Лиля Ивановна Вершинина (Кораблева) родилась 25 декабря 1938 года в Ленинграде и проживала на 2-й Советской улице, в ведомственном доме Октябрьской железной дороги. Отец Кораблев Иван Захарович 1906 года рождения работал на железной дороге, награжден медалью «За оборону Ленинграда». Мать Кораблева Александра Алексеевна 1906 года рождения и трое детей: старшая сестра Тамара родилась 9 июля 1937 года, Лиля 1938 года рождения и младшая сестра Вера (ей в начале войны было 1,5 месяца).
Детство в кольце блокады. Все 900 дней и ночей наша семья прожила в блокадном Ленинграде. Отец мой – железнодорожник, работал на Октябрьской железной дороге, готовил поезда к отправке на фронт и в тыл. Мама не работала, у неё на руках было трое маленьких детей. На начало войны старшей моей сестре было 3 года и 11 месяцев, мне – 2,5 года, а младшей сестре Вере всего 1,5 месяца. Некоторые сейчас говорят: ну что могут помнить такие маленькие дети о блокаде?
Да, мы не совершали героических поступков, мы все 900 дней росли и развивались, несмотря на все невзгоды: голод, холод, бомбежки, переживания. Мы впитывали в себя все, что видели и слышали, а другого в нашей памяти не было. Жили мы на 2-й Советской улице в ведомственном доме, принадлежащем железной дороге, на седьмом этаже ( лифта тогда не было). Жильцов становилось все меньше и меньше, многие эвакуировались вместе с детьми. Опустел наш двор. Когда по радио объявляли «Воздушная тревога!», нам надо было спускаться в бомбоубежище, а потом опять подниматься на 7-й этаж, но сил и здоровья у мамы уже не хватало. Отцу предложили переселиться в другой подъезд, в комнату на первом этаже. Я помню: в комнате было очень холодно, стояла буржуйка, спали мы в одежде. У мамы пропало молоко, и Верочку нечем было кормить. Она умерла от голода в августе 1942 года (ей был всего 1 год и 3 месяца). Для нас это было первое тяжелое испытание. Я помню: мама лежала на кровати, у неё «распухли» ноги, а тельце Верочки лежало на табуретке, на глазки мама положила ей пятаки( пятикопеечные монеты). Я держала ее ножки, а сестра стояла у изголовья и говорила: «Вера, Вера – открой глаза и снимала пятаки, и так все повторяла «Вера, Вера открой глаза». Наконец, пришел отец и принес гробик, куда мы ее положили, а нам объяснил, что он разговаривал со священником на Волковом кладбище, спрашивал, где можно похоронить такого маленького ребенка. На что священник ему ответил: «такие дети – это ангелы», их надо хоронить около церкви, выбирайте любое свободное место. Отец на руках, через весь Лиговский проспект (транспорта не было) отнес гробик с Верочкой и похоронил ее около церкви на Волковом кладбище. Вечная ей память! Мы регулярно посещаем кладбище, ухаживаем за могилкой, а последние годы даже стали появляться на могиле цветы, возложенные незнакомыми людьми. Потом со мной произошла одна история: я потеряла маму. Мы с мамой пошли в магазин «Две ступеньки вверх» (так раньше назывался магазин на Невском проспекте). Там было столько народу, что ребенка могли просто раздавить. Мама мне сказала: «Стой у двери на улице и жди меня. Я куплю продукты и мы с тобой пойдем домой». Мне показалось, что я очень долго жду маму, и я ее пропустила. Я решила идти домой. Я помнила, что надо дойти до поворота и там будет наш дом. Иду – одни подворотни (вход во дворы), а поворота нет. Я расплакалась. Подходит ко мне женщина, спрашивает, что случилось? Я ей объяснила, она мне говорит, пойдем я тебя отведу в милицию на Харьковской улице, там твою маму найдут. А мама в это время, выйдя из магазина и, не увидев меня, стала искать по всем дворам. Здесь на мои поиски подключились все посторонние люди, а потом они ей сказали: «Идите в милицию». Прошло часа три ( об этом мне уже потом мама рассказывала), меня на руках держала молодая женщина в синей форме и все спрашивала, где я живу, сколько мне лет. А только отвечала два или три. И вдруг дверь открывается и входит моя мама. Какое это было счастье! Потом мама заболела брюшным тифом. Ее положили в больницу, а для нас с сестрой выделили 2 места в круглосуточный детский сад на улице Бакунина, временно, на период лечения мамы. Было очень холодно. Отец укутал нас платками и на санках, утром до работы, отвез в детский сад. Когда мама вернулась из больницы, она пошла в магазин на Невский проспект и перед ней шла женщина, которую насмерть убило немецким снарядом. Она нам это рассказала и, говорит больше я вас с собой брать не буду. За водой родители ездили на Неву с санками без нас.
Голод, конечно, постепенно истощал наши силы. Когда мама на столе разрезала маленький кусочек хлеба на четыре части, мы стояли рядом и потом собирали крошечки пальцем в рот. Маму угостили горсткой пшена и она наварила суп с лебедой. Из-за горечи его невозможно было есть. Как она расстраивалась, что нас нечем кормить. Однажды она дала нам по маленькому кусочку хлеба с долькой лука и говорит: « Это вам на целый день, придумайте какую-нибудь игру, чтобы отвлекаться от еды». Мы придумали – играть в «бомбежку». У нас была металлическая кровать, мы ставили по краям подушки, сверху накрывали одеялом, отвинчивали шары со спинки кровати (это были у нас «бомбы»). Одна из нас (по очереди) объявляла: «Воздушная тревога, всем спрятаться в бомбоубежище!», а вторая забиралась под одеяло с «ридикюлем» (так раньше назывались сумочки), где в карманчик прятали кусочек хлебушка и лука. И тот, кто был под одеялом, должен был так ловко спрятаться, чтобы шар-бомба не попал в голову. Игрушек у нас никаких не было, читать мы не умели. Была одна маленькая книжка и мама прочитала мне стихотворение (автора не знаю, как запомнила, так помню всю жизнь). « Что случилось, что случилось? Моя дочка чуть жива, Со стола она свалилась, Отвалилась голова. Дочку к доктору скорее, Ей головку привяжу, Заверну ее теплее И в коляску положу». А как хотелось иметь куколку. Мама говорила: «Вот закончится война и мы купим тебе куколку». Мечта сбылась! Мне подарили большого пупсика, который «жив» до сих пор, правда, с разбитой головой. На фоне голода, у нас с сестрой стала развиваться дистрофия. Детский врач выделил нам один талон на двоих для питания в столовой у Московского вокзала. Когда мама привела нас в столовую и нам на стол поставили одну тарелку супа, я взяла ложку и разделили его пополам и говорю сестре: «Это твоя половина, это - моя». Потом нам выделили второй талон, мы стали наедаться, даже суп не доедали, а мама говорит, вот и мне стало доставаться чуточку супа. Не обходили нас стороной и детские инфекции. Ели мы из одной тарелки, а инфекции были разные. У меня был коклюш, а у сестры корь в тяжелой форме. Лечила нас детский врач. Однажды во время сильного приступа кашля, я упала на снег вниз лицом, потом поднимаю голову, а снег красного цвета. Мама стоит рядом, я ей говорю: «А я не умру?». А мама отвечает: «Никогда». Мы стали подрастать и маме предложили работать дворником в нашем доме. Мама согласилась. Отец с работы возвращался всегда поздно, ходил пешком, так как транспорта не было. Мы с сестрой никогда не засыпали (даже, если лежали в кровати) пока не раздастся звонок в дверь, значит, пришел отец, и мгновенно погружались в сон. Разрешили во дворе нашего дома вскопать грядку для овощей. При вскапывании земли нашла фарфоровую немецкую статуэтку и четыре рюмочки, две из них разбились, остальные хранили как память. Однажды во время обстрела, взрывной волной выбило все стекла со стороны дома, выходящей на 2-ю Советскую улицу. Окна были голые, а все осколки стекол лежали во дворе. Это было страшно. Мы уже были у мамы маленькими помощницами. Она отправила нас на обход дома, мы смотрели не просвечивается ли где свет в окнах. Если свет просвечивался, мы с сестрой по-очереди свистели. Мама нам давала черный свисток с горошиной внутри, и если занавеска или штора закрывалась, значит нас услышали. Помогали убирать снег, а его во дворе было очень много, мама разрешала скалывать лед ломиком под ее присмотром. Постепенно стала налаживаться жизнь, увеличили хлебный паек, врач прописала нам рыбий жир и моя сестра даже жарила на нем хлеб. Известие о снятии блокады мы получили от мамы, когда с сестрой сидели на кровати. "Теперь заживем", - сказала нам мама,-"будут продукты". Но война еще не закончилась. Когда наступил День победы, мы тоже были дома. Голос Левитана сообщил по радио: «Война закончена»! Радости не было конца. Мы вышли на Невский проспект, все люди улыбались, обнимали друг друга. А вот нам с сестрой было жалко калек-инвалидов без ног, которые передвигались на специальных колясках с колесиками (как деревянные площадки). Мы думали, а как же они будут жить без ног? А они радовались, улыбались вместе со всеми, их поздравляли. В дом стали возвращаться жильцы с детьми, двор стал оживать, а нам стало веселее жить. Вот закончилось наше детство в кольце нашего двора, в кольце блокады. Оказывается вокруг нас целый мир! Мы пошли в школу. Сестру перед школой в 1944 году пролечили в детской больнице имени Раухфуса, а я пошла в школу через год.
Источник текста: leningradpobeda.ru/livearchive/diaries/item_278/
Я родилась в Ленинграде в 1924 году 27 ноября. Семья моя жила на Васильевском острове, 10 линия, дом 15а, кв.21.
Зимой 1940-1941 гг. я много занималась, училась уже в 9 классе, много читала, ходила в театр, кино, часто бывала в Эрмитаже. Год прошёл быстро. Наступило лето 1941 г.
Хорошо помню день 22 июня. Это было воскресенье. Светило солнышко и было тепло. Я вышла из дома и пошла в сторону бульвара на Большом проспекте. Там всегда в выходные дни мы встречались с подругами. На бульваре было шумно и людно. Все куда-то спешили, говорили о работе радио, чувствовалась сразу тревога. И здесь я узнала о начале войны. Поспешила домой. Дома уже все знали. Радио работало. Ещё ничего не предвещало беды, но вот она пришла.
На нашу Родину 22 июня в 4 часа утра напала фашистская Германия. Фашизм пришёл к власти в этой стране в 1933 году. Как и слово «война», слово «фашизм» было очень страшным. О том, что творили немцы-фашисты в самой Германии с евреями, я знала. И что они до нас захватили много государств в Европе. А ведь совсем недавно у нашей страны с Германией был подписан договор о ненападении. Но для фашизма договор ничего не значил.
Первые дни войны для нашей семьи были ожиданием. Взрослые работали, дома ничего не менялось. Но через несколько дней тревога усилилась. Пришло извещение - все жители города должны были сдать свои радиоприёмники. У нас в доме тогда появилось радио-репродуктор, который работал круглосуточно. Метроном издавал стук постоянно. Радио извещало о воздушных налётах и обстрелах. Так и звучало в ушах «Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
В начале июля меня вызвали в школу. Всех учеников старших классов отправляли на рытьё противотанковых рвов и окопов. Все мы быстро собрались и вскоре нас на поезде привезли на ст. Батецкая, где-то в стороне Луги. Я этих мест не знала. Поселили нас в каком-то доме и утром все отправились на работу. Настроение было приподнятое, возникало чувство, что я и мои товарищи должны делать очень важную работу. Война была настоящей и очень страшной. Встали очень рано. Дали нам лопаты и повели к месту нашей работы. Началось моё первое военное испытание. Работали мы с утра до вечера много дней. Наверное, отдыхали, но память моя не всё сохранила. Окопы рыли противотанковые, шириной, как помню, говорили 5-6 метров, довольно глубокие. Нас было много десятков тысяч. Началу и конца этим траншеям не было видно. Очень уставали. Помню, что кормили нас сытно, но чаще всего была каша из чечевицы. Кроме этой каши я ничего не запомнила. Старшие учителя, кто был с нами, рассказывали нам о событиях на фронте. Мы знали, что немцы движутся к Ленинграду, но не думали, что это будет так быстро. Немцы-фашисты пришли с целью уничтожить нашу страну, превратить нас в рабов. К этому времени мы уже знали, как ведут себя захватчики на нашей территории. Однажды во время работы мы услышали гул самолёта, он приближался к нам. И вдруг с фашистского самолёта (а он был немецкий) раздалась стрельба по окопам-рвам, которые мы копали. Начались крики, деваться было некуда. Появились ещё самолёты, мы буквально выскочили из окопа. Я помню, как упала на землю. Раздался взрыв. Мои руки вцепились в эту землю, я вся прижалась к ней. Самолёты улетели, стало тихо. Когда все ребята пришли в чувство от пережитого, а я поднялась с земли, на меня все как-то странно смотрели. Оказалось, что у меня на голове появилась седая прядь. После этого дня ночью или поздно вечером нас всех подняли, сказали: скорее одевайтесь, мы идём. Куда идём, сразу не сказали, но шли очень быстро. Не просто шли, а словно бежали. Утром мы вышли к железнодорожной станции. Нас погрузили в поезд, и мы поехали домой, в Ленинград. Только теперь мы узнали, что немцы приближались к месту наших работ, а мы за ночь прошли 40 км. Помню, как вошли в вагон, я оказалась на верхней полке, а когда очнулась, меня разбудили - поезд пришёл в Ленинград.
А в это время город уже бомбили. На город сбрасывали зажигательные бомбы. Начались пожары. Под бомбами рушились дома. Еды становилось всё меньше и меньше. Загорелись знаменитые Бадаевские склады. Война чувствовалась каждую минуту. Моя сестрёнка Дагмара со студентами техникума, где училась, дважды была на окопах. Первый раз им помогли военные, они успели вывести и спасли от окружения немцами, которые подошли совсем близко, а во второй раз, уже вблизи Ленинграда они снова бежали, еле успели уйти от врага. А когда перед учебным годом их собрали в техникуме, они снова вместо занятий уже в самом городе копали окопы и даже на территории техникума.
8 сентября 1941 года наш город был окружён немецко-фашистскими войсками. Началась страшная блокада Ленинграда, которая продлилась 900 дней.
Я пришла в школу 1 сентября. Занятия у нас отменили. Я должна была учиться в 10 классе. Все наши ребята должны были дежурить в школе на крыше и днём и ночью по очереди. Немцы всё чаще и больше сбрасывали на дома зажигательные бомбы. Они пробивали крышу и попадали на чердак. В то время все дома города имели чердаки. Они были довольно высокие просторны. Но на чердаках во время строительства дома применялся и деревянный материал. Он загорался в первую очередь. А затем пожар перекидывался и на всё здание. Видимо немцы об этом знали и почти каждую ночь на город сбрасывались такие бомбы. Мы в школе, дежурили на чердаке, должны были успеть схватить эту бомбу (они были небольшого размера) и бросить в ящик с песком, потушить. На чердаке было много песка. Мне пришлось это видеть один раз. Но это дежурство я помню.
Город немцы бомбили чаще и чаще, по радио раздавался сигнал с необыкновенным звуком-завыванием и диктор говорил: «Воздушная тревога. Воздушная тревога. Воздушная тревога». Люди с детьми спускались из квартир и бегом бежали в бомбоубежище. Но не все. Ни я, ни наша семья в бомбоубежище не ходили, а прижавшись друг к другу переживали бомбёжку дома. Затем радио объявляло отбой. Я до сих пор помню звуки немецких самолётов, как у нас называли «миссершмидтов», которые прилетали к нам в город, принося эти страшные мучения, страдания и гибель людей.
В это время как-то укреплялось чувство, что стране, людям нужна помощь. Нельзя оставаться дома, надо идти на фронт и помогать чем можешь. Я дома ничего не сказала. Был октябрь месяц. Помню, что в помещении военкомата было очень много народа, все стояли в очереди. Встала и я, когда очередь дошла и до меня , я вошла в кабинет. Там был уже немолодой мужчина в военной форме. Он меня попросил сказать, зачем пришла. Я ему объяснила, что хочу идти на фронт, могу ехать сандружинницей, помогать раненым солдатам. Он посмотрел на меня, спросил сколько мне лет. Я ответила 16, что скоро будет 17. И как мне показалось, он очень по-доброму сказал, что я ещё для фронта мала, надо учиться, стать старше. Мне было обидно, что так всё получилось. Но дома так никто и не узнал о моём поступке. Я боялась в этом признаться. Тогда я стала просить папу найти мне работу. Такая работа нашлась. 15 октября 1941 года я стала работать санитаркой в Доме малютки № 10. Этот Дом малютки находился на Васильевском острове на Железноводской улице, дом 32 (если я ещё так помню), это недалеко от Смоленского кладбища. Там я проработала 9 месяцев, до нашей эвакуации.
Это была моя первая работа, совершенно неожиданная для меня. Мне надо было ухаживать за маленькими детьми, сажать их на горшки, кормить, убирать помещение и делать всё, что мне скажут. Можете представить, что это для меня было. Но я уже поняла, что это надо. И всё переносила с большим терпением и старанием. Вскоре перестали ходить трамваи, и на работу я стала ходить пешком. Работала сутками. Детей из Дома малютки никто не брал, да я вскоре и сама поняла, что это дети тех родителей, которые ушли на фронт или погибли уже здесь в Ленинграде. Иногда сразу после обстрела или бомбёжки детей привозили из-под развалин. Бедные дети! Они тряслись от страха, от пережитого. Дети были разного возраста. Но я работала в группе детей 3-6 лет. Как мне надо было к ним относиться? Здесь мне помогали воспоминания моего детства и жизни моей большой семьи. Помню одну девочку, её звали Таня. Ей было лет 5. Она как-то по-детски ко мне привязалась, обычно подходила ко мне, дёргала за подол халата или передника и называла меня мамой. Огорчалась, когда я уходила с работы домой и радовалась приходу на работу. Разве можно такое забыть?
Зима наступила рано. Начались морозы. Обстановка в городе, осаждённым врагом, была очень сложная. Перестали работать канализация и водопровод. Свет отключали, или по другой причине - не знаю. К нашей беде установились сильные морозы. Продукты выдавали по карточкам, но и они исчезали. Выдача хлеба по карточкам дошла до 125 грамм. Начался настоящий голод.
Наша семья материально всегда жила бедно, поэтому и запасов каких-то продуктов у нас никогда не было. В кухонном шкафу было пусто, только стояла одна коробка с зёрнами кофе зелёного цвета, который в пищу не годился. Я этот кофе берегла долго. Его возили в эвакуацию и привезли назад. И уже где-то 20 лет спустя в Ольшанниках, где мы потом жили, зёрна кофе поджарили, в ступке растолкли и сварили кофе. Запах был как у настоящего кофе, и мы его выпили.
Мы всей семьёй, кроме Тёти. Перебрались в одну комнату, в спальню. Маме, ещё осенью, где-то купили печку-буржуйку и немного дров. Этой «буржуйкой» мы и обогревались и кипятили воду для чая и варили скудную еду, что удавалось сварить. Наша Тётя осталась жить в своей комнате, к ней приехала её дочь Ольга и они от нас отделилась.
У Тётеньки была собака Морис, мы с ней все выросли и любили это ласковое животное чёрного цвета, похожего на лайку. Но Мориса нечем было кормить, и Тётя увела его к ветеринару. Там его и усыпили.
В нашей спальне нас было шестеро. Но вскоре заболела бабушка-мамина мама, наша добрая бабушка. Дагмара и Люся сходили за ней и на санках её привезли. Она уже всё лежала и почти не вставала. У бабушки была старинная швейная машина «Зингер». Она на ней нас всех обшивала. Машина была ей очень дорога, и Дагмара с Люсей решили за ней сходить. На санках они её привезли. А ведь бабушка жила на 6 этаже. Как они смогли сделать это - я не знаю.
Дорогие мои сестрёнки! На их долю выпала вся работа по дому. Дагмара ходила за водой на Неву. Это было очень опасно, да и не близко от дома. За водой Дагмара брала санки, на них ставила чайник и две кастрюли. Ведра у нас не было. К самой воде, вернее к проруби надо было спускаться по лесенке. Она была обледенелой, что было совсем трудно. Когда поднимались с водой наверх. Но без воды жить нельзя было.
Люся ходила в булочную за хлебом, чаще всего стояла в очереди на морозе. Такую драгоценность приносила в замёрших руках. Дома её всегда ждали.
Маленький Вова большую часть времени сидел в своём высоком стуле. Стул стоял у стола. В нашей комнате уже жило 7 человек. Места для игр на полу для ребёнка не было. Да и не до игр было. Люся каждый день ходила в ясли за обедом для братика. Вовочка зимой садик-ясли не посещал. Ножки его были слабые. Он всегда ждал Люсю в то время. Дагмара вспоминала, что Вова подходил к двери, садился на пол и всё время со слезами причитал: Люся, Люся, Люся. А когда она приходила и приносила ему немножко супа и каши, он снова садился за стол и больше часа по капельки кушал свой обед. Это его и спасло.
Горько всё это вспоминать. Ещё осенью, когда ходили трамваи Дагмара и Люся поехали на самый конец Московского проспекта. Там на окраине города были посажены огромные поля капусты, их никто уже не убирал. Н ленинградцы, узнав об этом, кто мог, поспешили за этой капустой. У Дагмары с Люсей было два мешка. Эти два мешка они и набрали. С каким трудом две девочки доставили эту капусту домой!
Что значила для нас в то время капуста? Трудно оценить. Мои сестрёнки заботились о нас. Топили «буржуйку», варили что-нибудь, кипятили чай, стояли в очередях, чем- то отоваривали карточки, убирали дома и всё было на них. А я продолжала ходить на работу.
Папа уже часто болел, лежал в больнице. Голод чувствовали все и с каждым днём всё казалось хуже и хуже. Вскоре у сестрёнки Фани заболела её доченька Танечка. Малютке едва исполнился годик, у неё оказалось воспаление лёгких и истощение. Первой в нашей семье умерла Фанина дочь, единственный её ребёнок. Её переживаниям не было предела.
Страшная смерть от истощения-голода пришла во многие ленинградские семьи. На улицах становилось пустынно, но город жил. Я на работу шла утром. Было темно. Очень холодно. Не помню, кто и от кого достал мне большие, старые валенки. Я в них ходила. Для меня утром город казался мёртвым. Иногда приходилось видеть лежащих людей, а однажды, проходя мимо подворотни одного дома, я увидела сидящего на тумбе человека. Можно было сразу понять, что и те, кто лежал на панели и сидел на тумбе были мёртвые. Они не дошли до своего дома. Но я уже не испытывала чувство страха. Скорее мысли были о родных.
