они фиксировали в Facebook-блоге, из которого и выросло это полудокументальное повествование. Авторы сознательно отказались от отстраненной позиции антропологов ради благородной задачи — описать коммунальный универсум сквозь призму собственного опыта. В результате возник парадоксальный художественный сплав дистопии, литературного вуайеризма и психологической драмы.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
В «Новом литературном обозрении» выходит книга художницы Анастасии Вепревой и поэта Романа Осминкина «Коммуналка на Петроградке». Этот внежанровый текст написан на стыке полудокументального романа и этнографического исследования и впервые был представлен в виде пьесы о жителях одной коммунальной квартиры. Публикуем отрывок из предисловия, в котором Алексей Юрчак объясняет принципы, на которых построен текст Вепревой и Осминкина.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Я все время разглядываю разные дизайнерские квартиры, но нельзя забывать, что, к сожалению, существует и другая сторона жилья в доходных домах - коммуналки. Они еще есть и их много. Идешь вот так по Каменноостровскому, разглядываешь шикарные дома и думаешь, что живут там сплошь богачи и олигархи. Но не всегда. Покажу две очень приличные коммуналки. Отличаются они только тем, что в первом случае классика жанра - каждый сам за себя и поэтому всё выглядит довольно обшарпанно и неприятно, а во втором - у квартиры есть хозяева и поэтому она в отличном состоянии и даже уютна. Вот никак не пойму - как у кого-то хватает мудрости договориться и содержать квартиру в чистоте, а кто-то готов годами жить с облетевшей плиткой в ванной, закопченным потолком и порванными обоями?
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Читать реалистов XIX века и жить при этом в таком доме, в каком прожил всю свою сознательную жизнь Майк, вообще в принципе сложно. С ума сойти — раз плюнуть. Соседи Майка слушали советскую эстраду, пили портвейн, ходили на работу, читали газеты, рассказывали анекдоты — люди как люди… Так жил, в общем, весь дом — огромный, серый, с бессчетным количеством этажей (нынешний адрес — Волоколамский переулок, дом один). Нынешний, потому что прежнего, тогдашнего адреса Майка, кажется, не знал никто. То есть знали, конечно, но в том мире, в котором жил Майк и все мы — все те, кто любили группу «Зоопарк» в Ленинграде и в Москве (а больше ее нигде и никто не знал), адрес обозначался просто: «На Разъезжую, к Майку». Улица Разъезжая находится вообще в стороне от дома Майка и Наташи, но почему же тогда «на Разъезжую» — всем было наплевать. Впрочем, один человек настоящий адрес все-таки знал, это был Артем Троицкий. Он писал Майку письма, и Майк этими письмами гордился и восхищался. От Майка я ни разу не слышал про Волоколамский переулок. Он тоже всегда говорил: «У меня на Разъезжей». Должно быть, слово нравилось. «Разъезжая». Майк и по городу не ходил, а расхаживал. А по стране — разъезжал. Майк был центровым парнем. Он никогда бы не смог жить ни в Рыбацком, ни в Веселом Поселке, ни на какой другой Ржевке и уж тем более на таинственных, с жутким названием Пороховых. Он и с Бассейной, из родительской квартиры — вполне отдельной, чистой и тихой, — уехал в ужасающую ведомственную коммуналку к жене Наташе. В Ленинграде были коммунальные квартиры и похуже, но и та, в которой жил Майк, была достойна того, чтобы войти в анекдоты, романы и повести писателей-диссидентов. Адова кухня это была, а не жилье человека, пусть даже рабочего парня, а не музыканта. Хотя, если подумать, в таких коммуналках жить должны были именно (и только) рок-музыканты. Рабочему парню в таком месте жить невозможно. Ему после работы отдыхать нужно. Ему нужно вставать ни свет ни заря и ехать к станку. Если он не выспится, может вместо резьбы на куске металла нарезать себе руку или там ногу, в общем, что-нибудь себе повредить. А как выспишься, если за стеной орут, на кухне орут, всю ночь хлопает входная дверь и по лестнице грохочут сапоги («Вы слышите — грохочут сапоги?» — как спел Булат Окуджава)? Грохочут сапоги тех, кто бегает за ночной водкой и возвращается с победой — скорой или не очень — по