Однажды неожиданно к нам приехал Витя - наш старший брат. С начала войны он был на Ленинградском фронте и в город приехал по командировке. Он не мог не навестить нас, эта была первая встреча за время войны. Витя привёз небольшой мешочек лошадиного овса. Что было для нас радость. Дагмара этот овёс сварила в кастрюле, перемолола в мясорубке, процедила и сварила овсяный киселю. Этой пищи нам хватило на один день, но день был сытым. Второй раз Витя приехал с товарищами в командировку уже в феврале месяце. Я его не видела, была на работе. А Дагмара вспоминает, что Витя и шесть его товарищей остановились у нас, им надо было где-то переночевать в эту ночь. Дагмара с Люсей приготовили в гостиной место: кто спал на диване, кто на полу. Утром все встали рано, куда-то отправились по делам. Витя достал из своего вещевого мешка буханку хлеба и дал Дагмаре. Буханка хлеба! Что это значило для голодных людей, дорогих для Вити родных. Его товарищи, видя, что Витя дал сестре хлеб, тоже вынули из своих мешков по буханке хлеба и дали Дагмаре. В её руках оказалось богатство, это было спасение жизни. В семье был настоящий праздник. Но этот хлеб не смог спасти жизнь нашему дорогому, любимому папе. Он медленно умирал в больнице от голода, полного истощения. Я навестила его перед смертью. Эта больница или здание, превращённое в больницу, находилось где-то в районе 1 линии.
Помню, как я пришла к нему. В большой комнате как в зале стояли в ряд кровати. Папа лежал прямо напротив двери. Я подошла к нему. Он лежал, съёжившись в комок. Холодно было. Рядом с кроватью стояла тумбочка, на ней лежал кусочек-маленькая долька шоколада. Папа дремал, но тут, же очнулся, говорили тихо, он очень рад был, что я пришла. Посмотрев на тумбочку, он мне сказал: «Инуся, возьми этот кусочек, возьми. Я не хочу». Я не взяла этот кусочек, он нужен был папе. Была надежда, что он поправится. Папа страшно худой, на нём остались только кожа и кости. Вскоре, через день два он умер. Я его не хоронила. Была на работе. А хоронили его Ося, Фаня и Дагмара. Папа, как лежал, скорчившись на кровати, так он и умер, его в таком виде вынесли в морг или на улицу, не знаю. Но когда пришли за ним с санками его дети, он так и замёрз. Они завернули его в одеяло, которое принесли с собой, привязали к санкам и повезли на Смоленское кладбище. На кладбище уже никого не хоронили. Недалеко от кладбища были вырыты траншеи, туда складывали трупы умерших. Их было очень много. Ося, Фаня и Дагмара попрощались с папой и снесли его в эту траншею. В этих траншеях были похоронены тысячи Ленинградцев. Сейчас там Мемориал и памятник.
Вскоре совсем плохо стало бабушке. Голод свалил и её. Было ей 72 года. Она умерла 10 марта. Несколько дней она лежала в гостиной комнате. Дагмара с Люсей узнали, куда её везти.. умерших принимали на углу 9 линии и Большого проспекта. Там был построен сарай и в нём складывали умерших, куда их потом отвозили , я не знаю. Нашу бабулю на санках спустили с 3-го этажа, а потом Дагмара и Люся свезли её на этот «пункт приёма».
Мама долго не могла оправиться от постигшей её беды. Ещё осенью в конце октября она шла с работы по 14 линии. В то время начался очередной обстрел Васильевского острова. И снаряд упал и взорвался недалеко от того места, где шла мама. Волной от взрыва её отбросило на панель, а наши панели были из уложенных плит (не знаю из чего они были сделаны, но очень красивые). Упала головой, сильно ударилась. Сначала потеряла сознание, потом очнулась - страшно болела голова. С трудом поднялась, ей помогли подняться. Но вдруг она почувствовала, что ничего не видит. Это было ужасно. Она с трудом добралась до дома, мы все перепугались, что с мамой случилось. Постепенно зрение к ней стало возвращаться, но очень слабое. Работать она уже не могла. Длительное время лежала в постели, всё у неё болело. Стало полегче, обратилась к врачу. Маме дали 2-ю группу инвалидности. Весной ей стало полегче. Она стала ходить. Ей пришлось много времени потратить на сбор документов о папиной смерти, о страховке. Но она должна была это делать. В начале марта 1942 года плохо стало и нашей дорогой сестрёнке Фане. Голод свалил и её. А она до последнего времени ходила на работу на свой завод «Прогресс», иногда ночевала там. Сил не было. Всё это окончательно подкосило. Она оказалась в больнице. Эта больница находилась где-то недалеко от нас. Я пришла к Фане, навестить её. Не помню точно число, но мне сказали, что она сегодня умерла. Но я почувствовала что-то нехорошее, когда взошла в вестибюль здания больницы, там недалеко от меня или несли носилки, или везли с покойником. Мелькнула тревожная мысль: «Уж не Фаня ли это?». Так и случилось. Наверное, это была не она. Куда её потом увезли, где похоронили? Мы так и не узнали. Но похоронное свидетельство маме дали. Это была четвёртая смерть в нашей семье. Наступила весна. Появилась зелень. В городе началась чистка домов, лестниц, подвалов от трупов умерших. Многие умирали семьями. Хоронить было некому. А трупы для населения города представляли опасность. Дагмара и Люся тоже принимали участие в уборке двора. Блокада продолжалась. Приближался день 1 мая. По карточкам продуктов стали давать побольше, хлеба - 250 грамм. Дома Дагмара с Люсей наводили порядок, делали уборку как могли. Спальня была вся закопчена и печкой и горелкой, которая страшно коптила. Керосиновой лампы у нас не было, а от горелки масляной шел какой-то свет. Мама к этому времени получила за папу страховку 300 рублей. Решено было на семейном Совете отметить день 1 мая. Дагмара с Люсей пошли на рынок. Купили 5 плиток столярного клея. Сварили из них студень, разлили на 5 тарелок. Каждому по тарелке. 1 мая у каждого из нас была тарелка «столярного студня» и одна соевая конфета. В день праздника 1 мая мы с Дагмарой решили пойти в кино. Люся для нас казалась маленькой, мы её с собой не взяли. Не помню, во что мы оделись, только помню, что ноги были тонкие, как палки, а бедер не было совсем. Мы поехали на Невский проспект. К этому времени стали ходить трамваи. На Невском, если я не ошибаюсь, мы пошли в кинотеатр «Колизей». Там шёл фильм «Свинарка и пастух», новая для нас картина. Зал был полный. И вот я до сих пор представляю себе одну сцену. Во время фильма Глафира-героиня кино приходит с гулянья поздно вечером, садится за стол, ставит пере собой крынку с молоком, берёт большую круглую буханку хлеба и режет себе такой толстый кусок. Весь зал вздрогнул, охнул, кажется, даже приподнялся со своего места, раздался какой-то радостный возглас и всё опять стихло. Кино шло своим чередом. И я это помню до сих пор. Время шло, в городе было открыто много столовых. В которых кормили дополнительно истощённых людей. Для посещения такой столовой давали талоны. Маме давали не один раз. Она делилась с нами. Однажды я тоже сходила на обед в такую столовую, столовая помещалась на Среднем проспекте, около 9 линии или на 9 линии, могу ошибиться. Супы варили в столовых, используя траву, которая росла в садах и скверах. В таком супе было много витаминов. Всё это тоже помогало людям. Не могу забыть наши переживания из-за таких зимних условий и нашего быта. У нас появились вши. Белые вши, их было очень много и в одеяле и в белье. Спастись от них было нечем. Вши разошлись по городу. Я не помню, были ли вши в Доме малютки, но каждый раз, когда я шла на работу, я горячим утюгом гладила моё бельё, особенно швы, чтобы эту нечисть не принести в ясли-сад. А потом началась чесотка. У нас в Доме малютки заболели все дети, видно эту заразу я принесла домой. Мы тоже заразились. Детей на работе лечили какой-то мазью, я её немного принесла домой. Она помогла, но ещё долго её остатки нас тревожили и окончательно эта болезнь прошла у нас в эвакуации. Где-то в конце апреля – начала мая у Тёти уехала её дочь Ольга - в Новосибирск к сыну. Он там учился в то время в высшем военном училище. Тётя осталась одна и опять была с нами. Но она уже была уже истощена и очень слаба. В июне к нам опять на короткое время приезжал Витя. Он очень тревожился за нас. Что будет дальше? В Ленинграде проходила эвакуация жителей, детей. Город покидали тысячи людей. Ходили слухи, что Гитлер готовит новое наступление. Блокаде нет конца. Витя заговорил с нами об эвакуации. Мы все это обсудив, решили прислушаться к совету Вити и решили тоже уехать.Но что это значило для нас, мы ещё сами представить не могли. Мама стала собирать документы. Нас было шестеро: мама, четверо детей и Тётя. Вове было 4 года. Шёл июль месяц. Мне пришлось расстаться с работой в Доме малютки. Я там работала ровно 9 месяцев с 15 октября 1941 года по 15 июля 1942 года. Уезжали мы из города 22 июля 1942 года. Нас в начале перевозили на барже через Ладожское озеро по пути знаменитой Дороги жизни. Ехать, а вернее плыть было опасно. Немцы продолжали обстрел и города и дорогу по воде. Чувство страха и тоски не покидало меня, и да всех нас. Ехали не зная куда. Покинули родной дом, город. Родных в городе никого не было. Витя был на фронте. Ося с заводом ещё весной эвакуировался в город Чебоксары. В армию его не брали. На нём, как на отце семейства была бронь. Он нужен был для важной работы. Мы были одни. Народу уезжало очень много. На другом берегу озера нас ждал поезд. Погрузили нас в товарные вагоны. В вагоне справа и слева на полу разместились по 2-3 семьи, может быть и больше. Наша Тётя совсем заболела. Её от нас взяли и поместили в другой вагон. В котором лежали такие же как она истощённые и больные люди. За ними был присмотр. Нам выдали сразу на каждого по буханке хлеба, что ещё дали не помню. Голодные истощённые люди старались утолить свой голод, это ужасное чувство. Некоторые за это расплатились своей жизнью. У нас на первой остановке из вагонов вынесли несколько умерших людей, не все выдерживали такую поездку и уходили из жизни. Мама наша тоже заболела. У неё очень расстроился живот. Она не вставала первые дни. Ей было трудно и нам не легко. Ехали мы медленно. На остановках, обычно на станциях Дагмара и Люся ходили за водой. А я всё время была с Вовой-дорогим братиком. Соседи по вагону решили, что я его мама. Дагмара всё время навещала Тётю, а той становилось всё хуже и хуже. Поезд иногда шёл очень медленно, долго стоял на остановках. Дорогой нас кормили, но никто нам не говорил. Где стоим, куда в какую сторону едем. Однажды с Дагмарой произошёл опасный случай. На одной остановке она увидела рынок. На остановках всегда двери у вагона открывали ( кроме ночи). Дагмара решила сбегать на рынок, но на пути к рынку стояли ещё поезда. Через два состава она перешла спокойно, а у третьего состава двери оказались закрыты. Она решила проползти под поездом. Подлезла под вагон, а в это время поезд тронулся. В какое-то мгновенье она выскочила из-под вагона. Когда пришла в себя, ей стало страшно. Поезд прошёл перед ней. Она уже не могла идти на рынок и вернулась в наш вагон, на ней не было лица. Страшно об этом было и думать. В пути мы были около месяца. Наконец нас привезли в город Бийск Алтайского края. Как это было далеко! Все стали выгружаться из вагонов. Наша Тётя была ещё жива, её сразу увезли в больницу. Так о ней мы больше ничего узнать не могли. На письма, которые мы потом писали, а это делала Дагмара, никто так и не ответил. А нас в городе Бийске не оставили. За нами приехали на подводах и стали развозить по разным местам. Мы, наша семья, ехали от Бийска на лошадях ещё 150 км, и остановились в пос. Ельцовка, Ельцовского района, Алтайского края. Начался новый, совершенно незнакомый для нас период нашей жизни. Источник текста:
Блокадные воспоминания жительницы дома, Новиковой Марины Алексеевны:
Я, Новикова Марина Алексеевна, родилась в городе Ленинграде 17 июля 1934 года. Вся наша семья: папа, Алексей Михайлович Новиков 1897 года рождения, мама Софья Николаевна 1899 года рождения, и я жили на набережной р. Мойки дом 84 кв.15. У нас было две комнаты: одна светлая, другая темная, даже без окон. С нами жила мать моего отца, моя бабушка, Анна Павловна Новикова. Отец работал на железной дороге. Перед войной 1941 года, я и мама поехали на лето, в гости к другой моей бабушке, Надежде Николаевне Недробовой в Оредеж Ленинградской области. Помню, что там и застало нас начало войны. Папа приехал за нами, но бабушка не согласилась уезжать и осталась в Оредеже. Вместе с матерью в Оредеже осталась и родная сестра мамы, Ольга. Оредеж захватили немцы. После войны я узнала, что тетя Оля ушла в партизаны, попала к фашистам, и они её повесили. Очень хорошо помню первую бомбежку Ленинграда. Всё грохотало, падали зажигательные бомбы. Мы с бабушкой Аней спустились в бомбоубежище. Там было темно и страшно, от страха и ужаса плакали дети и даже многие взрослые. Больше мы туда не ходили, оставались дома. Самые мои страшные детские воспоминания: вой сирен и стук метронома. Чувства голода я почему-то не помню, но привычка что-то постоянно жевать осталась. В лесу, в поле могу жевать травинку, листочки – все кажется очень вкусным. В конце декабря 1941 года от голода умирает бабушка Аня. Как она умерла почему-то не помню, наверное, детская психика таким образом защищалась от всех ужасов бомбежек, артобстрелов, голода, холода. А 12 января 1942 года от голода умирает моя мама. Помню, как папа спросил меня «Во что мы её оденем?». Помню, что у мамы было красивое черное бархатное платье с белым воротником, еще довоенное. Так мы и решили. Папа одел маму в это красивое платье и положил её в светлую, но холодную комнату (в этой комнате не было ни одного целого стекла). Как я узнала уже после войны от жены родного брата папы (Сергей Михайлович Новиков был моим крестным), Екатерины Романовны, что после смерти мамы она пришла к нам домой и настояла, чтобы папа отвел меня в детский дом. Так я попала в детский сад-интернат для детей работников Октябрьской железной дороги. Позднее детский сад-интернат был преобразован в детский дом № 38. Детский сад – интернат был создан в блокадном Ленинграде в декабре 1941 года, в тяжелейших условиях голода, ужасающего холода, когда не было ни воды, ни света, ни тепла. Об этом остались воспоминания директора детского дома Дахиной Марии Николаевны. Воспоминания этой мужественной женщины, в виде выступления перед молодыми педагогами города Ленинграда, хранятся у меня, в моем семейном архиве. Я преклонялась перед этой женщиной, мы с нею дружили до самой её кончины. Она много рассказала мне о моем отце. Как он приходил ко мне в детский дом и приносил блокадный кусочек хлеба. Он был дистрофиком, как все жители блокадного Ленинграда, но нес мне свой несъеденный кусочек хлеба. Ему наливали кипяток и говорили, что я сыта. Тогда папа съедал это кусочек хлеба, и мы шли с ним гулять. От голодной смерти в блокадном Ленинграде меня спасло то, что папа отвел меня в этот детский сад-интернат. Я помню, как он пришел ко мне в последний раз. Мы гуляли с ним по скверу. Уже наступила весна (это было где-то в марте 1942 года). Было солнечно, но снег еще не растаял. И он говорил, что мы скоро уедим с ним в Вологду. Но больше мой папа ко мне не пришел. И только после войны, от жены дяди Сережи, я узнала об ужасной смерти двух братьев. Папа должен был уезжать, на его проводы тетя Катя где-то достала и сварила клей. Изголодавшиеся, он и дядя Сережа, его родной брат, съели этот клей и умерли в страшных мучениях от заворота кишок, когда развивается полная непроходимость кишечника. От этого скончались многие ленинградцы, которые после длительного голода в блокадном Ленинграде, сразу наваливались на еду, если представлялась такая возможность (особенно в первые дни эвакуации, когда им давали еду без ограничения). Я запросила архивы блокадного Ленинграда, но мне ответили, что могилы папы, мамы и бабушки не сохранилось. Скорее всего, они лежат в братских могилах города Ленинграда.
Из дневника доктора Д.К.Дмитриева, работавшего врачом в поликлинике Института (ЛИТМО).
1939 5 марта первый день работы на новой службе. Заведую здравпунктом в Институте точной механики и оптики ( ЛОМО). Демидов пер.
4.07.1941
Сегодня, как всегда, я отработал в поликлинике до 3 часов 30 минут и пошел в Институт. В мое отсутствие звонили из поликлиники (Поликлиника, видимо, в р-не Свердловской наб. – второе место работы доктора.) и сказали, что Главный врач просил меня явиться к нему. В 8 часов Зо мин вечера я очень устал физически, рад бы еще и еще служить родине, но лета и болезни сказываются, и быстро утомлюсь и стараюсь отдохнуть, чтоб не возникли прошлые ужасные припадки сердца. Что еще от меня требуют? Рад работать, лишь бы хватило сил. Знаю, что родина требует отдать всего себя и досадно, что в эти исторические дни мне около 60 лет.
... С 18 июля введена карточная система на продукты и промтовары, цена не повышена, несмотря на все громадные расходы войны.
Цены на продукты сегодня:
Хлеб ржаной за 1 кг 1 р. и 1 р.25 к.
Белый 1 р. 90 к.
Батон 2 р. 90 к.
Сахар колотый 5 р. 70 к.
Мясо 10-14 р.
Масло 24-28 р.
Макароны 3 р. 70 – 5 р. 20
Мука пшеничная 2-70 - 4-50
Есть при этом магазины, продающие продукты по повышенным ценам: масло за 1 кг – 40-50 р., но без карточек.
Голода никто испытывать не может.
27.07.41
...Норма, выдаваемая по карточкам населению, вполне достаточна, немного не хватает мяса и жиров, но с этим все должны мириться. Первые дни наблюдались небольшие очереди за булками и хлебом, но в последние дни их не стало.
27.07.41 Продолжаю работать в поликлинике Института, а также в Красногвардейском районе.
5.09.41
Получили известсие от Славика (сын д-ра). Заходил служивший с ним красноаомеец и сообщил, что в настоящее время Славик несет саперную службу на Валдае. Я ежедневно по 5,5 часов принимаю больных в поликлинике. Продолжаю работу смотрового врача в Институте.
15.09.41 Частые боевые тревоги. Что-то принесет людям ночь. Сколько людей не увидят завтрашнего дня. Сегодня у нас выключили телефон, предварительно предупредив со станции. Вечером ввиду частых тревог, мне не удалось попасть на работу, на Cвердловскую набережную.
18.09. - 12 часов 35 минут частые выстрелы из тяжклых орудий до 1 час. 49 мин. Разрушен дом на ул. Плеханова и Вознесенского пр. (где была булочная). Снаряд попал в верхний этаж дома, большие разрушения во втором и третьем этажах. Стекла выбиты и в ближайших домах. В 5 час. 5 мин. и до 6 час. 30 мин. вторично редкие, но грозные выстрелы из тяжелых орудий.
12.10.41. Суббота. Ночь Все больше и больше горя, страдания. Всюду смерть и разрушения. Лица усталые, скорбные, отучились давно от улыбки. Особенно жутки ночи, когда ожидаешь смерти под лестницей дома. Я третью ночь ночую в Институте. Сижу у себя в кабинете и при каждой тревоге бегаю в бомбоубежище. Здесь оно основательное. За ночь в нашем районе много разрушений. В Институте последнее время я часто ночую и сплю у себя в кабинете. Здесь я чувствую себя спокойнее. Сходит какой-то покой, душевная ровность, страх отодвигается. Больше чем в других местах чувствуешь прочность здания, построенного по типу барской старины.
7.11.41 Легкий мороз (-3), облачно, идет все время мелкий снег. Все ждали в этот день много бедствий, но весь день праздника не раздавались зловещие звуки сирен и воздушных тревог не было. Днем прибежал домой... К стыду своему, я изменяю своим домашним, и остаток дня побежал проводить в Институте, у себя в кабинете. Здесь тепло, светло и надежно. Тянет читать и писать. В 5 часов вечера в столовой организовали кинокартину Первая любовь. ... На полотне проносится жизнь, не знающая голода, холода и нет ждущих ежеминутно смерти людей. Я давно не смотрел кино и забылся на час. Возникает чувство благодарности организаторам. Но, картине конец, зажгли свет, и вернулась действительность. Все собравшиеся как обреченные отправились переживать действительность в подвал. Я вернулся в кабинет. За окнами звуки выстрелов тяжелой артиллерии то вдалеке, то где-то рядом. Вот такая музыка все время продолается с короткимиперерывами. А сколько за ночь будет разрушений, кто-то переживает последние минуты. За что?
27.11.41
Последние три дня ежедневно с утра и несколько раз в день обстрел горолда из тяжклых орудий. Всюду много разрушенных домов.
Нарушена сама возможность жизни. Люди не успевают достать по карточкам даже то, что можно достать. В очередях надо проставиать часами, положенных продуктов на декаду выжидать, т.к. в магазинах их нет, и появляются они то там, то здесь на короткое время и удовлетворяют только меньшинство. Круп совсем не бывает, готовить, хотя бы суп, не из чего. Очереди в магазинах разгоняются, к тому же почти беспрерывные тревоги.
Бесконечные воздушные тревоги. Люди изнывали 5 часов 32 мин и вся личная жизнь парализована. Голод, холод, постоянное чувство обреченности, страха и полной беззащитности вконец изматывает людей. 10 час 30 мин ночи. Раздаются густые, тяжелые, бьющие по нервам звуки выстрелов тяжелой артиллерии. Ночую в кабинете амбулатории Института, хочу спать, но уснуть и успокоиться трудно. Все каждую минуту ждут гибели. И так дни и ночи. За что, за что?
27. 11. Опухших и пьяных от голода все больше. В поликлинике тяжко вести прием, т.к. в большинстве случаев обращаются не больные, а голодные и не могущие от слабости работать люди.
29.11. Неожиданно на декабрь м-ц в поликлинике мне выдали продуктовую карточку 1-й категории, что положено рабочим. Впервые за все времена карточных выдач врачи приравнены к т.наз. ИТР (инженерно-технич. работникам) и к рабочим.
30.12.41 Воскресенье Пунктуально в 12 часов дня началась тревога. Немцы аккуратны и на войне; прежде помолятся Богу, а потом начинают истребление беззащитных, голодных и холодных людей нашего умирающего города. С утра я напился дома суррогатного кофе, при этом съел два ломтика хлеба ( больше 40 гр. за один раз не имею права, т.к. на сутки по 2 категории выдают 125 гр). В первые минуты тревоги пошел в Институт, надеясь возвратиться скоро домой, чтобы похлебать пустого тощего супа дома и в 2 часа поехать на Выборгскую сторону, где у меня с трех часов прием. Но из института во время тревоги перестали выпускать и, если даже тревога продолжалась недолго и окончится не позже двух часов, я с пустым желудком должен поехать на работу, а когда попаду обратно? Это зависит от милости врага, если вечером тревог не будет - вовремя, иначе терзаться голодом, буду спасаться где-либо на Выборгской стороне. 1 час 35 минут тревога продолжается - значит я без обеда. 2 часа 45 минут - начался частый обстрел города из тяжелых орудий. Зениток не слышно
21.01.42 Среда
Мороз -22 С, небольшой ветер. С утра канонада из крупных орудий, но где-то в стороне от нашего района.
В помещениях всюду холод. Заниматься работой почти невозможно. У меня в амбулатории института температура воздуха -2 С. Сижу в пальто, руки коченеют, и писать почти невозможно. Больных для обследования раздевать нельзя. Также в поликлинике ограничиваются быстрым опросом, по счастью почти у всех приходящих диагноз незамысловатый – это проявление голода, т.е. дистрофии разных степеней. Некоторые, как-то явившиеся на прием, не могут совершенно идти обратно, да и умышленно не хотят возвращаться...
Для подкормки голодающей профессуры и преподавателей при Институте приказом директора два дня Ленинград начал организовывать стационары. Все делается так быстро и не вполне обдуманно, что по-моему, принять здесь исключительно дистрофиков будет невозможно. Нет самого примитивного оборудования, кадры персонала будут неподходящие (из рабочих, служащих), инвентаря далеко недостаточно. Мне кажется, что было бы лучше и нам по силам в короткий срок открыть только питательный распределительный пункт. Но директор не принимает никаких объяснений, не дает открыть рта, чтоб получить, по-моему, нужный совет и внести хотя бы примитивное понимание. Он только требует, чтоб немедленно уже принимали больных. Не налажено даже отопления; в одной из двух отведенных для стационара комнат дали отопление, поставили две скверно сделанных буржуйки (без кирпичей), они при попытке затопить – дымят. Топить надо в течение всего дня, но на сегодня дров нет. Нет оборудованного умывальника для больных. В коридоре есть ничтожный кран с маленькой раковиной. Здесь можно помыть руки только одному человеку, и то вода не поступает. Уборные общие, далеко в холодном коридоре, при этом надо пройти и через лестницу. И это все для дистрофиков, которые, в первую очередь, нуждаются в тепле, питании и чистоте (вшивость).
Питание, по видимой мною норме будет сравнительно удовлетворительное, например, выдача на 1 человека в день: хлеба черного – 175,0; белого – 175,0; мясопродукты – 100,0; крупы (рис, манная) – 100,0; жиров – 42,0; сахара – 1810.0 в месяц. Также входит в норму: овощи, чай, кофе натуральный. Овощи – 100,0, мука..., яиц 15 шт. в месяц. И даже вино по 50,0 на человека в день. Все это удовлетворительно, если будет выдаваться больным действительно не меньше положенной нормы.
Поступающий должен будет сдать свою продовольственную карточку.
24.01.42 суббота
Сегодня при Институте открывают стационар на 30 коек, «для профессорского-преподавательского состава» и сегодня появились первые больные. Это все голодающие, т.е. дистрофики разных степеней. Весь проф.-преп. состав и между ними лишь один – шофер директора (Попов).
Нормы питания для больных удовлетворительные, но все же недостаточные для скорого излечения дистрофий. Полностью отсутствует всякая зелень. Картошки, лука нет с начала войны, капусты давно уже нет. Молоко – лишь мечта.
Удивляться приходится, что среди населения нет цинги, но с появлением лучей солнца таковая должна появиться. Если мы доживем до солнечных дней. На это немного данных.
Мне работы прибавилось. В амбулатории Института – стужа, чернила замерзают. Сидеть без пальто нельзя, быстро коченеют руки.
Сегодня лишь впервые установлены в амбулатории буржуйки, дали небольшую охапочку дров и буржуйки были затоплены. Это не принесло тепла, а лишь потоки грязной воды в выводимые... (? дальше нет)
25.01.42- воскресенье
.... Холод страшный всюду – в жилищах, на заводах, учреждениях и в лечебных заведениях.
31.01 - Не выдали нигде в срок продовольственные карточки, почему никто не мог снабдить себя и дом на завтра. Карточки будут всему Ленинграду выдавать только завтра - 2 .02. И вот все население хлынет за хлебом, хотя для получения такового люди в течение месяца простаивают на морозе по много часов, часто больше суток. Магазины не справлялись, их недостаточно для быстрой выдачи такого количества, и плохо работал транспорт. Ясно, что завтра оргомное большинство голодных будут без хлеба. А это большинству смерть. Зачем это делают? Мороз -13С.
Голодные, почти умирающие студенты без обеда. У многих семьи семьи в городе, но там их поддержать некому. Многие живут к тому же в морозных неотапливаемых помещениях. Смерть их косит.
Лекции как-то продолжаются. Большинство профессорско-преподавательского состава также больны, едва ходят. Большинство лежит в стационаре Института.
21.02.42 Артиллерийский обстрел. Разрушено несколько домов. Германские самолеты летают низко над городом. Сбросил бомбу над Демидовым переулком.
Директор Института Сергей Александрович Шиканов неожиданно обещал мне выдать в ближайшее время за занятия со студентами такую для меня почтенную цифру денег, которая заметно восстановит мой бюджет и улучшит жизненное равновесие. Это особенно кстати, так как зарплату врачам с декабря месяца нигде не выдают.
... Почсле поражения немцев под Старой Руссой, последние два дня не слышно арт. обстрелов, нет страданий, город отдыхвет (последний обстрел 25.02, когда я видел много зданий на ул. Некрасова и Белинского со сплошь выбитыми стеклами).
14.03.42 (по старому стилю 1.03)
Мороз -26С. Голод и холод – это два страшных победителя, действуют незаметно, но верно. Небывалая суровая длительная зима. Оттепелей не было. Люди скованы, вяло двигаются, мрачны и озлоблены.
В служебных помещениях всюду холод. Особенно тяжко выживать 5,5 часов в поликлинике. Эвакуировалась учебная часть Института (студенты и преп. состав).
... И т.д. Я выбрала из книги только то, что относится к работе в поликлинике Института (ЛИТМО).
« Последнее редактирование: 27 Dec 2014, 18:57 от Ладада »
Я, Лидер Геннадий Робертович, родился 28 июля 1936 года в городе Ленинграде. Наша семья жила на улице Слуцкого (ныне Таврическая) в доме 45 квартира 84. Войну и начало блокады я встретил пятилетним ребенком, но, тем не менее, в моей детской памяти многое запечатлелось. Наша семья на тот момент состояла из четырех человек: бабушки (мать моей мамы) Назаровой Феодосии Степановны, мамы Лидер (в девичестве Назарова) Таисии Васильевны 1907 года рождения, меня Лидера Геннадия Робертовича и моего младшего брата Лидера Роберта 1940 года рождения. Отец Лидер Роберт Иванович 1908 года рождения ушел добровольцем на Ленинградский фронт. Родной брат мамы Назаров Александр Васильевич также был на фронте (до этого участвовал в финской войне). Для нас война начиналась звуками метронома их репродукторов – тарелок, плотными черными шторами на окнах, за тщательностью закрытия которых следили дежурившие во дворе Люди, воем сирен и объявлениями по радио о начале воздушной тревоги или арт. обстрелах. Быстрые сборы, как правило, заранее заготовленных вещей, и мы бежим в бомбоубежище. Мне запомнилось, что все это обычно происходило в темное время суток и, когда мы бежали в бомбоубежище, по небу уже скользили лучи прожекторов, и слышен был завывающий гул немецких бомбардировщиков. Мы сразу различали звуки моторов наших и немецких самолетов. Однажды, когда мы бежали в бомбоубежище, я видел, как немецкий самолет попал в перекрытие трех прожекторов и по нему били наши зенитки. Наш дом, где мы жили, был расположен через дорогу от главной водопроводной станции и через полторы остановки от Смольного, по диагонали, через перекресток, находился Таврический дворец и одноименный парк. Первые два объекта, находящиеся в Смольнинском районе, представляли особый интерес для гитлеровской авиации и, в связи с этим, над ними были натянуты маскировочные сети. За всю войну в районе Главной водопроводной станции, немцам удалось сбросить только одну бомбу, правда весом в одну тонну и попала она в наш комплекс жилых зданий, прилегающих к территории Главной водопроводной станции. Попадание этой бомбы пришлось на часть дома в соседнем дворе. Этот дом прилегал к нашему дому. Бомбоубежище было одно, но оно было разделено вдоль дома капитальной стеной и имело два выхода: один выход в наш двор, а второй – в соседний. Бомба разнесла до фундамента два подъезда шестиэтажного дома. Это произошло за две квартиры от нашей. Впоследствии пленные немцы разбирали эти завалы, восстанавливать было нечего и на этом месте сделали газон. При взрыве в соседнем бомбоубежище лопнули водопроводные трубы, заклинило и засыпало обломками кирпичей дверь из бомбоубежища, все кто там были – погибли. В нашем бомбоубежище трубы дали течь, двери из бомбоубежища заклинило, но мужчины смогли их открыть и мы все выбрались наружу. Наступила зима, топить было нечем, небольшой запас дров (в Ленинграде было печное отопление) подошел к концу. Морозы были жестокие. В ход шло все, что могло гореть: мебель и то, что удавалось найти в развалинах. Спали все в одной комнате, в теплой одежде, есть нечего (норма 125 грамм хлеба с различными непищевыми добавками), маленький брат постоянно просил есть, мама едва держалась на ногах. В феврале 1942 года бабушка Феодосия Степановна умирает. Целый месяц умершая бабушка лежала в ледяной квартире, не могли её похоронить. В этих коротких воспоминаниях невозможно описать все, что происходило и все, что я помню. Летом 1942 года семьи с маленькими детьми в обязательном порядке эвакуировали из города. Нас эвакуировали в Новосибирскую область. Эвакуация производилась на плав. средствах через Ладожское озеро, ближе к вечеру. Светило заходящее солнце, все находились с вещами на палубе и вдруг со стороны солнца появились немецкие самолеты. Караван бомбили и расстреливали из пулеметов. Нам повезло, мы выжили. На берегу уже было питание, жизнь в товарных вагонах и только через две недели фронт остался позади. Чтобы не писали, говорили и как бы не очерняли тот период, но даже в таких условиях город жил и в нем поддерживался порядок, велся учет населения. В качестве примера привожу данные о нашей эвакуации (полученные мною и братом уже в 1991 году), где указано: кто, куда отбывает, по какому адресу проживал и в графе «Основание» указано: фонд № 4, вагон 13, эшелон 160, ведомость 1221, эвакоудостоверение № 8942. вагоны были не пассажирские, а товарные (теплушки) с многоярусными нарами по всему периметру вагона. По времени путь был очень долгий. В июне 1944 года, по вызову, мы вернулись в Ленинград, в свою квартиру, она была цела. А 1 сентября 1944 года я пошел в первый класс 157 средней школы, которая размещалась и сейчас находится рядом со Смольным. По окончании войны моей матери вручили медаль «За оборону Ленинграда». Она участвовала в строительстве оборонительных сооружений. Читающий эти строки подумает, что ты помнишь, сколько тебе было лет. Ответ может быть один – ребенок может не запомнить и, почти наверняка, не запомнит лица людей, даже самых близких, но в его память, навсегда, врежутся ужасы войны, любой войны, и ужасы катаклизмов.
Валентина Александровна Пилипенко (в девичестве Григорьева), родилась 8 марта 1938 года в городе Ленинграде.
Её отец Александр Николаевич Григорьев 1903 года рождения в октябре 1941 года ушел на фронт и пропал без вести на Невском пятачке.
В блокадном Ленинграде остались мама Анастасия Павловна Григорьева 1908 года рождения, трое детей: сын Константин 1930 года рождения, дочь Валентина 1938 года рождения и младший сын Николай 1940 года рождения и с ними бабушка Мария Львовна Григорьева 1870 года рождения.
С 1974 года Валентина Александровна проживает в городе – герое Мурманске и является членом Мурманской городской общественной организации «Жители блокадного Ленинграда».
Что я помню о блокаде Ленинграда.
Когда началась война, мне было всего 3 года и 3 месяца. Я была маленькой девочкой и в моей памяти сохранились самые яркие для меня моменты той жизни.
Наша семья жила на Петроградской стороне в большом доходном доме, построенном еще в 1903 году, на улице Скороходова (в настоящее время Большая Монетная) дом 23 кв.33. Дом сохранился и лишь, однажды, в угол дома попал снаряд, но это произошло, когда наша семья была уже в эвакуации.
Район, где мы жили, сильно обстреливался и бомбился, так как вокруг было много военных заводов. Часть домов на нашей улице были почти полностью разрушены. На фундаментах этих домов в 1945-46 годах мы, дети, играли среди лопухов и другой зелени, которую всю перепробовали.
Семья наша была большая: мама, папа, бабушка (папина мама) и нас трое детей: старший брат, ему было одиннадцать лет, я и младший брат, которому было чуть больше года.
Каждое лето папа вывозил нас на дачу в «Шапки». Так было и в 1941 году. Когда началась война мы были на даче, но папа нас быстро перевез в Ленинград.
При бомбежках мама уводила нас в бомбоубежище, которое находилось в подвале нашего дома. Бабушка в бомбоубежище не спускалась, считая, что если что случится, то на неё упадут лишь два этажа, а не весь дом. В дальнейшем мы оставались в квартире. Конечно, было очень страшно, стекла из окон вылетели и окна забили фанерой.
Я хорошо помню, как мы с мамой попали под обстрел на нашей улице, надо было куда-то спрятаться. В руках у меня была кукла и у неё при этом обстреле оторвались волосы. Я испугалась, очень расстроилась и долго плакала. Мама меня успокаивала, но волосы моей куклы мы не нашли. Больше меня мама на улицу без необходимости не брала.
Дома всегда работало радио. Я хорошо помню звуки метронома, сообщения о налетах и обстрелах и голос Ольги Берггольц.
Наша соседка ездила на рытье окопов под Лугу, а маму не брали, так как у неё нас было трое.
В октябре папа ушел на фронт. Он был призван в 169 дивизию ополчения и сражался в районе Невской Дубровки, на знаменитом Невском пятачке. От него пришло всего два письма и мама ездила к нему на Пискаревку. От знакомой мама узнала, что папа был ранен в ногу. Других сведений о нем у нас нет. Из военкомата пришло сообщение, что отец пропал без вести.
Становилось все холоднее. Мы жили в 13-метровой комнате и, в основном, сидели у бабушки на кровати. Окно было завешано одеялом для сохранения хоть какого-то тепла. Топилась печка, в неё ставилась кастрюля с едой.
Мама работала расклейщицей газет. Это была не такая простая работа, так как мама могла попасть под обстрел, погибнуть при вражеских налетах на город, а дома ждали дети и больная свекровь.
От голода и холода стали умирать ленинградцы. От голода умерли мамина младшая сестра Елена Павловна Емельянова и её племянник Борис Емельянов. Они жили в районе Смольного. В нашей квартире в 1941 году умерли от голода муж соседки Федоренко Михаил Акимович и его отец Аким Дорофеевич.
Мой маленький братик очень ослаб от голода, он не ходил и у него начались предсмертные судороги. Мама чудом успела принести его в Филатовскую больницу и его спасли от голодной смерти.
Как мы выжили? Это сложный вопрос. Старший мой брат считал, что нас поддержали продукты, приобретенные на летнее время. Еще, к счастью, нашлась в бабушкином буфете бутылка со старым рыбьим жиром, который нам давали по малюсенькой чайной ложке. Кроме того, мама нас, по очереди, брала в столовую. Уносить еду из столовой было нельзя, а вот приводить детей, чтобы покормить, не запрещалось. Я хорошо помню, как в первый раз, попала в эту столовую. В помещении было очень холодно и стоял туман, в котором двигались фигуры людей. Мама посадила меня к себе на руки, но вот что я ела - не помню. Для нас, в то время, было неважно, чем нас кормили, лишь бы было что-то съедобное.
Дома было очень холодно. В соседней комнате стояли ведра с водой, которая была покрыта льдом. Это я хорошо помню, когда меня мама носила к соседям в гости.
За водой мама ходила со старшим братом. Воду брали из проруби и везли домой на саночках.
Бабушке становилось все хуже и в январе 1942 года она умерла. Её завернули в простыню и свезли к Народному дому, а оттуда на машинах покойников увозили на Серафимовское кладбище и хоронили в братской могиле.
Старший брат ходил в школу, а меня и младшего брата мама устроила в детский сад и ясли.
В садике я все время находилась в бомбоубежище. Здание детского садика во время войны уцелело, а вот дома, расположенные вокруг него были разрушены.
Мама не хотела уезжать из Ленинграда, но другого варианта не было, так как её предупредили, что если она откажется, ей не выдадут карточки, а меня и младшего брата не примут в детский сад и ясли.
Я хорошо помню, как в августе 1942 года нас на катере перевозили через Ладожское озеро. Всех, кого перевозили, отправили в трюм. Женщины сидели на полу на перевозимых вещах и держали на руках маленьких детей. В то время дети не плакали. Моему старшему брату, а ему было почти 12 лет, разрешили из трюма подняться на палубу.
Из трюма я видела голубое небо и мне казалось, что светило солнце.
Когда катер переплыл Ладожское озеро, наступил вечер. На берегу горели костры, а вокруг говорили, что нам нельзя сразу давать еду.
Видимо мы были уж очень страшные, изможденные и худые. Мой младший брат, несмотря на то, что ему было 2,5 года, ходить не мог.
Затем нас отправили в санпропускник, там было очень тепло, но стоял не очень приятный запах, так как наша одежда прожаривалась в специальных печах, и нам приходилось сидеть на скамейках.
Ну, а потом была поездка в товарных вагонах на Алтай. Но это была уже другая история.
Из дневника ленинградца, врача Д.К.Дмитриева: 14.09.41 - воскресенье - 85 дней войны.
08.09 около 8 часов вечера воздушная тревога. Стрельба зенитной артиллерии как будто рядом, вскоре отбой. Выходя из поликлиники в 8 ч.30 м. вечера, увидел огромные столбы дыма и в них языки огня, оказывается, горели Бадаевские склады и расположенный рядом масляный завод. Все в заметном унынии. Видел разрушенные дома № 14 и № 16 по Литейному пр. Близко все время раздаются залпы зенитных орудий. Мы в окружении воинских частей, которые расположены почти во всех школах. В школах занятий нет...
« Последнее редактирование: 13 Nov 2014, 20:47 от Ладада »
367 школа Фрунзенского района была открыта в 1939 году на Тамбовской улице д. 17. Со дня открытия и до ухода на пенсию в 1973 году возглавлял ее Я. М. Каменецкий. Школа проработала все 900 дней блокады; ее учителя и ученики, работая в страшных условиях голода, холода и бомбежек вписали героические страницы в историю страны. В 1941 учебном году школа выпускала 16 десятиклассников.
Я понимаю ,теперь в это невозможно поверить, но мы, первоклашки в 1967, при Якове Михайловиче, были горды историей своей школы.
Горячева Людмила Алексеевна (в девичестве Курашёва) родилась 9 октября 1934 года в городе Ленинграде на Васильевском острове Средний проспект дом 56 квартира 11.
Когда началась война Курашёв Алексей Михайлович, отец Людмилы Алексеевны, ушел на фронт и погиб 7 ноября 1941 года на Невском «пятачке». Она жила вместе с мамой Курашёвой Зинаидой Алексеевной – «Жителем блокадного Ленинграда», которая родилась в 1910 году.
Жителем блокадного Ленинграда также была бабушка Людмилы Алексеевны – Курашёва Екатерина Васильевна 1892 года рождения.
В настоящее время Горячева Людмила Алексеевна проживает в городе – герое Мурманске и является членом Мурманской городской общественной организации «Жители блокадного Ленинграда».
Эти воспоминания о блокадном детстве Людмила Алексеевна прислала в газету «Вечерний Мурманск» на традиционный конкурс газеты «Письмо победителям».
ВАРВАРАИВАНОВНА
Из всей нашей густонаселенной коммуналки в блокаду нас осталось трое - я, мама и соседка, образованнейшая, интеллигентнейшая Варвара Ивановна.
Когда наступили самые тяжелые времена, у Варвары Ивановны от голода помутился рассудок. Каждый вечер она караулила мою маму с работы на общей кухне. "Зиночка, - спрашивала она ее, - наверное, мясо у ребеночка вкусное, а косточки сладенькие?". Мама, уходя на работу, запирала дверь на все замки. Говорила: "Люся! Не смей открывать Варваре Ивановне! Что бы она тебе ни обещала!". После маминого ухода за дверью раздавался тихий вкрадчивый голос соседки: "Люсенька, открой мне, пожалуйста!". Даже если бы я в конце концов поддалась на уговоры и решила открыть, сделать это все равно не смогла бы. У меня просто не было сил встать с кровати.
Потом, уже много позже, в гости приезжала моя тетя, тоже блокадница. Рассказывала, что мама от голода тоже начинала заговариваться. Кто тогда на это обращал внимание? От голода умирали.
Варвара Ивановна умерла от истощения.
ВЕСНА 42-ГО
Весна 42-го подарила Надежду. Открылись многие школы. А главное - бани! Сейчас нашей радости, наверное, невозможно понять.
В наших квартирах гулял ветер, они не отапливались, окна после бомбежек зияли дырами, стоял страшный холод.
Ленинградцы не умывались. Водопровод не работал. Лед для чая рубили топориком прямо в бидончике - вода застывала. Мы были грязные, все во вшах! И вдруг - бани, горячая вода!
Мылись все вместе: и женщины, и мужчины, и дети. По бане ходили живые скелеты, мне кажется, мы друг друга даже не замечали. Нам всем выдали по малюсенькому кусочку мыла, мы были счастливы.