обстоятельствам, но всегда с победой. Не было случая, чтобы ночной гонец не принес бутылку водки, купленную за червонец у таксиста. Любая коммунальная квартира должна быть заселена только рок-музыкантами, которые ночью пьют, а днем спят. Играть при этом не обязательно — просто дома должна быть гитара, несколько пластинок «Битлз» или «Стоунз», и должны быть друзья, готовые отправиться за водкой в любое время суток. Если у человека все это есть — он, считай, уже рок-музыкант. Здесь требуется пояснение для совсем молодых людей. Дело в том, что в СССР винные магазины закрывались в 21.00, и купить алкоголь было физически негде. Существовало несколько «дежурных магазинов» (что это было за «дежурство»?), которые работали до 22.00, — про них все знали, но и в них иногда опаздывали. «Дежурных» было крайне мало, едва ли не по штуке на район города. Проблема. Поэтому после девяти вечера водку можно было купить только у спекулянтов. Мазу здесь держали таксисты. Останавливаешь такси и спрашиваешь: «Водка есть»? Как правило, у водителя водка была. Бутылка водки у таксиста стоила десять рублей — в два-три раза дороже, чем в магазине, но магазин был уже закрыт. И поэтому по ночам мы все (да и не только мы, все мужчины страны) скидывались и бежали за водкой в такси. Из дома Майка за водкой бегали часто, почти каждую ночь. Потому что у Майка все время были гости. Гитарист группы «Зоопарк» Саша Храбунов ходил-ходил в гости к руководителю (Майку), а потом взял да и женился на его соседке по коммуналке — Асе, после чего стал майковским соседом. Если бы не перестройка, глядишь, и всю коммуналку заселили бы рок-музыканты. Так, потихонечку, полегонечку. Стала бы она лучше от этого? Коммуналку я имею в виду. Вряд ли. Но и без рок-музыкантов она была ужасна. Длинный коридор, начинающийся сразу за дверью с лестницы и заканчивающийся каким-то необозримым пространством кухни. Тогда, во всяком случае, кухня казалась всем гостям огромной, не знаю, какой покажется теперь, давно не был в этой коммуналке (а она по-прежнему коммуналка, никакие реконструкции и реформации не смогли повлиять на ее статус). В коридоре по одну сторону — с десяток дверей комнат-пеналов, в каждой по одному окну и по семье. По другую сторону — окна, выходящие на крыши Лиговки, за которыми торчали трубы теплоцентралей — кажется, в районе станции Боровая, в общем, в северном направлении. Седьмой этаж, крохотный вонючий лифт, который периодически ломался и так же периодически включался, кто его чинил — неизвестно. Во всяком случае жители коммуналки Майка никогда не вызывали мастера. Телефона в квартире не было, и Майк звонил друзьям из квартир других друзей или из автомата. Справедливости ради надо сказать, что впоследствии телефон в квартире появился и висел в коридоре прямо напротив двери, ведущей в пенал Майка, Наташи и их сына Жени. В коридоре и на кухне постоянно толпились люди — еще бы, в каждом отсеке по семье, и всем нужно то в туалет, то чай пить, то что-то там и вовсе — жарить-парить… Гости ходили ко всем, но больше всех — к Майку. От трех до десяти человек ежедневно и еженощно сидело в его комнатке (точнее, в комнатке Наташи, где поселился и обосновался Майк), и эти трое-десятеро постоянно выпивали — то пиво, то портвейн, то кубинский ром, водку Майк поначалу не жаловал. Когда кончался день, пролетал вечер и маленькому Жене нужно было ложиться спать, Наташа укладывала его в кроватку, накрывала ее попоной — так закрывают клетку с попугаем на ночь, — и гости продолжали выпивать и рассуждать о рок-музыке, Жене все это решительно не мешало. Сейчас он вырос в умного и красивого, спокойного и рассудительного парня. Значит, точно не мешало. Хотя молодым родителям я бы так поступать с детьми не советовал. Но ведь не каждый родитель — Майк. Что русскому хорошо, немцу — смерть. Получилось так, что в устрашающей коммуналке на седьмом этаже, в крохотной прямоугольной комнате с одним окошком, выходящим на «достоевские кварталы» (улица Достоевского находится как раз рядышком с домом Майка и Наташи), много лет действовал самый настоящий салон — в толстовском, «войнаимировском» понятии этого слова. Место светской тусовки.