Весной 42-го все жители Ленинграда ногах, вышли чистить город. Мама вывела меня, 8-летнюю девочку, на улицу. Я до этого из-за крайнего истощения не вставала с постели полгода.
Помню, как сидела на мешках песком, которыми во время бомбежек закрывали окна магазинов, и не могла понять, чем пахнет. В Ленинграде тогда был такой незнакомый, страшный запах. А мама сказала, что так пахнут трупы людей.
Потом я увидела, что из сугроба, рядом с которым сидела, видны чьи-то руки, ноги. И ягодицы, из которых вырезано мясо...
САМОЕСТРАШНОЕ - УПАСТЬ
Воду для чая носили с Невы. Мама ходила на Неву одна. В Неве были проруби. Все подходы к реке заледенели, спускались к ним на пятой точке. А как подняться?! Самое страшное было упасть. Сил встать уже не хватало. И помочь не мог никто - от голода ленинградцы были похожи на живых скелетов. Воду носили в маленьких бидончиках, больше было не дотащить.
Мы дома, как и все ленинградцы, за время блокады сожгли в печке книги, мебель. И все равно дрожали от холода.
Однако дрова были. Они лежали в подвалах домов, за зиму смерзлись, а к лету 42-го оттаяли. Вода в подвале поднималась до плеч. И мама лезла в эту воду, доставала разрубленные на куски бревна. А я сидела на тротуаре рядом с нашим домом на 14-й линии Среднего проспекта и эти бревна у мамы принимала через подвальное окошечко.
После этого мама заболела двусторонним крупозным воспалением легких. Выздоровела чудом.
Мамина подруга тетя Аня Куркина спрятала труп мужа в домашнем диване. Он пролежал там два месяца. Тетя Аня не отдавала труп, чтобы не забрали мужнину карточку на хлеб - младшая дочка умирала от голода. Но это не спасло. Ребенок умер. Позже тетя Аня со старшей дочкой Люсей отправилась в эвакуацию по Дороге жизни. И с тех пор связь с ними была потеряна. Выжили они? Довезли ли их? Многие караваны машин с ленинградцами уходили под лед Ладоги.
ДЕТСКАЯСМЕСЬ
Но было и много хорошего. Во время блокады работали детские молочные кухни. Соседка по лестничной клетке родила во время блокады ребенка. И получала на него смесь. Я, пока еще могла вставать, заходила к ней в гости. В основном чтобы посмотреть, как соседка кормит малыша из бутылочки смесью. Помню, смотрела с жадностью, как будто бы сама эту смесь ела! И как-то соседка, перехватив мой взгляд, не выдержала. собрала на чайную ложечку остатки из детской бутылочки и угостила меня. Так вкусно было!
В Ленинграде работали детские сады. В подвалах школ шли занятия, дети, у которых еще оставались силы, учились! На Новый год в школах устраивали детские елки с угощением: первое и второе блюдо, полстакана напитка. Работал ленинградский театр оперетты. Работали поликлиники, госпитали.
Самых истощенных людей старались госпитализировать. Подкормить.
Ленинградские ученые тогда научились получать дрожжи из... целлюлозы. На их основе готовили дрожжевые суп и молоко. Мой дядя по рабочей карточке получал "целлюлозный суп", неделю копил его в котелке, а потом нес через весь город, чтобы подкормить меня с мамой. Суп был очень невкусный. Но, говорили, очень полезный.
Еще был витаминный напиток из хвои сосны, к изготовлению которого тоже приложили руку ленинградские ученые. Во всех ленинградских школах стояли бачки с напитком. Полстакана мог выпить только герой. Такая горечь! Но нас, ребятишек, этой горечью поили постоянно, в напитке было много микроэлементов и витаминов.
ТЕТЯШУРА
В комнату умершей Варвары Ивановны вселилась тетя Шура. Тетя Шура очень переживала. Она еще накануне войны отправила пятилетнюю дочку Риту вместе с детским садом на дачу. Детсад эвакуировали, ребятишек определили в детский дом. И вот после полного снятия блокады в 44-м пришло сообщение - Рита должна вернуться поездом на днях.
Я помню, как тетя Шура боялась этой встречи! Ей было страшно, что она не сможет узнать свою дочку, что ей придется спрашивать у воспитателя, какая из девочек ее Рита. И что воспитатель ей покажет пальцем: "Вот эта ваша, забирайте!".
Но все случилось наоборот. Тетя Шура узнала свою дочку. А она ее - нет. За пять лет жизни в детском доме мамин образ стерся в памяти.
10 адрес. "На Семенцах". Игорь Александрович Зимин.
...Таким домом, с оборудованным в его подвале бомбоубежищем, был пятиэтажный дом на Рузовской улице, 29, ( http://www.citywalls.ru/house6010.html ), который был построен в 1882 году «Портного Цеха Мастером Яковом Зиновьевичем Зиновьевым, 2-й гильдии купцом» и перестроен для нового домовладельца в 1909 году архитектором Л. Богусским. По словам матери, бывало, как только начинал звучать сигнал воздушной тревоги, она вместе с бабушкой, если они не были заняты на дежурстве, хватали детей и через «чёрный» ход на кухне спускались во двор и бежали в зазор между дворовым флигелем нашего дома и стеной дома № 36 по Можайской улице, закрытый тогда в два человеческих роста кирпичной стенкой, в центре которой было проделан дверной проём. Затем они сворачивали под арку этого дома 36, а там, перебежав через узкий двор, спускались в подвал бомбоубежища дома по Рузовской, 29 (наш дом вместе с этим домом составляли одно домохозяйство под № 147, которое было в ведении Райжилуправления (РЖУ) № 1 и которое находилось на Звенигородской,2)....
Во время блокады каждый дом в городе назывался объектом местной противовоздушной обороны (МПВО), а управдом являлся его начальником и нёс персональную ответственность за порядок в доме, за выполнение всеми жильцами дома приказов и распоряжений руководства города и командования фронта. Он также имел списки жильцов, подлежащих мобилизации на оборонительные или другие работы, например, по уборке улиц, дворов и т. п. Управдом же осуществлял контроль и за тем, чтобы в доме не появлялись, а тем более не проживали посторонние и лица без прописки. В его обязанности входила и организация группы самозащиты, в том числе и из неработающих жильцов дома, которые получали продуктовые карточки в своих домоуправлениях. Такие группы самозащиты в начале войны комплектовались на добровольных началах из домохозяек, пенсионеров, инвалидов и подростков и являлись важным звеном в обороне города при артобстрелах и бомбардировках. Они первыми вступали в бой с огнём и разрушениями, осуществляли круглосуточное дежурство в будках у подворотни, на чердаке и на крыше дома, следили за светомаскировкой, готовили убежища и укрытия. Под аркой дома в тёмное время суток светила лампочка синего цвета. Такими же лампочками у себя дома во время блокады, когда подавалось электричество, пользовались все жители города. (Помню, маленьким, увидел однажды такую синюю лампочку в одном из ящиков маминого буфета и спросил старшего брата, почему она синяя. Он мне объяснил, что такой лампочкой пользовались во время блокады для светомаскировки, и заменил обычную лампочку в настольной лампе на синюю и включил её. Синий свет от неё показался мне крайне неприятным). Известно, что на 1 сентября 1941 года в городе было сформировано порядка трёх тысяч групп самообороны, но уже на 20 января 1942 года из этого числа более или менее боеспособных осталось только 112. Массовые потери в этих формированиях были обусловлены смертью от голода, холода, болезней, гибели во время артобстрелов, бомбардировок, пожаров и эвакуации. Остававшиеся в них на тот момент мужчины, способные владеть оружием, были направлены на передовую линию фронта, и в этих группах остались только женщины, старики и дети. В мае 1942 года Положение о группах самозащиты МПВО было изменено, и в нём теперь уже предусматривалось обязательное участие в них всех жителей, не занятых в производстве или в какой-либо другой трудовой деятельности. Это позволило переукомплектовать и создать вновь более 2 700 групп самозащиты, в составе которых были в основном пенсионеры, домохозяйки (более 60 тысяч) и подростки.(С июля 1943 года батальоны МПВО вошли в состав кадровой Красной Армии).
« Последнее редактирование: 13 Nov 2014, 20:49 от Ладада »
Мне было 4 года, когда началась война, столько же – моей сестре-близнецу Любе. Еще одна сестра, Марина, была на 6 лет старше. Мы жили на улице Чайковского, в доме 63, на втором этаже. У меня нет связного воспоминания о блокаде, день за днем. Есть только отдельные картинки…Сначала мама водила нас по тревоге в бомбоубежище. В помещении горела синяя лампа… Там меня с сестрой научили играть в карты в дурака – чтобы время шло быстрее.Потом сирена выла так часто, что уже не было сил спускаться в это бомбоубежище. Мама размещала нас в стенном шкафу. Он был встроен в капитальную стену – был обширным, вместительным, с широкими полками. Мы лежали в темноте с Любой и обсуждали любимую книгу, по которой научились читать в наши 4 года, – «Мифы древней Греции». В ней описывались приключения Язона и Геракла. Одной из причин, по которой мы выжили, была старая дореволюционная привычка бабушки всегда делать припасы дров и продуктов к зиме. Весь стенной шкаф был забит крупами, макаронами, сахаром... Однако скоро все это было съедено. Нас было много – прадедушка Николай Иванович (он скоро умер), бабушка с дедушкой, мама, работавшая в биохимической лаборатории детской больницы, и папа. Он был ученым-химиком, придумал способ делать техническую сою пригодной для употребления в пищу. Этим своим изобретением он спас много жизней. Порой папа приносил нам комки этой сои прямо в карманах рабочего халата.Время шло, еда кончалась. Мы ходили со старшей сестрой в Таврический сад собирать для супа крапиву и лебеду. В качестве антицинготного средства пили воду, настоянную на сосновых иголках. Мама нашила нам с внутренней стороны ватников белые тряпочки с указанием имени, фамилии и адреса. Если бы мы попали под бомбежку, по этим данным нас можно было опознать.Когда у дедушки был день рождения, бабушка сделала торт из столярного клея. Хорошо помню свет плошки (фитиля, плававшего в керосиновой баночке), таинственные тени, пляшущие по стенам, и подобный желе круглый торт, разрезанный на дольки. Днем мы бегали по двору, играя в войну. Витя, мальчик старше лет на 10, заводил нас на крышу дровяного сарая, выстраивал гуськом. По команде мы должны были бежать друг за другом к краю крыши и прыгать вниз в сугроб. Для нас, 5-6-летних, высота была довольно большой, но важно было прыгать, не раздумывая. Иначе становилось страшно; этот навык мне потом пригодился. Нашего ангорского кота мы выменяли в булочной на батон белого хлеба. Тогда уже многие съели своих котов, но мы не могли этого сделать. Кот должен был уничтожать крыс в булочной. Может быть, его там все-таки съели… Кстати, мы тоже убивали крыс. За них, если мне не изменяет память, платили по 15 копеек. Взрослые дежурили по очереди на крышах, охраняя дом от зажигательных бомб – «зажигалок». На крышах стояли ящики с песком, в них надо было бросать осколки. Этих осколков у нас дома была целая коллекция – своеобразные семейные трофеи. Помню, было очень холодно, окна были забиты фанерой, мы все сгрудились в дальней от улицы комнате. Мама иногда читала нам вслух французские книги, переводя с листа. Отец заболел двухсторонним воспалением легких – лежал в углу комнаты, лицо было почерневшим и исхудалым. Его сослуживец по фамилии Григор принес пузырек рыбьего жира. Мама потом говорила, что он этим спас нас, детей. Мы уже доходили. Я попал в больницу, кожа сходила с коленей. На Марсовом поле у нас была своя грядка, однажды мама принесла мне завернутую в комок бумаги и целлофана целую морковку!.. А еще в больнице давали конусообразные булочки из казеинового клея, румяные, чуть пригорелые. Вкусные они были – до безумия! Говоря откровенно, я не вспоминаю блокаду, как ужасное время. Мы были слишком малы, слишком долго шла война, слишком долго длилась блокада. Почти ТРИ года! Мы не знали другой жизни, не помнили ее. Казалось, что это и есть нормальная жизнь – сирена, холод, бомбежки, крысы, темнота по вечерам… Однако я с ужасом думаю, что должны были чувствовать мама и папа, видя, как их дети медленно движутся к голодной смерти. Их мужеству, их силе духа я могу только позавидовать.
В результате жилобмена наша семья переехала в небольшую отдельную квартиру по адресу Климов переулок, дом 9/угол набережной реки Фонтанки, 159... Дальше, до начала войны, пропущено. Внизу ссылка на весь рассказ, в т..ч. о самом доме, много фотографий.
Накануне войны
Mы помним Финскую войну 1939-1940 гг. Наш родственник был на фронте. Мы, дети, вместе с его женой и нашей мамой посылали ему посылки: теплую одежду, продукты; писали письма фронтовикам.
Смотрели фильм "Фронтовые подруги" с участием актрисы Зои Федоровой. Появились новые дачные поселки: Комарово, Зеленогорск и другие. Выборг стал советской территорией. Поступили в продажу глянцевитая бумага и конфеты с нерусскими фантиками.
Финская война закончилась быстро, но поговаривали о новой войне, и к ней велась подготовка: существовавшие с 1932 года службы МПВО-Местная Противовоздушная Оборона-проводили мероприятия, особенно в тех городах и на тех промышленных объектах, которые могли оказаться в радиусе действия авиации противника. Основными задачами МПВО являлись: предупреждение населения об угрозе нападения с воздуха и оповещение о миновании угрозы; осуществление маскировки населенных пунктов (особенно светомаскировки); подготовка бомбо- и газоубежищ; организация первой медицинской помощи пострадавшим; поддержание общественного порядка и режима в угрожаемых районах.
В Ленинграде ввели синие электролампочки, проводились учебные воздушные тревоги.
Но люди не предполагали тогда, какая надвигается страшная и разрушительная война! Ленинградцы не представляли, какие испытания им придется перенести, терять близких людей, познать силу человеческого духа!
Они сражались без оружия, каждый на своем посту!
На летний период наша семья снимала дачу-по Финляндской железной дороге: поселки Ольгино, Разлив или по Балтийской и Варшавской дороге: Тайцы, Мариенбург, Дудергоф.
Переезду на дачу предшествовали большие приготовления: выносили во двор зимнюю одежду, подушки и перины и выколачивали их палками от пыли. Заказывали грузовик и на нем перевозили мебель, керосинки, примуса и другие необходимые вещи. Мы с мамой ехали поездом, нам, городским жителям, было интересно и радостно смотреть на открытые поля, луга и лесные пространства!
В 1940 году мы сняли дачу в Мариенбурге, недалеко от Гатчины. В первую же ночь нашего проживания мы проснулись от укусов клопов: несносно чесалось все тело, младшие сестренки плакали. Папа включил свет-и вдруг в окно, у которого я спала вместе с мамой, кто-то резко забарабанил, и я увидела чьи-то кулаки и услышала крики: "Выключите свет: учебная воздушная тревога!" Я от страха заорала и вцепилась в маму так, что меня с трудом от нее оторвали!
Летом 1941 года я окончила первый класс школы номер 44 (ныне 260).
Фото первого класса 1940/41 учебного года школы номер 260.
Эта фотография имеет свою историю. После войны, в Ленинграде, я познакомилась с парнем. На первом свидании, гуляя по набережной Невы, мы продолжали свое знакомство: спрашивали, где жили до войны, в какой школе учились, как звали учительницу. Оказалось, что мы учились с ним в одном классе!
Его звали Саша Лейдерман, учительницу-Вера Константиновна. Она носила прическу "валик".
Моя классная фотография не сохранилась, и Саша подарил мне свою, с которой я и сделала сейчас копию. Саша стоит первым во втором ряду сверху, на фоне окна
Недавно я получила от Саши письмо, в котором он делится своими воспоминаниями о начале войны...
Письмо Саши
"...Мне было девять лет, когда началась война. В июле 1941 г. вместе со школой меня эвакуировали в Ярославскую обл. (станция Данилово). 18 августа я убежал...
Причиной было то, что директриса откровенно высказывалась, что "если придут немцы, то ее повесят за укрывательство еврея...". Кроме меня, детей-евреев в нашей школе не было... Я решил бежать домой.
Старшие дети договорились с возчиком, что он за 30 рублей отвезет меня на ж/д станцию. Мои вещи они заранее выкрали. В моей курточке были зашиты моим отцом 100 рублей. На подводе с сеном я уехал. Возчик, приехав на станцию, договорился, чтобы меня взяли в эшелон, следовавший в Ленинград. Деньги возчик взял с большим нежеланием, помог донести вещи и отдал мне свою торбу, в которой оказались шпик, соленые огурцы, хлеб и два куска творожника.
В теплушке со мной ехали 4 красноармейца и 3 лошади. Меня долго не покидал страх, что милиция вернет меня. Проспав станцию Буй, я проснулся на каком-то полустанке. Началась бомбежка. Рядом с нами стоял санитарный поезд. Мне велели бежать в лес. Я побежал. Я слышал, как бьют пулеметы, стреляют из винтовок. В санитарный поезд попала бомба. Самолет обстреливал эшелоны из пулемета.
Когда самолет улетел, слышны были только крики раненых и женщин. И команды. Я вернулся в свой вагон и забился, плача, в сено. Заснул.
На следующий день к вечеру состав прибыл в Ленинград на Московскую товарную станцию возле Обводного канала. Я вышел на Лиговский проспект, сел на трамвай N. 13 и поехал домой. Доехав до угла Лермонтовского проспекта и Садовой, я пошел в сторону Фонтанки. У меня был тяжелый мешок с вещами, но я донес его до дома.
Поднявшись со двора по черному ходу (наша комната находилась ближе к нему) на 3 этаж, я стал звонить, но мне не открывали. Я стал волноваться и пошел через парадный вход, со стороны Фонтанки. (Наш дом угловой.) Поднялся, позвонил. Дверь открыли соседи по квартире Ревекка Марковна и ее дочь Маня. Увидев меня, они расплакались. Это было 20 августа. Они мне рассказали, что 3 дня назад моя мама и сестра уехали ко мне в Ярославскую область. Мы разъехались! Так я остался в блокадном Ленинграде один.
Проводив ко мне маму и сестру, мой папа записался в Народнoе ополчение и ушел на фронт, где уже воевали его семь братьев. В регулярную армию его не брали. От рождения его левая нога была короче правой на 4 см. У него была культяпка...
Отец погиб под Ленинградом 15 ноября 1943 года в районе станции Лигово (тогда город Урицк)..."
Дудергоф
В июне мы переехали на дачу на станцию Дудергоф, ныне поселок Можайский.
Поселок Можайский лежит у подножия двух гор-Ореховой и Вороньей, это самые высокие точки в окрестностях Ленинграда. Воронья гора живописна: в ясный день с ее вершины хорошо видны широкие поля, простиравшиеся до Красного села, Финский залив и прибрежные поселки. Вода Дудергофского озера всегда славилась чистотой. Дудергофское озеро, горы, пышная растительность-клены, ясени, дубы, буки, заросли орешника, калины, смородины-все это дало основание нашим предкам говорить о Дудергофе как о "Русской Швейцарии".
Разгрузив вещи и расставив все по местам, мы побежали гулять с другими детьми из нашей и соседних дач.
Наташа вышла из дома с нами попрощаться: она уезжала в отпуск в свои родные края-в деревню около города Невель Калининской области.
К нашему великому горю, это было расставание навсегда...
22 июня 1941 года был теплый воскресный день. На пляже было много отдыхающих. Люди распевали популярные тогда песни:"И кто его знает", "Катюша", "Синий платочек"
Я помню, что в тот год было модно носить на плечах большие тонкие цветные платки, а из обуви-сандалетки и парусиновые туфли с ремешком и пуговочкой. Предметы этой женской моды наглядно представлены в кино-фильмах 30-x годов. Слова песни "Синий платочек", видимо, отразили эту малую черту тогдашней жизни. Эта лирическая песня с простой запоминающейся мелодией мне дорога как воспоминание о мирной довоенной жизни.
Я помню подлинные незамысловатые ее слова, до появления военных, фронтовых текстов. Передаю их своим читателям, пусть их бережно хранят наши потомки.
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч. ...
В первые же дни войны в Киеве получил распространение вариант текста "Синего платочка", сочиненный безвестным автором:
Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили. Нам объявили,
Что началася война.
Кончилось мирное время,
Нам расставаться пора!
Я уезжаю, быть обещаю
Верным тебе до конца.
Стукнут колеса состава,
Поезд помчится стрелой.
Ты-на перроне,
Я уж в вагоне.
Ты мне помашешь рукой.
И уже позже появился всем известный вариант с гражданским звучанием, с душераздирающим текстом о прощании, верности и нежной любви, о вере в победу и мести жестокому врагу:
Помнишь, меня провожала,
Падал платочек твой с плеч...
Мы всей семьей находились на пляже: купались, загорали, покупали на станции мороженое-два вафельных диска с именами, с мороженым между ними, (радиоприемников, похоже, ни у кого не было) и не догадывались о том, что происходит в мире.
Когда же мы возвращались домой по центральной улице, то увидели группы людей у уличного репродуктора, несущего сообщение Советского Информбюро о нападении фашистской Германии на нашу страну.
По улице строем маршировали военные в пилотках и шинелях.
Тревожная весть всколыхнула всю страну, люди ждали новых сообщений, осуждали вероломство врага, нарушившего соглашение о ненападении с Советским Союзом и напавшего на нашу страну без предупреждения.
Прервав свой воскресный отдых, ленинградцы устремились обратно в город. Наш папа был среди них и наутро явился в военкомат. Мама с нами, четырьмя девочками, оставалась на даче.
Опустел наш поселок и пляжный берег озера. Дудергоф готовился к обороне: военные расселялись в дачных домах, они рыли траншеи и окопы, устанавливали и проводили коммуникации и маскировки.
Мы с сестрой Розой наблюдали, как солдаты опускали пулемет в близлежащую канаву и прикрывали его еловыми ветками.
Однажды мы с ребятами побежали на озеро. Там было много военных. Вдруг в озере появилась какая-то точка. Эта точка все увеличивалась, и вскоре мы смогли в ней отличить движущийся и приближающийся к берегу танк. Танкист вышел на берег и присоединился к расположившимся там бойцам.
Оставаться на даче становилось опасным, и мы вернулись в Ленинград.
Ленинград в начале войны
В Дудергофе командир военной части посоветовал нам покинуть дачу и вернуться в город. Ожидалось наступление вражеских сил.
Все дачники хозяйского дома (хозяева жили далеко) вынуждены были преждевременно выехать и вернуться в Ленинград. Все были уверены, что война скоро кончится и мы вернемся сюда обратно. Дачники даже не вывезли мебель и крупные вещи, их просто составили в одну из освободившихся комнат и-закрыли на ключ!
Мы вернулись в свою квартиру номер 57 на Климовом переулке, 9 и стали жертвами жестоких обстоятельств и свидетелями важных исторических событий, хотя и не активными их участниками.
Город выглядел угрюмо: улицы опустели, некоторые люди эвакуировались, кто-то переехал жить к родным или знакомым. Однако на улицах стало много военных и прохожих с противогазами; в небе повисли аэростаты; по набережной Фонтанки группа военных несла аэростат. Стояли длинные очереди за продуктами, промтоварами; раскупали спички, соль, керосин, свечи. Окна домов были оклеены крест-накрест широкими бумажными полосками, завешены одеялами, заставлены фанерой. На стенах домов, на воротах и афишных тумбах были наклеены "Боевые листки". Висели плакаты, воззвания, которые призывали к бдительности, стойкости, мужеству и сплоченности: "Враг у ворот", "Все силы на защиту Ленинграда!", "Грудью на защиту Ленинграда!".
Было страшно и тревожно, казалось, что враг скоро ворвется в город и захватит нас! Ленинградцы ждали уличных боев: строились баррикады, одна из них была сооружена из обломков мебели поперек улицы Лабутина, оставляя лишь узкий проход для пешеходов.
Дома нас ждали два письма из деревни под г. Невелем от нашей Наташи. Она писала, что очень волнуется за нас и о том, как мама справляется без нее. Сообщала, что стремится вернуться в Ленинград, но все поезда движутся в обратную сторону-на фронт.
Вскоре после войны произошла тяжелая и трогательная встреча в нашем же доме 9, но в другой квартире.
Прихожу я домой из школы и вижу у нас какую-то женщину. Мама спрашивает, узнаю ли я ее. Я бросилась к ней: "Наташа!" А она отвечает: "Нет, я не Наташа... Я - Мария, ее сестра, мы очень похожи. Наташа погибла в фашистской оккупации. Она до последней минуты думала о вас и просила меня, если я выживу, непременно вас найти!"
Вот она и выполнила волю безвременно ушедшей Наташи.
Наш папа на следующий день после объявления войны явился в военкомат. Его зачислили в ряды армии Народного Ополчения Октябрьского района. Сначала он проходил военную подготовку в Ленинграде, затем был направлен для участия в боевых действиях в поселок Колпино. Папа был одним из тех воинов, которые охраняли и защищали наш город от фашистских захватчиков. Между нами была налажена переписка, но через некоторое время конверты-треугольники перестали приходить.
Однажды наш управдом гражданка Тарасова распорядилась о разгрузке привезенного на грузовике песка для тушения пожаров от зажигательных бомб ("зажигалок") и доставке его на чердаки нашего дома.
Наша мама, Роза и я участвовали в разгрузке и подъеме песка "по-конвейеру", по цепочке, то есть насыпали песок лопатой в ведро, подавали его стоящему на ступеньке человеку, а он передавал следующему. На чердаке уже ожидали члены нашей команды и складывали песок в кучи. Там же были приготовлены бочки с водой для тушения пожаров.
Происходило это в парадном подъезде второго двора, слева от арки, ведущей во второй двор.
В июле 1941 года в Ленинграде ввели продовольственные карточки или карточную систему, то есть были установлены нормы получения продуктов и товаров на день или на месяц. На рынках или "толкучках" было все, но по спекулянтским ценам, больше всего-в обмен на хлеб: долька шоколадного "батончика", полено дров-на буханку хлеба.
Ближайшие "толкучки" образовались около двух булочных: одна на углу улицы Лабутина и проспекта Маклина, другая-на набережной Фонтанки, влево от Климова переулка. ( Эти булочные не сохранились).
В них мы вы купали по карточкам свой паек хлеба, стоя в очереди по несколько часов. В очередях, на рынках люди узнавали новости, последние известия, там же иногда распространялись и провокационные слухи...
Буржуйка
Осенью 1941 года в Ленинграде было отключено электричество, умолкло радио-черная тарелка на шкафу. Раздавался лишь стук метронома, который прерывался только объявлениями о воздушной тревоге. Надрывно и тревожно выла сирена: "Воздушная тревога! Воздушная тревога!" До сих пор на моем слуху ее протяжный и неистовый вой!
Нас больше не будил по утрам раскатистый и могучий бас Марка Рейзена песней "Широка страна моя родная!" Умолк и голос Юрия Левитана - главного диктора Советского Союза, еще недавно объявившего начало Великой Отечественной войны и регулярно передававшего по радио сводки военных действий от Советского Информбюро. Город погрузился во тьму и тревожную тишину, которую нарушал неистовый визг падающих бомб, свист снарядов, треск зениток.
Во время налета или обстрела жильцы нашего дома спешно спускались в бомбоубежище, которое было устроено в подвале лестницы, расположенной вправо от входных ворот. В убежище стояли койки, топчаны, лежали одеяла и теплая одежда, тускло горели коптилки, если у кого-то оказывалась спичка.
Во время тревоги наш управхоз или управдом Тарасова выносила ручную сирену в первый двор, объявляя о надвинувшейся опасности и отправляя жильцов дома в укрытие. Бывали дни, когда одна тревога сменялась другой, тогда людям приходилось там находиться по несколько дней.
С приближением зимы становилось холодно. Зима 1941/42 выдалась особенно морозной. Отопление в доме было дровяное. В нашей большей комнате была высокая красивая печь, облицованная белым кафелем, в меньшей комнате - круглая из ребристого железа. Однако, печи потребляли большое количество дров, а их было заготовлено недостаточно. Нужно было экономить (слова "экономить", "экономно" прочно вошли в наш словарный запас).
С этой целью у нас появилась печка-"буржуйка". Сконструированная из железа, она была прямоугольной формы, с дверцей-топкой для дров и стояла на ножках у кафельнои печи, в которую была вставлена труба "буржуйки". Она обогревала комнату, а на ее поверхности готовилась еда в кастрюльках, кипятилась вода. Когда дров нехватало, приходилось сжигать и мебель, и лишние предметы обихода-все, что могло гореть и давать обогрев. Мы, дети, сидели в нашей темной, вымороженной комнате вокруг этой печки, одетые в зимние пальто, шапки и валенки, закутанные в ватные одеяла и ждали момента, когда нас мама покормит. Спали мы в этой же одежде, не раздеваясь, и под грудой одеял не могли согреться. Для нас не существовало ни дня, ни ночи.
Было отключено не только электричество, но и водопровод. Город был без света, без воды, без туалетов. Нужду свою справляли на стоявшее в кухне ведро, которое тут же замерзало. Мы с мамой ходили на Фонтанку за водой, черпали из проруби эту мутную пахучую воду и, скользя и падая, боясь расплескать, поднимали застывшими руками тяжелые бидоны, ведра и чайники на четвертый этаж.
В начале зимы наша семья пополнилась: к нам перехала для проживания папина сестра, наша тетя, с маленькой дочкой Галкой и мамой, нашей бабушкой. Приехали они с Фонарного переулка, дом 3. У них не было достаточного количества дров для отопления комнаты в коммунальной квартире. Муж тети воевал на Пулковских высотах, где и вскоре погиб на поле боя.
Жили мы все в одной комнате, при свете коптилки даже днем, так как окна были плотно эамаскированы, обогреваясь с помощью "буржуйки".
Днем и ночью наша мама и тетя, вместе с другими женщинами и подростками, с противогазом и красной повязкой на рукавах, дежурили у ворот и на крышах нашего и соседних домов. Мы с сестрой тоже там бывали, во многом помогая взрослым. В обязанности дежурных входило: следить за происходящими событиями, помогать пешеходам, попавшим под обстрел, за маскировкой, чтобы во время тревоги люди не выходили на улицу, наблюдать за всеми, кто входил и выходил из домов, вылавливать ракетчиков и диверсантов, подозрительных отправляли на милицейский пост. Людям не разрешалось отвечать на вопросы прохожих, указывать дорогу или направление.
Мы, пятеро детей, оставались дома на попечении бабушки.
Хлеб
В начале зимы мы еще выходили на улицу по обледеневшей, неосвещенной лестнице-на Садовую, Прядильную и на Фонтанку: было пустынно, на дорогах и панелях лежали высокие сугробы - некому было убирать.
Транспорт не работал, на Садовой стояли застывшие трамваи. Редкие прохожие-обессиленные, больные, изголодавшиеся люди-тонули в снегу, еле передвигая опухшие от голода ноги. Кто-то вскрикивал в агонии, или раздавался тихий стон-человек падал и больше не поднимался. В булочной, которая находилась на набережной Фонтанки, женщина кричала в ужасе: у нее украли карточки- это означало голодную смерть, иногда для всей семьи! Выхватывали и хлеб и заправляли его в рот-тут уж никто не отнимет! Я не осуждаю этих людей-это была их болезнь. Одни люди могли терпеть голод, продолжали ходить пешком на работу, работали на благо победы, однако, голод оказывал влияние на психику и поведение других людей, у них нарушались мыслительные процессы, они теряли контроль над собственным поведением, голод подавлял их волю. Однажды в нашу дверь постучалась соседка с пятого этажа, она просила воды напиться. Мама дала ей воды из ведра, а она и говорит: "Муж вчера умер. Наш Колька (ее сын, по прозвищу "Коля-бу-бу"- мой ровесник - примеч. автора) украл все наши карточки, и мне нечего есть. Мама покормила ее, чем могла. На следующий день эта женщина умерла. Через несколько дней я, спускаясь по нашей лестнице, резко остановилась: увидела труп Кольки, завернутый в простыню.
Ближе к весне в Ленинграде были немного повышены нормы выдачи хлеба. Хлеб был исключительно белый, но мы тогда еще не знали, что в тесто добавлялась целлюлоза.
Однажды мы с мамой возвращались из булочной, я несла формовой хлеб с довеском (буханки взвешивали на весах). Мама пошла к нам домой, меня же попросила зайти к Сандаловским с какой-то просьбой. Сандаловские жили на втором этаже в парадной напротив ворот и рядом с гаражом. Я вошла в парадный подъезд и стала подниматься на второй этаж. Когда я уже почти достигла площадки, где жили эти люди, в это время внизу входная в подъезд дверь хлопнула, и я почувствовала, что за мной кто-то идет. Я оглянулась и увидела Геньку - мальчишку с нашего двора, моего сверстника. Он вдруг схватил меня сзади и повалил на спину со словами: "Отдай хлеб!". Я очень испугалась, стала кричать и на спине доползла до нужной мне двери, крепко прижимая к груди драгоценную ношу и стуча ногами в дверь. Тут же выбежали люди из квартиры и меня освободили, а потом довели до дома.
Как оценить этот поступок? Мы с Генькой раньше играли вместе во дворе, знали друг друга. В нормальных условиях он бы не сделал такого!
Я же в нормальных человеческих условиях угостила бы голодного мальчишку или даже отдала бы ему весь свой хлеб. Однако, чувство самосохранения, "блокадная" психика, страх потерять съедобное, особенно ХЛЕБ, ответственность перед моей семьей, которая могла бы погибнуть без этого хлеба, побудили меня прогнать Геньку. И весь этот эпизод является еще одним доказательством того, что больные голодом, истощенные люди были больны и психически, не отдавая отчет своим поступкам, движимые мучительным чувством голода. Я с тех пор не люблю, когда за мной кто-то близко идет...
Конечно, было много мошенничества, грабежа, эти "люди" пользовались безвыходным положением других и наживались на этом. Одни спасали детей и относили их в детские приемники, принимали роды во время бомбежки, навещали больных, другие же - выкапывали с огромным трудом похороненные трупы, особенно детские, и торговали этим мясом. Страшно, но необходимо об этом говорить. К сожалению, это БЫЛО! Этим "людям" бесспорно, нет прощения!
Постепенно мы перестали выходить из квартиры, не реагировали даже на объявления о воздушной тревоге. Помогали только маме приносить воду с Фонтанки, выносить ведро. Очень хотелось есть! Мы съели все запасы продуктов, которых было немного, затем мама купила на толкучке около булочной плитки дуранды (жмых для корма скота), ее называли "блокадным шоколадом". Мама варила на буржуйке "студень" из столярного клея и разливала его по тарелкам. От него шел ужасный, крепкий запах, но, заправленный лавровым листом, он становился более съедобным.
Появился еще один блокадный продукт: на Бадаевских складах во время бомбежки и пожара был растоплен хранившийся там сахар. Земля вокруг складов пропиталась сладким сиропом, который смешался с землей и хрустел. Люди долго копали землю на том месте, собирали эту массу, черпали, чем придется, и несли домой. Мама купила ее на толкучке: oнa напоминала сырковую массу, только была черного цвета и неприятно хрустела. Мы также ели бурду из дрожжей.
Как нам ни тяжело, мы постараемся описать то мучительное чувство, которое называется "ГОЛОД". Это не только состояние организма, вызванное недостаточным поступлением необходимых веществ. Сидя около "буржуйки" в ожидании еды, находясь в зимней верхней одежде в кровати, мы не могли совладать с этим чувством голода: нам не давали покоя мысли о еде, они не уходили, мучили. Мы истерически прыгали и качались из стороны в сторону в агонии на застывшей кровати, чтобы заглушить это навязчивое чувство. Мы корили себя за то, что когда-то, до войны, не доели пирожное или плюшку.
Хотелось только ХЛЕБА.
Мы собирали его крошки со стола, боясь пропустить хоть одну, перед глазами неотступно стояла ТЕПЛАЯ БУХАНКА! Роза вспоминает: "У нас были голодные видения, галлюцинации, непрестанные, доводящие до безумия мысли о еде. Лежа на ледяной подушке, до боли в желудке, до умопомешательства, мы бредили в полусне о горячей буханке хлеба или о школьной булочке-слойке или крендельке, которые когда-то не доели. Я думала о том, что когда кончится война и будет много хлеба, я спрячу кусочек, а когда он понадобится-я его найду".
Бомбежки и обстрелы
В первых числах сентября произошел большой налет на Ленинград. Раздался мощный рев самолетов, за ним следовали взрывы, режущий воздух лязг и скрежет, пронзительный свист, неистовый вой сирен, ответный гром зениток. Также начались обстрелы из дальнобойных орудий. Они продолжались и днем, и ночью.
Вражеские войска подошли близко к Ленинграду, в отдельных местностях можно было видеть немецких солдат из бинокля и слышать их голоса.
Воронья гора в Дудергофе (ныне поселок Можайский)-господствующая над окрестностями высота, около которой наша семья еще в июне жила на даче, имела огромное значение в битве за Ленинград. В 1941 году здесь были установлены тяжелые орудия, снятые с крейсера "Аврора". Шли ожесточенные бои за овладение горой, затем Воронья гора, занятая фашистскими войсками, использовалась для обстрела Ленинграда. Фашистские захватчики превратили гору в мощную крепость. Она была опоясана траншеями, отсюда обстреливался город из дальнобойных орудий. (Мы-бывшие дачники Дудергофа, после объявления войны еще долго не возвращались в город и были свидетелями оборонительных работ, маскировок и рытья траншей).
Ничто сейчас в Можайском не напоминает о войне, но жива здесь память о погибших. В Можайской средней школе создан военно-исторический музей, экспозиция которого рассказывает об их подвигах.
Вскоре и наш, Октябрьский, район был подвержен вражеским нападениям.
Однажды мы с сестрой оказались во время вражеского налета на Садовой улице, вблизи Никольского сквера. Прохожим некуда было укрыться. Единственным убежищем для толпы оказался общественный туалет-одноэтажный домик желтоватого цвета, который и до сих пор несет свою службу под тихим небом, без назойливого и угрожающего гула.
Пo возвращении домой, проходя через второй двор, мы увидели мальчишек нашего двора, сидящих на крыше мусорного сарая и собирающих еще не остывшие осколки снарядов.
Был налет и на Садовую улицу около Лермонтовского проспекта. Во время этого налета погиб сын папиного друга-старшеклассник школы # 44, ныне # 260. Юноша просто направлялся в кино-театр "Ударник" на очередной сеанс фильма "Девушка с характером".
Обстрелы из артиллерийских орудий, налеты с воздуха иногда происходили одновременно, тогда положение становилось особенно опасным.
Вражеские бомбардировщики целились в определенные здания-мишени, имевшие огромное значение для обороны или сопротивления врагу, в здания предприятий города, которые были перепрофилированы на выпуск продукции военного значения. Таким предприятием была бумажная фабрика "Гознак"- лидирующее по производству высокосортной бумаги по заказам Центробанка РФ, для печатания банкнот и ценных бумаг. Изготавливались также облигации, акции, бланки паспортов, почтовые марки.
С началом войны фабрика "Гознак" переключилась на изготовление военных заказов, в том числе, на освоение одного из заменителей пищевых продуктов и их заменителей из непищевого сырья. В конце сентября 1941 года кольцо окружения вокруг города замкнулось и подача продовольствия по суше прекратилась, по этой причине для изготовления пищевых заменителей использовать можно было только то сырье, которое оставалось в осажденном городе.
Был разработан режим получения гидроцеллюлозы или древесной, пищевой целлюлозы и с ее 15% добавкой получен опытный образец "блокадного хлеба". После получения согласия медиков был начат промышленный выпуск разработанного продукта на нескольких предприятиях города, в том числе и на фабрике "Гознак". Таким образом, продукция этой фабрики помогла выжить Ленинграду в годы войны.
Фабрика "Гознак" находилась на противоположном берегу Фонтанки, наискосок от нашего дома. На нее и на жилые дома, где проживали работники фабрики, было сброшено огромное количество зажигательных бомб-"зажигалок", но иногда бомбы попадали и на близлежащие здания, в том числе и во двор-колодец нашего дома.
Мы были свидетелями одного из этих попаданий.
Было это осенью 1941 года. Воздушные тревоги не прекращались в течение нескольких дней. Неожиданно все стихло. Мама вернулась с дежурства, пришла за нами в бомбоубежище и со словами: "Давайте поедим спокойно у себя дома" повела нас в нашу квартиру. Небольшой столик стоял на кухне в простенке между входами в комнаты.
Мама разогрела еду на керосинке, мы сели за столик...
И вдруг раздался голос диктора: "Воздушная тревога!" Затем резкий свист и грохот! Взвилось стеганное одеяло-маскировка на кухонном окне, зазвенели стекла, огненное пламя ворвалось в кухню. Во дворе что-то грохнуло, люди кричали, орала ручная сирена.
Мы помчались вниз и увидели посередине первого двора еще горящую "зажигалку". Жильцы дома спешно засыпали ее песком.
После этой бомбежки мы снова несколько дней ютились в бомбоубежище.
Мы с сестрой Розой были свидетелями еще одной бомбежки, произошедшей в нашем микрорайоне. Однако бомба в этот раз была потяжелее по своим взрывным способностям. Было это зимой 1942 года. Семья нашей тети Сони все еще проживала у нас. Мама с тетей были на дежурстве, а мы, дети, оставались дома с бабушкой. Бабушка спустилась в подвал лестничной клетки за дровами для буржуйки. Она погрузила поленья дров в мешок и взвалила груз на спину. Мы сидели около "буржуйки"; маленькая Галка еще не умела ходить, она плакала, сидя на диване, и просила есть.
Неожиданно раздался страшный рев, свист, что-то очень тяжелое рухнуло рядом на землю. Наш 6-этажный дом "вздрогнул" и "подпрыгнул" от взрывной волны. Завыли сирены. Мы спешно побежали вниз, забыв на диване плачущую Галку. Мы вернулись, закутали ее в одеяло и спустились до второго этажа, на площадке которого увидели нашу бабушку, лежащую на мешке с дровами. Мы помогли ей подняться и вместе побежали в бомбоубежище.
Наутро мы решили разведать, что же произошло накануне. Разрушений не обнаружилось, но на проезжей части улицы Лабутина (бывшей тогда Прядильной), ближе к нечетной ее стороне, недалеко от Лермонтовского проспекта, увидели огромный ров, на дне которого лежала фугасная бомба. Она еще продолжала дымиться, напоминая людям о своем разрушительном намерении.
Опишу еще один эпизод бомбежки, невольными свидетелями которой мы были. Это описание внесет огромный вклад в историю нашего города.
Летом 1942 года, а точнее, в июле, мама послала нас с Розой навестить родственницу, проживавшую по улице Плеханова, 12.
Мы шли по Садовой улице, затем по набережной Крюкова канала по направлению к Мариинскому театру. Когда мы уже переходили мост, ведущий на Театральную площадь, неожиданно начался налет немецких бомбардировщиков. Вокруг все загрохотало, загремело. Люди, бывшие в это время на площади или на ближайших улицах, устремились к Мариинскому театру в поисках укрытия. Однако, входы в театр были закрыты и заколочены. Люди стояли вплотную, прячась друг за друга, боясь пошевелиться.
Когда все смолкло, мы побежали в сторону улицы Декабристов и увидели слева от себя огромное зарево-горело какое-то высокое здание. Мы вместе с толпой людей устремились к аптеке, окна и витрины которой были разбиты вдребезги. Там мы немного передохнули, а когда снова вышли на улицу, увидели толпу людей еще большего размера. Здание, теперь уже справа от нас, продолжало гореть ярким пламенем. Кто-то из толпы выкрикнул: "Горит "Дом-сказка"!
Так мы стали свидетелями еще одного важного и печального события истории города Ленинграда.
Вот небольшое описание этого дома, который в народе получил название "Дом-сказка" или Дом Анны Павловой, так как знаменитая балерина снимала здесь квартиру. Это доходный дом П. И. Кольцова архитектора Бернардацци А.А., в стиле модерн, год постройки 1905-1907, расположен по адресу улица Декабристов, 60. Его строили как дивный терем. До войны он был одним из красивейших в городе. Здание поражало своеообразием архитектурных деталей и необычной красотой: окна и балконы причудливой формы, красивая угловая башня, облицовка стен природным камнем и огромным майоликовым панно, выполненными по эскизам Врубеля. Угловой эркер здания завершался изображением птицы Феникс. Фасады были украшены множеством барельефов на сюжеты русских народных сказок.
Во время бомбежки 1942 года основная часть здания была уничтожена многодневным пожаром. Тушить было некому. После блокады квартиры восстановили и на старом фундаменте возвели новое строение, с планировкой сталинских времен. Украшения не реставрировали. Остатки "сказки" можно увидеть и теперь во дворе или во внутренних флигелях этого когда-то замечательного здания.