"Время рок-н-ролла". Алексей Рыбин.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Наталья Науменко (из книги «Майк из группы «Зоопарк»): Наш дом раньше был пятиэтажным, ещё два пристроили потом. Они выделялись хилым параллелепипедом на массивном основании. Узкая, продуваемая квартира, длинный коридор, упирающийся в большую кухню нелепой конфигурации, семь дверей в «пеналы». Ни телефона, ни горячей воды, разбитые стёкла… Нормальная «воронья слободка». Я так и не смогла полюбить этот район: Лиговку, Разъезжую, Обводный. А Майку, наоборот, нравились места «имени тов. Достоевского». Трудней ему было привыкать к коммунальной кухне: первое время стеснялся даже чайник на плиту поставить. Тем не менее, всегда говорил, что только здесь чувствует себя дома.
«Часть мира, которого нет»: прогулка по «майковским» местам.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Петербургская квартира, чудом не ставшая коммуналкой.
Спастись от принудительного уплотнения в послереволюционном Петрограде было непросто. В каждую «барскую» квартиру вселяли совершенно разных по социальному составу людей, что превращало жизнь бывших хозяев в ад. Грубо большевики меняли классовое сознание.
Уплотнения все ожидали с ужасом.
Но был маленький шанс немного сдобрить «пилюлю», заселив в соседние комнаты хороших знакомых или родственников. Так многие и поступали. Причем некоторые квартиры дошли до современности, сохранив дух старых хозяев только благодаря тому, что целый век в ней сосуществовали близкие люди.
Примером такого уникального жилья является квартира (кв. №8) семьи Бенуа на 3-й линии Васильевского острова, д. 20. В ней и сейчас живут потомки известного рода.
Изначально весь дом принадлежал этому известному семейству с французскими корнями , и был построен как доходный Леонтием Николаевичем Бенуа в 1898 году, ставшим к этому времени уже известным архитектором и вполне состоятельным человеком.
Узорная ограда на высоком цоколе, гранитные столбы с фонарями, фасад в глубине двора, похожий на декорацию к «Спящей красавице», притягивали взгляд. Казалось, что жизнь в таком великолепии доступна немногим избранным. С течением времени, уже в университетский период, знакомя девушек с домом Мурузи, Тенишевским училищем и прочими памятниками Серебряного века, нельзя было не заглянуть во двор на Моховой. Тем более что двери парадного входа — тогда ещё с матовыми стеклами в створках — всегда можно было открыть, а на просторном подоконнике площадки парадной лестницы легко было целоваться. В 1973 году получилось так, что мы поменяли гатчинскую квартиру на две большие комнаты в коммуналке — именно в этом доме, и как раз в бельэтаже, окнами на Моховую улицу. Внутри там всё перекроено до неузнаваемости. Наши «две комнаты» представляли собой перегороженную кирпичной стеной большую гостиную, с камином из чёрного мрамора и лепными падугами потолка пятиметровой высоты. Первоначальный план прихожей, в которой уже после нашего вселения был выкроен закуток для ванны (до того не было горячей воды), признаться, даже не могу представить. Клетушки комнат, лепившихся вдоль коридора, уходившего вглубь квартиры, вмещали полтора десятка жильцов. Справедливости ради надо отметить, что квартира наша была спокойной, относительно чистой и соседи жили дружно, никогда не устраивая разборок, типичных для большинства коммуналок. <...> Наша 35-я квартира была собственно частью некогда обширных апартаментов, куда с широкой лестничной площадки открывались три дубовые двери с фигурными наличниками (они до сих пор целы, несмотря на полную разруху, в которой ныне пребывает дом). Центральная дверь вела, по-видимому, в приёмную перед кабинетом большого начальника. Квартира в бельэтаже считалась лучшей в доме. Её хозяином в 1910-е годы был граф Владимир Николаевич Коковцов, около десяти лет бывший министром финансов, в 1911–1914 годах сменивший П. А. Столыпина на посту председателя Совета министров. Двадцать лет назад состояние этого дома — по крайней мере со стороны фасадов, — не вызывало острой боли. На столбах уже не было фонарей, но во дворе ещё сохранялись остатки ажурной металлической конструкции, бывшей когдато уличным градусником. Наша парадная во время съёмок фильма «Собачье сердце» казалась ещё вполне пригодной для изображения «калабухинского дома», где жил профессор Преображенский. Увы, сейчас, несмотря на ремонт фасадов и ограды, Текст приводится по: Пирютко Ю. М. Петербург. Книга для справок и чтения. Адреса, сюжеты и архитектурные истории Северной столицы. Центрполиграф, 2014. Дом на Моховой 19 Памяти коллеги декабрь/2014г. дом, оказавшийся почему-то сплошь заселённым гастарбайтерами, превратился в настоящий бидонвиль в историческом центре города. Вспоминая о своей жизни на Моховой, хочу отметить, что здесь завязывались знакомства и дружеские отношения с некоторыми нашими замечательными современниками.