Весной по радио было объявлено сообщение о возобновлении занятий в школах Ленинграда. Учебный год продолжался с весны до осени. Это мероприятие было предпринято для того, чтобы дети могли наверстать пропавший учебный год и то, что упустили в блокадную зиму. К нам домой пришла учительница и записала нас с сестрой не в нашу школу #260 (в ней расположился военный госпиталь), а в другую-в конце улицы Лабутина. Мы повторяли школьную программу предыдущего класса: я-первого, Роза-третьего. Мы стали регулярно посещать школу, но часто уроки прерывались воем сирены. Во время одного из уроков начался обстрел. Учительница вывела нас в бомбоубежище при школе. После отбоя воздушной тревоги мы пошли по домам. На улицу вышли люди, было много осколков, камней и битого кирпича, а на углу пр. Маклина и ул. Лабутина, возле булочной, лежал на земле убитый молоденький милиционер.
В этой главе "Бомбежки и обстрелы" мы описали все эпизоды разрушений и потерь, которые мы выстрадали вместе с другими ленинградцами, мы вынесли тяжелое бремя, которое легло на наши неокрепшие детские плечи.
Потери
По карточкам мы получали 125 граммов блокадного хлеба, карточки на остальные продукты питания в декабре остались неотоваренными: в магазинах не было продуктов. Началась повальная смертность, особенно среди мужского населения, тех мужчин, которые по тем или иным причинам не были призваны в армию. Лютый голод уносил множество жизней, жертвами этого страшного бедствия стали и жители нашего дома. Каждый день мы узнавали от соседей или в булочной, стоя в очереди за своим пайком, о гибели от голода наших сверстников, их родителей и целых семей.
Кроме голода, стужи, бомбежек и обстрелов, ленинградцы также подверглись смертельным болезням. От дуранды и "студня" из столярного клея, от недостатка жидкости в организме, люди испытывали серьезные затруднения с перевариванием пищи, было немало смертельных исходов от этого недуга. Свирепствовал также кровавый или голодный понос, унесший немало жизней.
Была и еще одна напасть, о которой новые поколения людей и не слышали: это ВШИВОСТЬ, педикулез. Вши и гниды заполняли не только волосяной покров головы, они ползали по постельному белью, по одежде и приобретали цвет того материала, который они поедали: они ползли струей-вши зеленые по зеленому одеялу, красные-по платью, желтые- по свитеру. Их было МНОГО, они кусали, от них некуда было деться!
Вскоре и в нашу семью пришла непоправимая беда. В январе умерла наша бабушка, ей было всего 59 лет. В феврале умерли от голода обе наши младшие сестренки. Они ХОТЕЛИ ЕСТЬ и ПИТЬ, ИГРАТЬ и РАДОВАТЬСЯ ЖИЗНИ!
Минночка не дожила 5 дней до своего 5-летия. А еще недавно она говорила: "Скоро будет весна, растает снег, и мы будем ходить по трупам"... И это высказывание пятилетнего ребенка!
Тамарочке было 7. Ее завернули в простыню и на саночках увезли в специальный пункт для последующего захоронения в братские могилы. В нашем микрорайоне таким пунктом являлась "Канонерка", которая была расположена в Канонерском переулке, за кинотеатром "Ударник". В настоящее время на этом месте построена школа.
Когда ее во дворе укладывали на санки, Минночка, рыдая, стояла на подоконнике, наблюдая эту картину. На следующий день она заболела. Вызвали врача, но вместо него пришли две девушки с закопченными лицами, наверное, дружинницы, осматривали сестренку при свете коптилки и обнаружили воспаление легких. На следующий день пришел доктор, который жил по нашей лестнице, прописал сульфидин и сказал, что нужно ждать кризиса в течение 10 дней-тогда результат покажет : выздоровеет или скончается. Мы боролись за ее жизнь, как могли, но на 10 день она стала задыхаться и умерла на наших руках. Пусть увековечится память о них в людских сердцах!
Наутро слегла Роза, мама стала молить Бога, просить, чтобы он не забирал у нее больше детей-Роза пошла на поправку.
В один из этих трагических февральскиx дней раздался стук в нашу дверь, это пришел молодой солдат с фронта, по просьбе нашего папы. Он принес нам хлеба и шпига и сказал, что папа просил узнать, как мы тут живем. На этот вопрос мама показала ему нашу промерзшую и закопченную квартиру, замерзшее ведро на кухне, а потом приоткрыла одеяло на кровати, показала ему трупик Минночки и сказала: "Это уже вторая"...
Молодой солдат горько плакал.
Я лежала много дней и ночей в одной кровати с Минночкой, но однажды я поднялась, посмотрела на себя в длинное, в позолоченной раме, зеркало, висевшее на стене, и увидела маленькую старушку с нечесанными волосами, впалыми щеками, в мятом бумазеевом платье-и... ужаснулась!
Глядя на все происходящее, я испытала огромное чувство несправедливости, неправоты: кто дал немцам право так издеваться над нами, убивать невинных людей, морить их голодом!? Ведь когда мы играли до войны во дворе, мы в своих играх и поведении старались быть честными, справедливыми, никого не обижать, не "жилить", обманщиков прогоняли из игры! Эта детская логика привела меня к взрослой мысли о правах человека, о мире на Земле, о памяти и мести! И я поняла, что я поднялась, чтобы РАССКАЗАТЬ, что наша с сестрой миссия-написать, поведать людям, чтобы этого в истории не повторилось НИКОГДА!
С тех пор я ношу эту тяжелую ношу в своей памяти, боясь растерять даже малую долю своих воспоминаний.
Очищение
Ближе к весне в Ленинграде стали открываться бани. Для посещения бань выдавались талоны. Люди, немытые всю зиму, брели туда помыться и согреться.
Мы втроем-мама, Роза и я-пошли в давно забытый Усачев переулок. Была очередь во дворе, изможденные люди стояли молча, не было сил разговаривать. После долгого ожидания мы, наконец, попали в раздевалку. И здесь перед нами открылось страшное зрелище: среди нас бродили дистрофики-движущиеся костлявые трупы, с обтянутыми скулами и остановившимся взглядом. От натянутой на лицах кожи рты расширялись в устрашающую беззубую улыбку. Они с трудом набирали теплую воду в тазики или шайки с ручками и несли на каменную скамью, некоторым становилось плохо, кого-то уносили из моечной.
И вдруг мы услышали крик, ругань, увидели группу людей, столпившихся вокруг одной из моющихся женщин. Мы подошли поближе: худые, изможденные люди напали на эту женщину, били ее, толкали только за то, что она была полная! "Небось, в столовой работаешь?!"-кричали они.
Она отвечала:"Да, в столовой...До войны вы ездили на дачу, купались и загорали, а я стояла у горячей плиты. Теперь моя очередь пользоваться!"
Я описывала Усачевские бани в начале наших с сестрой воспоминаний. Мы посетили их по прибытии в Ленинград после долгих лет разлуки. Ворота во двор были заперты огромным замком. Нашли один вход с переулка, рядом с бывшим лимонадным ларьком. Мы поднялись на второй этаж и из окна лестничной площадки увидели двор изнутри, весь заброшенный.
Мы подошли к работнице этого отделения, рассказали ей про блокаду. Она разрешила нам войти в моечную, и мы вошли туда прямо в шубах и шапках.
Увидели те же скамьи, тяжелые краны и подставки для тазов. Только была там всего одна посетительница.
К весне в Ленинграде было издано постановление городских властей об очистке и уборке города от глыб льда, под которыми были грязь, нечистоты, обледенелые трупы людей. Сугробы были выше человеческого роста, не было ни дорожек, ни панелей. Необходимо было спасать город от эпидемий. На этот призыв горячо откликнулись жители города-в основном женщины и подростки. Их впрягали в извозчичьи сани, истощенные и едва стоящие на ногах люди кололи ломами лед, лопатами складывали этот груз с улиц и переулков в сани, отвозили и сбрасывали в Фонтанку. Трупы складывали в траншеи.
Вскоре частично заработали радиостанции, и было с гордостью объявлено о том, что жители всех районов Ленинграда отлично справились с труднейшей задачей по очистке родного города!
"Наш город в снег
До пояса закопан,
И если с крыш
На город посмотреть,
То улицы
Похожи на окопы,
В которых побывать успела
Смерть".
Юрий Воронов
Памятники
Какое для нас было СЧАСТЬЕ снова услышать голос диктора по радио! Мы почувствовали поддержку других ленинградцев, что мы не одиноки в своей борьбе с врагом, а, главное, что мы, несмотря ни на что, еще в состоянии бороться и отстаивать свою свободу и независимость! Недаром в Ленинграде на Невском проспекте, в доме 54, установлен памятник РЕПРОДУКТОРУ (автор Страхов К.А., 2002 г.)!
Увековечена благодарная ПАМЯТЬ ленинградцам, погребенных в промерзших квартирах, на ледяных подушках, на лестничных площадках, в разрушенных бомбоубежищах, на тротуарах и мостовых, у станков заводов, в библиотеках и театрах, в хлебных магазинах, не дополучивших свой паек хлеба, в нескольких ПАМЯТНИКАХ. На Пискаревском мемориальном кладбище установлена статуя скорбящей Матери-Родины, неотрывно смотрящей на надгробья павших детей своих.
В тридцатую годовщину победы на площади Победы был открыт монумент защитникам города. Над небольшой площадкой висит огромное бронзовое кольцо, символизирующее разорванное кольцо блокады.
Сохранились и таблички типа "Эта сторона улицы особенно опасна".
Хотелось бы добавить тот факт, что ПАМЯТНИКА заслуживают также скамьи в скверах и садах и наружные подоконники первых этажей. Это они для многих блокадников стали последним пристанищем, местом успокоения от мучительного чувства и состояния голода! Это они приняли на себя тяжелую ношу обессиленных истощенных от голода и болезней жителей этих и других домов!
"ПАМЯТНИК-скамья", "ПАМЯТНИК-подоконник"-заслуженные будущие произведения искусства!
Я была свидетелем одного из многих случаев гибели человека на наружном подоконнике.
Произошло это летом, когда мы посещали летнюю школу. Я возвращалась из школы и проходила по Садовой улице у Покровского сада. Рядом-трамвайные пути и закрытая парикмахерская. Слегка моросил дождик.
На подоконнике одного из домов сидела девочка-подросток. Только по ее одежде можно было определить ее примерный возраст, но выглядела она, как старушка. Она отчаянно шевелила губами, закатывала глаза, потом встала, наклонилась к луже на панели, увидев там крошку хлеба, но не дотянулась и упала рядом. Прохожий мужчина положил ее на подоконник, собрались люди, кто-то печально посоветовал: "Ее бы на КАНОНЕРКУ..."
Девочка скончалась, и неизвестно было, откуда она, ждал ли ее кто-нибудь дома, куда она направлялась и не дошла.
Наружный подоконник стал ее последним прибежищем.
Неожиданно все люди из толпы стали с ужасом смотреть на проезжую часть дороги, когда я посмотрела в ту сторону, то издалека увидела грузовик, полностью нагруженный трупами.
На фронт, в КОЛПИНО
В апреле стало пригревать солнце, потеплело, таял снег, с крыш домов потекла капель. На пригорках в Покровском саду появилась молодая травка.
Жизнь в городе постепенно налаживалась. Закапала ржавая вода из водопроводных кранов, затем хлынула прозрачная, чистая невская вода. Не нужно было больше ходить за водой к проруби!
Затем появилась новая радость: вновь зазвенели веселым звоном трамваи, сначала грузовые, а потом и пассажирские!
Все эти новшества, конечно, не пришли сами собой: за этим стоял великий труд ленинградцев, отдававших свои жизни, чтобы вернуть своим соотечественникам былые и необходимые условия жизни!
Однако, фронт все еще был близко, еще рвались снаряды, свистели бомбы, завывали сирены воздушных тревог. Фронт и город сплелись; защищавший себя Ленинград был виден из окопов. На фронт и обратно люди ходили пешком или ехали поездом. Ленинградские женщины устремились в опасные походы на фронт, навещая своих родных бойцов.
В конце апреля 1942 года мы втроем-мама, Роза и я- направились в Колпино*, где находилась папина военная часть, в трех километрах от передовой линии. Ехали мы поездом с Московского вокзала. Вышли на какой-то станции; когда уже смеркалось, прошли нескольких часовых, которые нас с трудом пропустили. Долго шли полем, потом-через Ижорское кладбище. Там нам открылось страшное зрелище: кругом лежали трупы, и один из них-труп женщины, а по бокам от нее-трупики ее детей-мальчика и девочки. Над ними громко каркали вороны...
Сердца наши сжались от страха и жалости к этим невинным жертвам.
Вокруг нас мелькали зарева пожарищ, раздавались свист и взрывы, но мы продолжали идти вперед.
Наконец, появились первые дома, в которых квартировали наши бойцы. Мы стучались в несколько домов, но никто нашего папы не видел. Одна женщина призадумалась на наш вопрос, стала что-то вспоминать, а мы стояли прикованные, ожидая ее ответа...Ответ мог быть разный...
Все же нам удалось найти папу! Мы вошли в указанную нам избу, там находилось несколько солдат, но папы среди них не было: он был с группой бойцов на вечернем задании.
Солдаты нас сердечно встретили, расспрашивали про Ленинград и голод. А потом усадили нас за стол возле ребристой печки, продырявленной пулями, поставили перед нами огромный котел с холодной гречневой кашей и умиленно смотрели на нас, как мы с Розой ее "навернули". Мама не притронулась к еде.
Под утро появились солдаты, одетые в белые маскировочные костюмы, а среди них-наш папа. Много было слез и разговоров!
Мы пробыли в Колпино три дня. Солдаты кормили нас супом с нечищеной картошкой. Нам категорически запрещалось выходить из дома. Было тревожно: кругом гудело, свистело и сверкало. Солдаты находились в боевой готовности, двери хлопали: постоянно кто-то входил и выходил. Менялись смены. Мы старались быть хоть чем-нибудь полезными: прибирали комнаты, подметали полы, мыли посуду. Мы стали друг к другу привыкать. Папа был постоянно занят, выполняя свою военную службу.
Однажды командир позвал маму и посоветовал нам уезжать: к Первому Мая ожидалось крупное наступление вражеских сил. И мы вернулись в Ленинград.
Расставались мы тяжело, зная, что предстоит тяжелый бой за Ленинград. И что произойдет с каждым из них-выдюжит или будет ранен, или останется лежать на сырой ленинградской земле...
Нас снабдили продуктами, в том числе и бидоном с супом из нечищенной картошки. Нести его было тяжело, но мы, оглядываясь на гостеприимный солдатский дом, боялись расплескать эту драгоценную ношу и со страхом обходили пограничников.
----------------------
* Городу Колпино были вручены Почетные звания: "Город воинской славы" и звание "Город-герой"
Ранение
Вернулись мы домой из поселка Колпино в конце апреля 1942 года. К празднику 1 Мая детям выдали по карточкам угощение в виде повышенной нормы белого хлеба! Он был белый-белый и исключительно вкусный, но мы испытывали горечь и обиду, что наши сестренки не дожили до этого дня!
В первую неделю мая к нам постучали в дверь, вошла молодая женщина и сказала, что она-медсестра и принесла нам весть от нашего папы. Она сообщила, что Первого Мая был ожесточенный бой за Ленинград и наш папа был тяжело ранен в ногу. Сейчас он находится в военном госпитале, в Лесном. Она оставила нам адрес госпиталя и дни и часы приема посетителей. Мы были очень расстроены и напуганы и в первый же подходящий день отправились на трамвае в Лесное.
Госпиталь находился на пустыре. Маму как посетителя сразу пропустили, но без детей.
Мы с Розой стояли под окнами, пытаясь разглядеть папу внутри палаты, потом увидели растущую вокруг крапиву и лебеду; травы было много и неограниченно, без предъявления продовольственных карточек, и мы стали собирать эту драгоценную траву, жевать ее и складывать в карманы пальто. Молодая крапива слегка обжигала нас, но мы не обращали на это внимания. Ведь из крапивы можно сварить щи, а из лебеды-поджарить оладьи или котлеты!
И тут мы увидели в окне папу: он смотрел на нас, щипавших траву, и у нашего отца-воина текли по щекам слезы...Мы ездили к папе в Лесное много раз. Однажды он нам сообщил, что их госпиталь скоро будет эвакуирован из Ленинграда в город Молотов.
И вот наступил день отъезда-эвакуации. Нас пропустили в отправляемые в путь вагоны. В них было много раненых, кто-то стонал, кто-то просил "утку". Мы остановились около папиной койки, около него стояли его костыли, рядом были еще солдаты. Все расспрашивали нас о Ленинграде, о нашей жизни в блокадном городе. Мы им обо всем рассказывали, и они похвалили нас, сказав, что мы такие умные девочки, так подробно и ярко рассказавшие им о последних событиях.
Прошло время, и однажды мы получили письмо от папы из госпиталя в городе Молотов.
Он находился на интенсивном лечении. Папа нам строго советовал эвакуироваться из города, чтобы сохранить жизни оставшихся членов семьи.
Единственным путем и дорогой для выезда из блокадного города была открывшаяся благодаря усилиям самоотверженных людей ДОРОГА ЖИЗНИ!
Здесь - рассказ полностью, включая описание дома Капустина в довоенное время :
С каждым днем все тревожнее и грознее. Бои разворачиваются на подступах к самому городу, город оцеплен со всех сторон...
К вечеру – все в бомбоубежищах, где такое есть, жители нашего дома при каждой тревоге стоят под лестницей, прислушиваются к каждому выстрелу зениток и безропотно ждут смерть. Особенно тяжело по вечерам во время тревог. Воздушные тревоги все чаще и чаще, все больше разрушений домов и гибель людей. Тревожные и грозные дни...
2.10.41 – 103-й день войны.
... Все больше чувствуется холод и голод. Хлеба по карточкам никому не хватает, жиров почти нет, сахара полный недостаток. Кроме выдач по карточкам, нигде продовольствия не купить, нет картошки.
Выдается по карточкам взрослому служащему (в их числе и врачи):
хлеба ржаного плохого качества 200 гр.
масло на 10 дней 50 гр.
мясо на 10 дн. 250 гр.
сахар на 10 дн. 200 гр.
рыба на 10 дн. 100 гр.
макароны или крупа 350 гр.
керосин на 10 дней 1 литр
Иждивенцам.....
Дров мало у кого есть, запастись было невозможно – выдачи не было, продажа по дорогим ценам прекратилась в начале года. Холодно дома, на работе, всюду. У многих выбиты стекла и забиты кое-как фанерой. Что же будет зимой???
... Керосин последние дни не выдают, как говорят «до особого распоряжения». На электричество на каждую квартиру с 15.09 установлен ничтожный лимит – на всю нашу коммунальную квартиру суточный лимит в 12 кВт, поэтому всюду мрачно, голодно и холодно.
16.10. 41.
Милая бедняжка Верочка (дочь) в воскресенье, думая у нас погостить и уменьшить свои тревоги, со всеми детишками в темную ночь 12.10 после тревоги, окончившейся в 8 ч.15 мин. , явилась к нам домой. Эта воздушная тревога принесла много разрушений, и все они высидели ее в каком-то бомбоубежище. Не успели они отдохнуть и в 11 час. 55 мин. ночи до 01 ч. 55 мин. опять тревога со многими падениями зажигательных бомб. Все они вместе со мной просидели под лестницей. Вот радости жизни! Крепись, дорогая. На следующий день все они уехали бедные домой. Я же хотел бы ободрить ее хотя бы ласковым словом, но рано утром убежал на работу и не успел попрощаться. Ленинград обложен со всех сторон. Выезда давно никуда нет. Надо набраться сил и стоически умирать на месте.
За что?
Сегодня – 07.11 – легкий мороз (-3С), облачно, идет все время мелкий снег. Все ждали в этот день много бедствий, но весь день праздника не раздавались зловещие звуки сирен и воздушных тревог не бвло. Днем прибежал домой, Э.К., как всегда, спокойно копается по хозяйству. У окна тихо играет с куклами Ирочка (6 лет). Создается чувство покоя и, глядя на них, хоть на минутку забываешь нашу жуткую действительность. В квартире холод. С начала зимы мы не топили из-за полного отсутствия дров.Готовим еду и чай на маленькой буржуйке. Она много облегчает нашу жизнь. Вопрос о керосине изжит. Керосина уже давно не выдают.
20.11.41 - весь день не раздавалось гнусных звуков сирен и нападений на город не было. Мороз и ветер. Земля покрыта толстым снегом. У нас с Э.К. нет, как у многих, ни полена дров и ни разу мы не топили в комнатах. Ирочке, по-видимому, холодно постоянно, но ребенок понимает, что дров у нас нет, и не жалуется.
... По стратегическим соображениям нашими войстками оставлен г. Керчь.
... С декабря, вместе с увеличением нормы, хлеб выпекают с большим содержанием бумажной массы. Она вырабатывается на бывших пивных заводах. Она там в свежем виде темно-серого цвета без вкуса, как жеваная бумага. Иногда выдаваемый хлеб пахнет жженой тряпкой, но это бывает редко.
Хлеб – это наше постоянное ежедневное питание. Все жадно ждут хлеба, большинство, получив его, немедленно съедают.
Перед магазинами люди с 2-3 часов ночи ожидают очереди на морозе, теряя последние силы и дождавшись открытия магазина, находят его пустым, с базы ничего не доставлено. Опять ждут в надежде, что что-либо из положенных продуктов привезут. Но привоза нет, голодные расходятся до следующего дня. Иногда, неожиданно к концу дня что-либо привозят в магазин и тогда новая очередь. Но продуктов всегда привозят не по количеству прикрепленнвых, а меньше. Получают только счастливцы, еще не потерявшие сил и могущие все дни проводить в очередях, и стоически выдерживать морозы.
А как же те из рабочих и служащих, кому некому получить за себя продукты? Как получает продукты наша учащаяся и студенческая молодежь? Эта категория раньше других страдает от голода и во множестве умирает, не использовав вероятность получения положенного.
До настоящего времени не получены продукты и за декабрь месяц. В январе почти ничего не получали. Сахар и конфеты выдавать прекратили. Говорят, что мясо в январе получим только по 100 гр. на человека.
Но хлеб, хотя с большим трудом, получаем ежедневно. Простояв 3-5 часов, мы получаем свою норму. Я получаю 350 гр., бабушка, домработница Маруся и дети по 200 гр. Мы делим его на кусочки для утреннего чая. обеда (так наз. обеда) и вечернего чая.
Продукты нам получает наша славная исключительно порядочная и преданная общему спасению домработница Маруся. Она достала ячменного солода, с декабря месяца пекла нам иногда лепешки. В начале января я достал дуранды, и мы в неделю 2-3 раза печем лепешки из дуранды и ячменного солода. Боже, какими вкусными они нам кажутся! Как доролняют полученный хлеб и спасают нас от годода!
21.01.42
Завтра исполняется 7 месяцев войны, из них не меньше пяти месяцев голода и всяких страхов, и завтра у нас впервые великая животная радость.
Хлеб, хлеб, хлеб!!! Прихожу домой, меня с радостью встречают этой вестью. Уже все осведомлены. Затрв праздник, завтра радость.
Все ждем получки хлеба завтра по новой норме. Это внесет окончательную уверенность и бодрость. Еще бы мы должны хотя бы немного больше и действительно получать жиров, мяса и круп, а также действительно получать сахар и конфеты, хотя бы в размере норм октября, и получать без перебоев и вовремя, и тогда смерть побеждена, обороноспособность будет во многом повышена и может дать результаты.
Слава нашей доблестной Армии и слава и честь нашему правительству, не забывшему нас. Все мы радостно заснем.
22.01.42 12 часов ночи, четверг.
Утром Маруся, возвратившись из булочной, несла хлеб по старым нормам. Хлеба не прибавили! Кто так дьявольски жестоко смеется над голодными измученными людьми? Кому это выгодно?
Погода впервые пожалела. Утром -16 С, днем -10 С. Облачность. Днем недолго обильный снег. Исполнилось 7 месяцев войны и уничтожение мирных людей, так как фронта без тыла нет. Всюду фронт.
24.01.42
... но на сегодня хлеб получали еще вчера и потому, к сожалению, сегодня живем по старым нормам, и только завтра Маруся пойдет за хлебом, чтобы взять на два дня и мы на всех получим прибавку каждый день в 350,0 гр. (нас четверо взрослых и двое детей). Дополняет наш паек выдача на Верочку , которая делится между бабушкой, няней и детьмя. Я сижу на своем пайке рабочих (с 1.12.)
Верочка служит официанткой в Моргоспитале и тем спасает от голода себя и своих детей, хотя кормится там плохо, крадучись и хлеба никогда не видит.
25.01.41 Воскресенье.
Мороз -30 С, при этом сильный ветер... Вода во всех домах замерзла, и все таскали воду и ездили далеко , в какой-либо дом, где еще сохранилась вода. На морозе выстраивались большие очереди. Сегодня с утра воды уже нигде не было, и в нашем районе лишь у Львиного мостика была найдена бывшая в земле вода и разлившиеся по наружности (очевидно из лопнувшей трубы). Очередь в несколько сот человек брали воду также из проруби на реке Мойке. С полдня вода в городе прекоатилась во всех оставшихся источниках. Очевидно, не работают водокачки из-за отсутствия дров. Где брать воду? Большего кошмара переживаний не представит пылкая фантазия.
... Все больше умерших в каждом доме, Нередко в одном семействе лежат не похороненными 3-4 покойника.
Большинство – 4 трупа у дворника, от семьи в живых остались пока жена и двое детей.
21.02.42.
Артиллерийский обстрел. Разрушено несколько домов. Германские самолеты летают низко над городом. Сбросил бомбу над Демидовым переулком.
15.03.41 – воскресенье. Утром мороз -20С
16.03.42 – утром -21 С. Умерла девочка Камилла.
17.03.42 Утром – 15С.
18.03 Утром-121С
19.03. Утром -21С
20.03 Утром -20С.
21.03 – утром -15С. Умерла Зоя. Еще жертва голода. Камила также еще не захоронена. Лежат два трупа. Их норму продовольствия получает жена нашего дворника. Похороны взяли на себя, но торопиться хоронить трупы не в их интересах.
То же наблюдается у нас во всех голодных семьях в случае смерти родственников, о ней подолгу не заявляют, получают на умерших норму продовольствия, и только когда дальше сохранять тайну смерти нельзя, их с неохотой везут в ближайший морг. Везут, завернув в какие-то тряпки или простыню, на детских санках. Это удобно, пока стоит зима.
29.03. Утром -7С. Ветер. Большое солнце. Днем обильное таяние, капает с крыш. Земля обнажается. Весна идет. Все дни заунывные звуки пропеллеров над городом. Утром умерла девочка Таня. Последняя из Акундовых. Все трупы еще не увезены. Дворник получает за это порицания.
9.04.41. – в 4 часа утра неожиданно с фронта под пулковым явился к своей семье красноармеец Алексей Федорович, но еще Нартек ему сообщил про все его семейство – жена (Зоя) и двое дочерей (Камилла и Таня) умерли от голода и отвезены в морг. Он явился, чтобы увидеть лишь пустую грязную комнату его прежней семейной жизни. Вот неописуемое тяжкое горе, с которым он, поплакав в пустой комнате, отправился опять на фронт. А сколько таких горемык, у которых грозная длинная блокада с голодом и холодом в нашем городе отняла близких и дорогих людей, уничтожив весь смысл жизни.
21.06.42 Суббота
Неожиданно в 5 ч.50 мин. начался артиллерийский обстрел по нашему району. Где-то рядом у окон летят снаряды, почти беспрерывно и все время слышны разрывы. Минуты через 4 ядро ударяет рядом с нами, в левее расположенную квартиру, в комнату, на три окна дальше комнаты Верочки. Посыпались всюду стекла. Тяжкий удар. При осмотре оказалось, ядро попало в верхнюю часть окна квартиры № 25 . Разрушено окно, потолок. В наших комнатах и по всей Средней Подьяческой выбиты все стекла.
По Ср. Подьяческой ул. попадание в трех домах. В кв. 25 человеческих жертв не было. Я сбежал в нижнюю квартиру управхоза Ивана Михайловича. Все время завывание и гул снарядов Ровно в 6 часов сразу полная тишина. Во дворе дома – стекла в квартирах – целы. По счастью, бедствие постигло нас летом. Утром +13.
22 июня. Второй год войны.
...Водопровод и канализация редко где действуют. Также почти нигде не горит электричество. Бомбоубежища только теперь постепенно освобождаются от воды, скопившейся с ранней весны. Они сыры и без света, почему во время тревог никто туда не влезает. Бомбоубежища имеются в редких домах.. В этом отношении мы обставлены плохо и приходится смерти ждать в своей квартире, а если обстрел или тревога настигали на улице – прятаться под воротами. 12 ч. ночи. День исторической даты войны в нашем городе прошел спокойно. А ночь?
19.07.42 воскресенье.
После нескольких дождливых и холодных дней сегодня ясная погода без дождя. Тепло, но не жарко. Термометр на окне у нас сбит и потому указывать температуру воздуха в градусах не могу.
Вчера около 8 час. вечера жуткий свист и рвазрывы снарядов, все где-то в районе наших домов. Я надеялся отдохнуть, выскочил в коридор, простоял вместе с мамочкой. Ночью били зенитки. Это охраняет наш покой наша доблестная армия в городе.
Сегодня около часа дня забили зенитки. В 9 час. вечера внезапно жуткий свист и разрыв снарядов. Я спал, моментально проснулся, выскочил в коридор, где оделся. Снаряды летели, казалось, сюду мимо наших окон и где-то совсем, казалось, рядом они разрывались со страшным гулом. Жутко и страшно. Мы с мамочкой стояли в коридоре рядом и молились Богу. Обстрел как никогда мощный. Ждали смерти. В 9 ч. 10 мин. внкзапно настала жуткая тишина. Прислушались, обстрел прекратился.
...Все обстрелы почти постоянно по нашему району. Пострадали дома по Большой и Средней Подьяческой улицам, на проспекте Римского-Корсакова и Майоорова, всюду в окружности нас. На этот раз мы опять
остались живы, но надолго ли? ..
24VII 1942г. - пятница.
Я только что вошел в нашу квартиру, вернувшись из Красногвардейского р-на, где постоянно тихо.
Ровно в 6 часов 20 минут начался жуткий обстрел артиллерией нашего района. Часто с жутким воем и разрывом рядом с нами летят снаряды. Несколько раз страшные удары и ощущение, как будто попало в нашу дверь квартиры. Жутко, кошмарно полно отчаянного страха ожидания смерти. Мы все - мама, я, Маруся и пришедшая Дуня - стояли в коридоре.
В 6 часов 30 минут внезапно наступила тишина. Но и тишина нам жутка, мы не верим, что на этот раз победили близкую смерть.
Снаряды попали в крышу поперечного флигеля нашего двора и в верх 3-го этажа, в углу левого флигеля 1-го двора (у квартиры Болотовых). Все разворочено. Окна в обоих дворах полностью выбиты. На первом дворе всюду кирпичи, строительный сор, доски. Второй двор полон стекол. За эти 10 минут пострадал только наш дом. Других разрушений на наших двух улицах не было.
Затем вдалеке начался грохот нашей тяжелой артиллерии, который продолжался и ночью. К тому же около 12 ч. ночи забили близко зенитки, которые с небольшими паузами продолжали бить до настоящей минуты (30' 25 VII). Временами тяжелые выстрелы артиллерии совсем близко. Выстрелы учащаются.
Вот наш кошмар жизни. Будем ли мы живы хоть сегодня ночью?
Это отрывки из Дневника, относящиеся к местопроживанию доктора по Б.Подьяческой, и в округе.
(из воспоминаний жителя дома, во время блокады - десятилетний мальчишка)
"...22 июня 1941 года началось с солнечной, теплой погоды. Мы с отцом и старшим братом отправились в город, на очередную прогулку-экскурсию. Отец обычно водил нас по городу и показывал интересные уголки.
Сообщение Молотова мы слушали в начале Большого проспекта ВО. У всех, кто стоял рядом, появилась какая-то озабоченность, большинство было потрясено.
Начиная с июля месяца стали собирать цветные металлы, лопаты. Этим занимались в нашем домоуправлении и мы – мальчишки и подростки были на подхвате. На крыше нашего дома установили счетверенный зенитный пулемет. Расчет был из пожилых (с нашей точки зрения – стариков). Нам они разрешили помогать и мы с энтузиазмом таскали на чердак ящики с патронами. Ну не совсем таскали – ящики были маленькие, но очень тяжелые, поэтому приходилось вдвоем — втроем кантовать ящики со ступеньки на ступеньку.
Могу только представить себе, как тяжело было солдатам затаскивать на крышу счетверенный максим, да еще и с тяжеленной опорной тумбой. Дом наш был семиэтажный, дореволюционной постройки – «Перцевский Дом» — он и сейчас стоит на Лиговском проспекте рядом с Московским вокзалом. Собственно это даже не дом – это целый квартал, построенный братьями Перцевыми в 1917 году, причем в нем были запланированы магазины, гостиницы, театр и разных категорий квартиры на сдачу. Здоровенный доходный дом-комплекс. Он был в ведении Управления ЖД Октябрьской и Кировской и жили там семьи железнодорожников, а после волны репрессий в конце 30 годов – и НКВДшники., въезжавшие в освободившиеся после ареста комнаты. Жизнь у них видно тоже была интересна – в самом начале войны один из них застрелился из охотничьего ружья прямо у себя на балконе – так что его было видно с нашей кухни. Столько кровищи из него натекло – я даже после артобстрелов такого не видел. О размерах дома судите сами, если в 1941 году в доме жило около 5000 человек. Квартиры, естественно были коммунальными. В рассчитанные при постройке дома на 1 семью среднего достатка комнаты селилось по 3-4 семьи. Высокие потолки потом сыграли свою роль – таскать все по лестницам – с большими маршами – было очень сложно. Потом мы таскали песок на чердак. Там же потом видели, как все деревянные части промазывали какой-то жижей. Говорили, что от пожаров.
Песок таскать было легче, чем патроны, но не так интересно. Все это мы делали добровольно. Опасность, которая витала в воздухе, подстегивала нас помогать взрослым...
...Однажды вечером (конец августа – начало сентября) я был на углу Гоголя и Гороховой. Уличное движение регулировала низенькая полная девушка в военной форме и какой-то плоской каске. Как только прозвучал сигнал воздушной тревоги пронзительно что-то провизжало – я еще успел заметить, как что-то косо мелькнуло в воздухе. Бомба попала в особняк известной графини рядом со стеной соседнего дома (там потом была здоровенная брешь). Успел еще заметить, как регулировщица комично пригнулась.
Интересно, что рядом с этим местом во время взрыва проезжал троллейбус – там он и остался. Я быстро убрался в ближайшее бомбоубежище, а после отбоя ВТ на месте взрыва на месте клубилось большое облако дыма и пыли. Говорили, что немцы сбрасывают какие-то комбинированные бомбы. Выла эта бомба премерзко.
Забавно, что сейчас утверждают, что это здание в блокаду не было повреждено – читал недавно в книжке – а у меня на глазах в него попала бомба… Была там к слову медчасть НКВД…
В это время были беспрерывные бомбежки по ночам. Мы несколько раз спускались по темной лестнице в подвал, куда нас пускали постоять в коридоре те, кто там жил. Так мы спускались несколько раз за ночь вниз. А потом так же по темной лестнице лезли обратно на свой 4 этаж ( по высоте соответствует 6 этажу современных зданий – чтоб понятнее было.)
Потом мы отказались от такого удовольствия, решив, что суждено – то и будет. Да и отец оценил защитные свойства нашего подвала очень низко. На сигналы тревоги не реагировали, как спали, так и продолжали спать.
Каждый день приносил новые – и все время плохие новости. А я ходил с мамой на работу и с нетерпением ждал времени, когда пойдем в столовую (угол Гороховой и Мойки) – есть так называемый дрожжевой суп. Жидкая мутная похлебка с твердыми крупицами неизвестного происхождения. До сих пор вспоминаю с удовольствием. Когда мы стояли в очереди – по большей части на улице – мы конечно подвергались опасности попасть под артобстрел, но нам везло, снаряды падали в это время в другом районе.
По дороге на работу с каждым днем добавлялось все больше разрушенных бомбами домов. Разнесло дом Энгельгардта. Прямым попаданием разрушило дом напротив дворца Белосельских-Белозерских…На меня очень гнетущее впечатление произвело разрушенное здание на углу Гоголя и Кирпичного переулка. Все здание рухнуло, кроме одной стены.
Из-за того, что она была очень неустойчивой ее завалили прямо при мне, зацепив ручной лебедкой. Лебедка стояла в подъезде Банка. Было здание – и нету. Ни о каких спасательных работах и речи не было – там за жидким деревянным забором на разборке поработало полтора десятка девушек из МПВО. Да и работали они несколько дней. А наверху – на каком-то огрызке перекрытия осталась стоять кровать.
Вечером возвращались домой. Брат к этому времени что-нибудь уже выкупал по карточкам. Ужинали уже втроем. Состояние было такое, что немец неотвратимо будет захватывать город. У меня было два стальных шара от шаровой мельницы, диаметров 60-70 мм. Я прикидывал, как только немцы появятся во дворе – я эти шары в них брошу… Все-таки в 10 лет мальчишки глупенькие…
А у мамы на работе я занимался тем, что решал задачи по арифметике за 3 класс – с помощью арифмометра. Это было очень занятно! Что-то читал. Ничего не запомнилось, вероятно потому, что все мысли были о куске хлеба. Интересно то, что когда человек просто проголодался – он мечтает о чем-то вкусном, каких-то блюдах сложного приготовления, а вот когда голодает уже серьезно – тут все мысли именно о хлебе – убеждался по многим блокадникам. Мой сосед – Борька — до голодухи мечтал о том, как ему после войны купят «тогтик» (он был картавым), а потом уже – как задистрофел –и до своей смерти в декабре – мечтал только о «хлебце».
Дома начались новые проблемы – с ноября как-то вдруг стало очень холодно. Отец заранее позаботился, достав нам буржуйку – жестяную печку и трубы. Мы одни из первых установили эту печурку и могли и обогреться и вскипятить чайник и еду подогреть. Дело в том, что до войны пищу готовили на керосинках и примусах. Для этого использовали керосин. Но осенью керосин кончился. Встал вопрос – где брать дрова? Брат вооружился фомкой – коротким ломиком – и во время своих походов добывал какое-нибудь дерево – чаще всего притаскивал отодранные откуда-то доски. На плечи брата – ему было на пять лет больше, чем мне – легла основная нагрузка. Я сейчас содроганием думаю, как же ему было тяжело, он буквально вытягивал семью, добывая дрова, выкупая хлеб, съестное. Как ему хватало сил? Со мной он был суров и требователен. Он вообще был образцовым. А я был разгильдяем.
Встал водопровод в ноябре. Отопление естественно тоже отсутствовало… Вот тут мы и убедились – чем больше благ цивилизации, тем тяжелее от них отказываться. Мы стремительно скатились буквально в пещерный уровень быта. Надо отметить, что чем примитивнее люди жили до войны – тем им легче было в блокаду.
Также чуть легче было тем, кто жил в домах с печным отоплением. Таких в центре и сейчас много. А наш дом был передовым – с центральным отоплением. Водопроводом. Электричеством. Канализацией. И все это кончилось.
Единственно хорошее – бомбежки практически закончились. От падения бомб наш домина качался как корабль на волнах (никогда бы не подумал, что такое возможно и он при этом не развалится). Напротив нашего дома упало три бомбы двухсотки. Первая разнесла вдрызг пивной ларек. Вторая влетела в шестиэтажное здание напротив. Третья – через дом. Говорили, что якобы их сбросила немецкая летчица, ее сбили и взяли в плен.
Обнимаю тебя, дом на Железноводской №9. В нем жила до войны семья моей мамы. Большая семья Беловых из 6 человек. Все умерли в блокаде Ленинграда. Чудом выжила только моя мама.
Спасибо за фото Виктору М. Распечатала себе фото на память.
Обнимаю тебя, дорогой мой дом, за себя и за маму, которой уже нет в
Я выбрала отрывки, относящиеся к работе доктора в поликлинике на Свердловской наб., 5. Но вот беда. Теперь этого адреса не найти, вероятно, и дома самого. Теперь нумерация там стала четной. И все же грех не записать такие строки, написанные непосредственно в ТЕ дни, ведь это гораздо точнее показывает обстоятельства, чем позднейшие, самые честные воспоминания.
Здания того, оказывается, больше нет. Свердловская наб., 5 на 1940-е - это усадьба Кушелева-Безбородко плюс здания Елизаветинской общины, сейчас это дома 38 с литерами и дворец (имеет № 40).
30.06
День моего рождения. ... двоюродная внучка Танечка, пришла с нами попрощаться. Она эвакуируется с одним из очагов Ленинрада ввиду войны вблизи Ленинграда. Это мудрое и заботливое дело нашего Правительства.
Как всегда, сегодня тихий, теплый день. По случаю тревожного у всех настроения войны у меня никто не был. Только Верочка (дочь) утром пришла меня поздравить с цветком. Цветы меня всегда радуют.
Работал с утра до 10 вечера в Институте и поликлинике.
27.07.41
Снят с работы по заведованию амулатории Института и сегодня 1-й день работаю в поликлинике. Возглавляю врачебно-консультационную комиссию поликлиники. Гл образом комиссия разбирает вопросы по освобождению от физических работ по труд повинности в связи с болезнями . С начала войны к трудоповинности по защите подступов к городу мобилизуется все население, как работающие, так и домохозяйки в возрасте: женщины до 45 лет и мужчины до 50 лет.
Продолжаю работать в поликлинике в Институте, а также в Красногвардейском районе.
27.07.41. 36-й день войны.
Тяжелый вопрос наших дней – это трудповинность всего населения по обороне Ленинграда. Еще с начала войны призваны на эти работы все мужчины до 50 лет и женщины до 45 лет.
Все учреждения, заводы и домовые жакты командинуют население на работы по обороне преимущественно в окружении города.
А.Н. уехал на работы 11 дней назад и до сих пор его нет. Где он работает, мы не знаем. Женщины в большинстве изрядно устают.
Меньшинство из них является посетителями поликлиник, желая освободиться от физических работ. Освобождение дается со строгим выбором действительно больных. Я счастливо работаю в поликлинике № 27, где во время приема всегда перегружен до всех возможностей.
В Ленинграде каждый день было по несколько воздушных тревог, но сегодня лишь непродолжительная тревога с 8 ч.45 мин. утра.
До настоящего времени самая продолжительная тревога была 20 июля , продолжалась она 1,5 часа – с 6 до 7 часов вечера, и я попал на прием в Красногвардейском районе вместо 7 ч. в 9 ч. вечера.
С 1 августа по вопросам освобождения от трудповинности созданы особые в каждом районе комиссии, в которых работают преимущественно военные врачи.
3.08.41
Все дни стоит теплая, тихая погода. Ветра нет, днем жарко, ночью душно. Со вчерашнего утра барометр начал падать и сегодня вечером в течение 2-х часов шел небольшой дождь. Ночь также душная. Город живет только с солнцем. Ночью погружаемся в полную тьму и тишину. Быть на улице разрешается до 12 часов ночи, а с полночи остаются только сидящие у ворот каждого дома дежурные.
Они зорко следят, чтобы ни в одном окне не был виден свет, хотя бы из самой ничтожной щели. В случаях хотя бы сомнительного едва видного света в небольшую щелку, раздаются пронзительные свистки. Особенно бдительна подрастающая молодежь.
10 августа приехал с работ по трудповинности А.Н. вернулся преждевременно, т.к. они были вынуждены оставить работу, ввиду усиленной стрельбы по немцам в районе их работ (р-н Кингисеппа). 31.08.41
Ходить по улицам разрешено только до 10 ч. вечера. Трамваи после 8 ч. стали ходить очень редко и неправильно, и я попал в неприятность.
Ночь на сегодня (31.08 я провел впервые в жизни в милиции)
30.08 вышел из диспансера в 8 час. 40 минут, ждал трамвая не меньше 25 минут, на появившемся трамва N 30 доехал до Арсенальной, там ждал не меньше 20 минут, попал, наконец, с радостью в № 14, но оказалось, он идет в парк, вышел у Финляндского вокзала, где трамвай ожидала большая толпа народа. После ожидания здесь не менее 20 минут, попал в трамвай № 23, доехал до Казанского собора и сейчас же милицейский патруль забрал меня и направил в ближайшее отделение милиции № 24 на ул. Плеханова, где составили протокол, дали его подписать и вручили поестку о явке 01.09 в административную комиссию
Вот мое преступление в связи с отдаленностью работы при плохом трпнспорте. Неужели комиссия не учтет моего положения? Из милиции меня отпустили сегодня в 5 час. утра и, проведя незаслуженно бессонную ночь, я уже этим понес наказание за свое желание работать лучше.
7.09.41 - Воскр. 78-й день войны.