"Памяти коллеги. Ю.М. Пирютко"
Стр. 18.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Хармониум 2009 год жанр: анимация, абсурд режиссер: Дмитрий Лазарев
Солидный представитель жилконторы приходит в коммунальную квартиру, где проживает Даниил Хармс, и попадает на территорию тотального абсурда.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
До войны у тети Насти тоже жила деревенская родня. Племянницы, племянники, приезжавшие в Ленинград на время. На время же и прописанные. «Приезжали, уезжали, тетя Настя никому не отказывала». Единственная из неиссякаемого потока, о ком мама никогда не упоминала: тети-Настина двоюродная племянница Марфа. Почему — об этом позже.
Еще одна соседка — Мария. Она жила в тупике на месте бывшей прихожей — восемь метров без окна. В ленинградских коммуналках такие тупики — обычное дело (как правило, со стороны парадной лестницы, которой пользовались прежние жильцы: в новой жизни с барами покончено, барские привычки нам чужды), но чаще в них устраивают кухню. «В войну эта Мария исчезла. На ее место вселилась новая жиличка — тоже Мария. И обе стервы», — в маминых рассказах отголоски коммунальных распрей звучат до сих пор.
На другом конце коридора — со стороны черной лестницы — тоже устроена выгородка. Мама называет ее «тамбур». Общий для двух квартир: маминой и соседней. Сперва я поняла это так, будто в тамбур открывались обе квартирные двери. Оказалось — нет.
В плане (вообразим себе технический паспорт, нарисованный на плексиглазе, а потом, украдкой, сотрем) — дверей три. Третья ведет в соседскую кухню. Расположенную отдельно от квартиры. Что создавало для жильцов известные трудности. Только представьте: сто раз на дню туда-сюда. С кастрюлями, со сковородками, с тазами. А если еще и с ключом?.. Потому и не запирали. «Незапертая кухня стояла пустая — никакой утвари, только голые столы и плита».
Кстати, дверь на лестницу тоже не запирали. На ночь ее закладывали на крюк.
Елена Чижова. "Город, написанный по памяти".
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Лидия Ивановна Найденова, награжденная островным народом величанием «Петроградская» за многие деяния на нашей стороне города в те лихие годы и позже, — истинно знатная героиня. Героиня не из раскрученных начальственными кругами послушных шестерок, а из наших пахнущих людвой коммунальных углов. Повороты ее жизни круче и намного интереснее какой-либо присной Гертруды[1], времен усатого генералиссимуса или царя Никиты, вроде колхозницы Надежды Григорьевны Заглады или ткачихи Валентины Ивановны Гагановой[2] из Вышнего Волочка.
Благодаря таким опущенным, не отмеченным государством человекам, как Лидия Найденова, мы пережили всю эту страшноватую мутоту большевистской диктатуры: Несмотря на многочисленные казусы советской истории, на тяжкие войны, страшенные репрессии, свистопляски экспериментов времен Хрущева, застой, простой и прочее, такие, как она, заложили внутри казарменного социализма энергию предпринимательства, надежду на возрождение страны.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
То и дело мы слышим, а, может быть, даже произносим фразу «сейчас трудные времена». И действительно, кризисы, катастрофы, пандемия – наш век простым не назовёшь. А как жилось людям в не столь далёком прошлом: была ли их эпоха проще нашей, и как они адаптировались ко времени, в котором были вынуждены жить? Желание узнать об этом – хороший повод прочитать роман петербургского писателя и кинодраматурга Михаила Кураева «Зеркало Монтачки».
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Радио работало почти всегда. С ним как-то веселее, кое-какие новости, погода. Бывало, слушали и из осторожности. При мне мамина приятельница (еврейка) призналась, что гимн не выключает, поскольку ее соседка по коммунальной квартире, ярая антисемитка, проронила удивленную фразу: «Что же это вы наш гимн не слушаете?..» В школе дрались. Кулаками, портфелями; счастливые владельцы настоящих кожаных офицерских планшетов дрались особенно больно — планшеты были тяжелые, плотные, жесткие, на длинных ремнях. Обучение — раздельное, девицы занимались в соседней школе, это, наверное, еще более ожесточало нравы. Обстановка отчасти напоминала уголовную; я спасался от расправ тем, что, как и в эвакуации, пересказывал содержание интересных книг. Все же оставался чужим, вызывал постоянное раздражение. Во многом и сам был виноват — выламывался. На экзамене по литературе, отвечая на вопрос о читаемых мною современных авторах, заявил: «Среди современных писателей, собственно, у меня нет любимых. Вот Гофмана сейчас читаю…»
Воспоминания О XX Веке. Книга Первая. Давно Прошедшее. Plus-Que-Parfait Михаил Юрьевич Герман
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Каждый, кто переезжал из коммуналки в отдельную квартиру, кто обладает «памятью сердца» (Батюшков) касательно и сюжетов вполне земных (впрочем, полагаю, в советской действительности квартира — вещь космическая и жизнеопределяющая, только в нашей реальности могла быть написана Юрием Трифоновым повесть «Обмен» — подлинная «трагедия о квартирном вопросе»!), знает и помнит: получившие квартиру избранники судьбы в течение месяцев, а то и лет живут только ею. Нынче нередко говорят и пишут с некоторым даже томлением и нежностью о коммунальных квартирах, о милой дружбе с соседями, исчезнувшей доверительности между людьми, будто некогда крепнувшей на коммунальных кухнях. Думаю, это либо привычное заблуждение людей, путающих радость молодости с радостью от обстоятельств, в которых молодость протекала, либо наглое вранье, либо — самое скверное — привычка к скотской жизни и порожденное ею недоверие к цивилизации. Кому приходило в голову удивляться и тем более печалиться, что в гостинице приходится делить номер с кем-то посторонним (а то и посторонними)? «Поселили, спасибо большое!» Большевики возвели нищету и скученность (в которой до революции жили лишь совершенно падшие, неимущие и жалкие люди) в ранг добровольного царства социального равенства. Людей заставили верить, что если двадцать жильцов пользуются единственным унитазом и для этой цели стоят в очередях, то это естественно и хорошо, что недействующая, отсутствующая ванна или ванна, в которой чаще стирают, чем моются, — в порядке вещей, что восемь хозяек в одной кухне вовсе не нонсенс, что неизбежные при такой тесноте злоба и мерзостные скандалы, превращающие людей в голытьбу, — нормальный быт. Только в тюрьме человек принужден видеть одни и те же, и притом чужие, лица. И эта невольная скученность — разве не она поспешествовала тому, что люди отвыкали быть личностями, ощущали себя именно стадом, где от каждого по отдельности решительно ничего не зависит! Не верьте в поэзию и тепло коммуналок, в миф, так отточенный фильмами, снятыми чаще всего теми, кто в коммунальных квартирах сроду не жил. Коммунальная квартира — одно из самых унизительных созданий советской власти, а любовь к ним — следствие разрушенного большевиками сознания людей, которых заставили незаметно потерять чувство собственного достоинства. А если кто и вспоминает коммунальную квартиру добром, что же, ведь и о годах войны и даже неволи порой рассказывают без печали — там выковывалось мужество, проходила юность. Но ведь это не значит, что война или неволя сами по себе хороши. Ганс Фаллада назвал свой знаменитый роман — «Кто раз отведал тюремной похлебки». Людей с испуганным, репрессированным сознанием тянет назад — в привычную неволю. Народу-богоносцу все время навязывают «соборность», а не проще ли вспомнить название пьесы Льва Толстого «Власть тьмы»? И этот дремучий, обращающий людей в затравленное стадо кошмар не ведавшие коммуналок писатели и режиссеры позволяют себе поэтизировать! В новой квартире была одна беда — отсутствие телефона. Мне случалось уходить достаточно надолго, и я привык постоянно звонить маме, чтобы всегда знать, все ли с ней в порядке. Что говорить, чувствовала она себя плоховато, я смертельно боялся, да и она постоянно беспокоилась обо мне. Эта «телефонная пуповина» нас так долго спасала, а теперь — долгие часы без меня и в абсолютном одиночестве! Телефон поставили только через год, и это, пожалуй, было не меньшим счастьем, чем квартира. Но есть и своя прелесть в квартире без телефона. Когда мы с мамой дома, никуда уже не надо идти, можно безмятежно жить до завтра. Ничего не произойдет, новостей не будет. Какая-то средневековая защищенность. Спокойно можно работать, читать, смотреть телевизор или ковырять в носу — на телефонную болтовню не уходит времени. К тому же я стал получать и писать письма — забытое состояние души! Правда, вскорости я нашел в почтовом ящике новую повестку в военкомат: это замечательное учреждение пылко и оперативно реагировало на перемещение своих клиентов в пространстве. Мне было тридцать пять, но я трусил, как в семнадцать, — боялся, призовут на какие-нибудь ужасные сборы. Опять заставили таскаться по врачам. Самое удивительное, на этот раз я снова получил «белый билет» — стал «полностью негодным» при тех же хворях, при которых какое-то время считался «ограниченно годным». Видимо, разнарядки менялись. Это я сейчас пишу, стараясь иронизировать, тогда был липкий отроческий страх. И когда меня после пятидесяти вызвали в военкомат, естественно, для окончательного снятия с учета, я так и не пошел: было страшно вновь переступать этот порог. Так и не снялся с учета по возрасту. Почти каждый день мы с матушкой ходили в магазины. Тогда это не требовало больших средств, покупать большей частью было нечего, но доставляло наслаждение болтаться по хозяйственным лавкам, присматривать занавески, полочки, всякую домашнюю дребедень, а иногда и возвращаться с добычей — чаще всего с пластмассовым флаконом «Бодузана» — единственной иногда продававшейся у нас пенки для ванн, поставлявшейся из ГДР. К ванне не мог привыкнуть: даже торопясь к первой утренней лекции, в лютый мороз, успевал полежать в ванне и чувствовал себя на улице хоть и мерзнущим, но все же «аглицким» джентльменом. Отдельная квартира глубоко переменила жизнь. Прожив двадцать два года в послевоенных коммуналках, понял: самое в них страшное то, что их считают нормой. До войны даже в Москве строились дома, заранее рассчитанные на «коммунальное заселение», не говоря об идиотских «домах-коммунах» с общими кухнями и прочим бредом, прозванных «слезами социализма». И чувство собственного достоинства, которое (нередко и впервые) возникало у человека в отдельном жилье, мешалось с ощущением вечной неловкости перед теми, кто еще оставался в коммуналках, и тем более перед теми, кто так и умер в них.
Воспоминания О XX Веке. Книга Вторая. Незавершенное Время. Imparfait Михаил Герман
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Открываешь эту дверь – и попадаешь в типичную советскую коммуналку прошлого века. Коридор с зелеными стенами, с детскими ванночками и санками. Обшарпанные двери ведут в комнаты. Ты еще не знаешь, что там увидишь, когда войдешь… В образе коммуналки предстала выставка «Анна Ахматова. Михаил Булгаков. Пятое измерение». Журнал «На Невском» считает, что это музейный шедевр.
__________________ Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах —
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