Немцы окружают город со всех сторон и все ближе к Ленинграду. Последние две недели все окна магазинов и учреждений в первых этажах забиваются досками и затем закрываются ящиками с песком. Город спешно готовится к бою. Воздушные тревоги 4.09 и 5.09 участились, хотя продолжались они не более часа.
Рассказывают, что артиллерийский снаряд разружил дом угол Глазовой и Боровой улиц. Есть жертвы детей и взрослых. Это первый снаряд в городе и первые разрушения.
14.09.41. 85 дней войны.
8.09 около 8 часов вечера воздушная тревога. Стрельба зенитной артиллерии, как будто рядом, вскоре отбой. Выходя из поликлиники в 8 час. 30 минут вечера, увидел огромные столбы дыма и в них языки огня, оказывается, горели Бадаевские склады и расположенный рядом масляный завод. ... Видел разрушенные дома № 14 и № 16 по Литейному пр. В 10 час. 30 мин. ночи воздушная тревога. Близко все время раздаются залпы зенитных орудий. Мы в окружении воинских частей, которые расположены почти во всех школах. В школах занятий нет.
С 9.09 девять раз за сутки объявлялась воздушная тревога. Иногда тяжелые звуки разрыва бомб. Все время бьет зенитная артиллерия. Во многих домах выбиты стекла.
10.09. также девять или десять раз объявляли воздушную тревогу.
К вечеру приехал с оборонных работ А.Н. и 11.09. рано утром уехал обратно работать в Пулково. Прекращена выдача белого хлеба взрослым, а с 11.09 уменьшена выдача и черного хлеба на 50,0, а также других продуктов. Хлеба служащие и иждивенцы получают по 200 р. в день.
С 13.09 введено запрещение пользования электричеством для бытовых целей. Итак, нет дров, керосина, нет и электричества согреть себе воду, хотя бы для час. Все это изнуряет людей и отражается на бодрости и работоспособности. Сегодня 14.09 против ожидания весь день прошел тихо.
15.09.
Днем все время раздаются выстрелы артиллерии и в небе постоянный шум летящих низко самолетов. Частые боевые тревоги . Что принесет людям ночь... Сколько людей не увидят завтрашнего дня. Сегодня у нас выключили телефон, предварительно предупредив со станции. Вечером ввиду частых тревог, мне не удалось попасть на работу, на Свердловскую наб.
19.09-8.35 утра непрерывно частая стрельба из зенитных орудий. С 3 часов дня работал в поликлинике принимал больных, в кабинете 25 окнами во двор. Трудно сосредоточить внимание на больных. Сначала непрекращающийся бой зениток, самолетов в воздухе, временами звуки падения снарядов или бомб. Раздаются звонки воздушной тревоги, больные с большой неохотой идут в бомбоубежище. Сегодня больных немного. Сидящих у кабинета ко мне 8 женщин я сразу взял в кабинет, чтоб не сидеть без дела, а троих мужчин принять не мог и они быстро куда-то скрылись. ... В 4 часа 2 минуты сильный гул, здание дрожит. Бомба упала во дворе поликлиники у одного из бомбоубежищ . Двери убежища были открыты, и большинство людей стояли ближе к двери. Пострадало 16 человек, из них трое убиты, остальные ранены. Землей засыпан высоко вход в убежище. Стекла всюду выбиты. В моем кабинете на стоящем у окна письменном столе кирпич и всюду стекла, на полу кирпичный мусор и большой булыжник. Начали прибывать раненые. На дворе идут раскопки входа в бомбоубежище. Наскоро кончил прием угнетенных больных и около 8 часов разошлись, а вечером все время тревоги и звуки падения бомб. Тревога в 9 ч 12 мин вечера, затем в 11 ч 17 мин ночи.
13.11 - уменьшение нормы хлеба.:
рабочие 300 гр. ежедневно
служащие и иждивенцы 150 гр.
22.11.41
19.11. был в гостях у брата Вани в Морском госпитале. Наелся до отвала. (из песни слова не выкинешь. Большой начальник был братец, видимо). Подали вино и мясо. От всего этого я уже отвык.
Уменьшение нормы выдачи продуктов заметно сказывается на людях и последние дни все больше приходится принимать обращающихся с рядом проявлений голодания. Главные жалобы - общая слабость, невозможный холод, тяжесть в ногах. Ноги и лица отечны. Это в большинстве люди физического труда. Чем может помочь доктор? В продаже нет рыбьего жира, витамина С, глюкозы. А все это в таких случаях было бы крайне полезно. Приходится давать больничный лист ввиду полной потери работоспособности, а что будет дальше в ближайшие дни? Люди стоически голодают и честно трудятся до последней крайности. Исключительные случаи на почве голода проявляют ряд явлений психопатии.
22.11 - С полдня все сильнее канонада тяжелой артиллерии. Разрушено несколько зданий у Финляндского вокзала. Ночь темная, не видно звезд. Все время продолжется обстрел несчастного города. Мороз.
1942
16.01. Наступил новый, страшный для нас год.
Лишены всего самого минимального, что необходимо хотя бы для поддержания человека от смерти...
Исходя из того, что мы чувствуем и видим за прошедшие дни и день сегодняшний, нет никаких надежд, что жители нашего города переживут хотя часть этого года. Нам предоставлено погибать и умирать. Что мы наблюдаем и испытываем.
... Морозы стоят лютые и ежедневно почти одинаковые:
01.01 – 25 С.
02 01 -25 С.
13.01 -25 С.
14.01 -26 С
15.01 -16 С.
16,01-19 С.
17.01-18 С.
18.01-18 С.
19.01-20 С.
21.01-22 С.
Подобные морозы были в 40-м году, во время войны с Финляндией, но тогда мы были сравнительно сыты, обеспечены теплом, водой и светом.
При таких морозах почти у всех жителей дров нет, и все зябнут круглые сутки. Во всех учреждниях не топят и холод такой, что замерзают чернила. Все на работе сидят в пальто и дрожат, отбывая свои часы. Почти все заводы стоят их-за отсутствия топлива и электричества. В поликлинике всюду холод, работают тревожно, больных хотя бы немного раздеть для осмотра нельзя, врачи в пальто, причем писать почти невозможно, коченеют руки, застывают чернила. Особенно ухудшилась врачебная помощь в последний месяц и последние дни. Врачи больных не раздевают, а только пишут больничные листки. Карточек истории болезни не ведется. Все врачи-терапевты сидят в одной комнате, где водоворот чающих попасть на прием к врачу больных. Вернее не больных, а голодных людей с проявлениями голода в разной степени. По распоряжению Наркома здравоохранения эту болезнь голода называют дистрофией. Таким образом, у нас голодных и умирающих от голода нет, а есть дистрофики разных степеней, и будущая история не найдет слова голодный, а есть у нас дистрофия (в переводе плохое питание).
Освещения в поликлинике, хотя бы в виде плохих ламп, нигде нет. Присмотреться к больному невозможно. Комната для приема больных внутри больницы, к тому же расположена почему-то на четвертом этаже. И это - для тяжелых, не могущих ходить людей!!!
К тому же, для того чтобы попасть к врачу, все больные и ослабленные, зябнущие и в теплых помещениях "дистрофики" в большом числе стоят в очереди на морозе с семи часов утра. А очередь громадная. Уборных в поликлинике нет. Всюду замерзли трубы. Вот факты. Много бы можно писать на фронте здравоохранения.
(Описывает разные степени дистрофии):
Голодающего еще вначале поражает вялость речи, медлительность в словах. Психика заторможена, часто переспрашивает и говорит одно и то же. Память ослаблена, соображение притуплено. Апатия, безразличие, вялость в мысли и движениях. Движения крайне медленны, нехотя поднимает руки, очень длительно одевается и раздевается, и затем совсем беспомощен. Надеть ботинки часто не хватает силы. Еще с начала голода исчезает желание мыться.
Большинство с утра до вечера думают только о еде, и часами простаивают в очередях у столовых на морозе, уничтожая последнюю слабую энергетическую работу тканей.
Бессонница наблюдается почти у всех в той или иной степени.
Почти все население после воздушных тревог спит мало, чутко, тревожно. Последний месяц воздушных тревог почти не было, но страх их повторения не дает сна. Люди и по ночам часто вскрикивают. Малейший шум их тревожит.
Наше питание. Возможно ли сохранить жизнь при таковом: ..... (список норм продуктов).
Мыло выдается пока аккуратно по 0,5 куска на человека.
Спичек с 1.01 выдают две коробки на взрослого человека.
Перед магазинами люди с двух-трех часов ночи ожидают очереди на морозе, теряя последние силы и дождавшись открытия магазина находят его пустым, с базы ничего не доставлено. Опять ждут в надежде, что что-либо из положенных родуктов привезут. Но привоза нет, голодные расходятся до следующего дня. Иногда, неожиданно к концу дня что-либо привозят в магазин, и тогда новая очередь. Но продуктов всегда привозят не по количеству прикрепленных, а в ничтожном количестве. Получают только те счастливцы, еще не потяравшие сил и могущие все дни проводить в очередях, и стоически выдерживать морозы.
А как же те из рабочих и служащих, кому некому получить за себя продукты? Как полуает продукты наша учащаяся и студенческая молодежь? Эта категория раньше других страдает от голода и во множестве умирает, не использовав вероятность получения положенного.
20.01
Cтоят очень сильные морозы. Сегодня в 7 час 30 мин утра я должен был отправиться на Свердловскую наб. 5, где я, будучи смотовым врачом, в течение 11 лет произвожу осмотр работников пищевых предприятий. Тягостны мне хождения туда, особенно в декабре и январе при больших морозах. (Д-р Дмитриев жил на Б.Подьяческой, д.8). Это большая затрата энергии на громадный путь отнимает последние силы и без того изнуренного, источенного организма. Едим главным образом хлеб, да в обед суп с какой-либо крупой, если такая выдана, что бывает крайне редко. А чаще последний месяц - с кокосовой мукой. Последние дни каждый раз прибавляли маленькие кусочки копченой грудинки, которую вчера положили в последний раз. По объявлению Ленгорисполкома, к нормам на последнюю декаду месяца ( с 19.01) жиры получают только дети по 75 гр на человека. Значит мы получим 150 гр. Получим ли?? Последний раз нам удалось получить масло в середине месяца, и с тех пор население им не снабжали. Э. К., взглянув на градусник, сообщила, что мороз -27 С и я не рискнул идти в свой крестный пусть на Свердловскую набережную.
Голод, упорные сильные морозы, отсутствие воды, темнота, большие расстояния при ождении на работу, выстаивание по много часов на морозе перед всеми магазинами и учреждениями – совсем добьют население.
На что же мы голодные можем надеяться дальше? Кому выгодно наше страдание и вымирание? По слухам, у нас в настоящее время умирает ежесуточно в среднем 20 тысяч людей. Всюду на ручных санках везут в наскоро сделанных гробах умерших, много везут без всяких гробов. В укромных улицах не редкость встречаются валяющиеся трупы, которые не подбирают. Трупы в лучшем случае только довозят до кладбища и оставляют где-нибудь ьам, не предав земле. А сколько же будет дальше? Какая картина представится тому, кто доживет до тех дней, когда наш несчастный город мертвых осветят лучи животворящего солнышка. Солнце безжалостно покажет нам нас самих.
С 26 дек по 26 января переносил правосторонний сухой плеврит ... Работать одновременно в Институте и в поликлинике не мог и находился на больничном листке. 27.01 выписался на работу, надеясь, что ввиду моей значительной слабости после перенесенной болезни главный врач хоть бы временно даст мне возможность работать в Институте (ЛИТМО, кан. Грибоедова....) и освободит от поликлиники. По этому вопросу я принес ему отношение директора Института, ссылаясь на свое болезненное состояние, большую, чем всегда, работу в институте, что хвост ко мне дистрофиков и больных небывалый, и открылся стационар профессорско-преподавательского состава с 24.01, в котором я также должен работать ежедневно по 3 часа. Все мои доводы при объяснении с почтенным главврачом не привели ни к чему. Пользуясь своим правом и полным хаосом в наст. время, он заставил меня работать в поликлинике. Мне лишь удалось добиться разрешения работать в поликлинике на половину ставки, т. е через день, и в Ин-те я также на полставки оклада. И с 27.01 я первый раз принимал больных в поликлинике.
Koшмары работы в этом учреждении. Почти не топят, температура почти наружного воздуха при сильных морозах. Темнота. Искусственного освещения нет. Работа происходит за несколькими столами в одной большой комнате и почему то на четвертом этаже. При этом посетители почти исключительно дистрофики. т. е. пораженные голодом. В большинстве с большим трудом передвигают ноги или почти вползают в эту страшную комнату терапевтов для того, чтоб получить больничный лист и на законном основании умирать или сидеть дома. На работу большинству надо ходить на большие расстояния. Это у большинства и добивает последние тлеющие силы при ежедневном голодании и холоде. Холод страшный всюду - в жилищах, на заводах в учреждениях и в лечебных заведениях.
Больных этих осмотреть нельзя. Общая слабость, мороз темнота этому причины. Чернила всюду застывают. Рецепт писать почти нельзя, коченеют руки и [есть] опасность их отморозить. На всех этажах нет уборных. Я здесь не работаю, а буквально страдаю от мороза и всей ужасной действительности, стараюсь не осматриваться кругом. Сижу пять часов, отпуская обильно не под силу отпускаемых таких вот больных. Главным врачом ограничивается выдача больничного листа. И так каждый врач. На вшивость осмотреть невозможно. Температура тела ни у кого не измеряется. Вполне вероятно, и в других поликлиниках нашего погибающего города - администрации я нигде не вижу. Главного врача можно увидеть только в его кабинете, где тепло. При всех он держит руку на голове он смотрит куда то вниз и на тебя не глядит. Нет общего языка, забыто всякое приличие при разговорах с врачом, несущим беззаветно бремя работы в кошмарных условиях. Есть диктатор, пользующийся своим правом глумления, и есть беззащитный раб - врач. Вот и все. А как же дальше? Неужели все это бесконечно?
6.02.42
Работа в поликлинике. Отмораживаются пальцы. Мороз -23 С
14.03.42
Мороз -26 С. Голод и холод - это два страшных победителя - действуют незаметно, но верно. Небывалая суровая длительная зима. Оттепелей не было. Люди скованы, вяло двигаются, мрачны и озлоблены.
В служебных помещениях всюду холод. Особенно тяжко выживать 5,5 часов в поликлинике.
15.03.42 утром мороз -20
16..03 утром -21 Умерла девочка Камилла (в доме)
17.03 утром -15
18.03 утром -21
19.03 утром -21
20.03 утром -20
21.03 утром -15.
Умерла Зоя, еще жертва голода. Камилла также еще не захоронена. Лежат два трупа. Их норму продовольствия получает жена дворника. Похороны взяли на себя, но торопиться не в их интересах. То же наблюдается у нас во всех голодных семьях - в случаях смерти родственников о ней долго никому не заявляют, получая на умерших их норму продовольствия и только когда дальше сохранять тайну смерти нельзя, их с неохотой везут в ближайший морг. Везут, завернув в какие- то тряпки или простыню, на детских санках. Это удобно пока стоит зима.
22.03.42 утром -13 днем обильное солнце и капель с крыш.
23.03.42 Утром всего -4С днем солнышко и началось обильное таяние. Весь день артиллерийские обстрелы города.
24.03.42
Утром за ночь рамы не замерзали без узоров и впервые чистые. В 8 часов утра температура 0 С. Идет весна. Тяжести страшной зимы уходят и радостнее становится жить нам, голодным.
26.03.42 Опять -10 С. Мобилизация населения на работы по очистке дворов, улиц, площадей и на берегах г. Ленинграда. Решение Военного Комитета Ленсовета (Правда от 21.03)
9.04.42
Работать в поликлинике крайне тяжело, без конца идут малолетки, полуумирающие, почти непохожие на людей, больные цингой и голодом люди. В кабинете люди часто плачут горькими слезами, чувствуют, что их участь – смерть. Надо питание, зелень, тепло и нормальная чистая жизнь. Доктор здесь помочь не может. Выдаешь лишь больничный листок, так как умирающие люди не могут передвигаться на работу, часто на большие расстояния. Все это тяжко бьет даже на наши привычные к страшному людскому страданию нервы. Когда же будет разумный конец!!? Кто прекратит уничтожение несчастных жителей нашего города? Кто взглянет и поймет?
15.04
Сегодня я после перерыва в несколько месяцев в Красногвардейский р-н не шел страдальником, а радостно ехал туда и обратно в трамваях, хотя это было крайне тяжело. Трамваи берутся с боем, внутри невозможная давка. Сердце с трудом выдерживает, задыхаюсь, устаю.
Всюду проведена подписка наВоенный заем 19042 года. Я подписался на 150%.
6. 05. 42 Среда
Утром +2 С. Снег, ветер, облачно. Под вечер короткая и тихая воздушная тревога. Днем в поликлинике. Из приходящих ко мне 48-50 человек: у 40 чел. – цинга или дистрофия, у остальных – понос. Большинство едва передвигаются. Взрослые люди плачут от отчаяния. Нормы питания явно недостаточны и ведут к медленному, но верному умиранию. Тяжко проводить по 5,5 часов на работе, наблюдая неизбежное тяжкое горе людей, приговоренных к смерти. Медикаментов в аптеках почти нет. Например, нет валерианы, найстойки майского ландыша. Кишечных вяжущих и противокатаральных. С трудом находится салол в редких аптеках. Если эти медикаменты и появятся, то выдаются в мизерных количествыах и только по рецептам. Надо добывать каждый день.
В поликлинике – темп. тела измеряется только по отдельной записке врача, банок не ставят, кровяное давление не измеряют. Рентген работает изредка, и записывать для просвечивания часто нельзя по ½ месяца.
В домах всюду вымирает население, часто полностью целыми семьями. В каждом доме осталось проживающих не больше 40% (частично также эвакуировались).
« Последнее редактирование: 29 Dec 2014, 19:21 от Ладада »
Свердловская наб., 5 на 1940-е - это усадьба Кушелева-Безбородко плюс здания Елизаветинской общины, сейчас это дома 38 с литерами и дворец (имеет № 40).
занимала Елизаветинская община сестер милосердия. Позже - больница им. Карла Либкнехта. Во дворце сейчас тубдиспансер, в остальных зданиях - "Детская психиатрия", кое-что оттяпала фирма Теорема под БЦ, и одно здание они успели снести в 2013.
Перед сносом (за 8 месяцев) успел лестницу снять. Оно было единственное четырехэтажное, остальные ниже. Хотя и во дворце есть небольшие по площади помещение у чердака и в башенках на уровне 4 этажа.
Кира Семеновна Голубева, жительница блокадного Ленинграда (ей было 5 лет к началу войны):
"И здесь, в районе Советских улиц, стояли полуразрушенные дома. Жили в доме под номером девять на 4-й Советской, а в дом номер одиннадцать однажды попала бомба, но она, к счастью, не разорвалась. Нас скоро переселили на другое место, потому что тот дом был деревянный, и его разобрали на дрова. Мы тоже пожгли в блокаду много мебели. В те годы переезжали еще несколько раз, и вещей становилось все меньше и меньше. Когда объявляли воздушную тревогу, все старались уйти в бомбоубежище. Самое большое находилось в Греческой церкви, там, где сейчас БКЗ "Октябрьский". Некоторые люди, лишившиеся крова над головой, прямо там и жили. Эта церковь, кстати, много людей спасла. Ее снесли позже, в 60-е годы."
Все 900 дней Блокады Геннадий Владимирович Чарушев прожил в осажденном Ленинграде. В начале войны ему было 4 года, но память навсегда сохранила страшные картинки: опустошенный город, суматоху на вокзалах, откуда в эвакуацию уходили поезда. Бомбежки, тревоги – и ужасающее чувство постоянного голода. Воздушный бой над городом особенно врезался в память мальчика. Позднее, когда боль и ужас немного утихли, Геннадий Владимирович взялся за перо.
Я прожил все 900 дней блокады Лениграда в городе безвыездно. Память сохранила отдельные эпизоды, начиная с военного времени, когда мне уже было 4,5 года. Во время блокады Ленинграда, я находился в городе с мамой, которая после безуспешной попытки эвакуироваться (просидели 3 дня на вокзале, дожидаясь нашего эшелона) и последующего отказа от эвакуации, пока не сомкнулось кольцо блокады. Жили мы на Невском пр., 128 (угол Невского пр. и Суворовского пр.) в маленькой 9-ти метровой комнате на втором этаже. Под нами, на первом этаже, жила моя бабушка, ее дочь и младший сын. Я посещал детский сад (мама работала) на 1-й Советской ул., а затем на Невском пр., 130, т.е. в соседнем доме. ... Во время бомбежек, завывала сирена, и мать хватала меня на руки и бежала в бомбоубежище (в этом же доме). Потом, наслушавшись как погибают люди в бомбоубежищах под обломками разрушенного здания, перестала бояться, и мы сидели дома, надеясь на Бога и волю случая. К слову сказать, от бомбежек в Смольнинском районе было разрушено очень много домов, в том числе и соседний дом по 2-й Советской ул. ... Помню рассказы взрослых о том, как сгорели в самом начале войны Бадаевские продовольственные склады (диверсия?) и люди еще долгое время соскребали остатки расплавленного сахара. Из-за этого, накануне блокады, город остался почти без продовольствия. Как, во время блокады, горел госпиталь на Суворовском пр. Госпиталь загорелся от зажигательных бомб, но почти все двери оказались запертыми (диверсия?) и раненые выбрасывались из окон. Все это потом было описано в книгах о блокадном Ленинграде. ... Зима 1942 года, Варка «Супа» из кусочков хлеба в тазике со снегом. ... Однажды под Новый год (1942 ?) вместе с группой детсада был в госпитале (на ул. Восстания, в здании школы), где мы выступили с концертом перед ранеными бойцами Концерт транслировался по Ленинградскому радио. После концерта нас разобрали по палатам, где раненые кормили нас конфетами («крокет» - соевые конфетки в виде шариков) и мандаринами, которые мы распихивали по карманам. За участие в концерте на Новый Год нас наградили коробочкой (из-под папирос) с клюквой. ... Ходил, укутанный с головы до ног женским платком, по двору с лопаткой и ничего не делал - не было сил. ... Днем, сидя у окна на подоконнике, видел воздушный бой: летающие самолетики и облачка разрывов от снарядов около них. ... Окна, заклеенные крест на крест бумажными полосками, чтобы от воздушной волны при взрывах бомб или снарядов не бились (лопались) стекла. Хотя, это вроде было запрещено, так это демаскировало днем?! ... Вечерние и ночные свистки, окрики дежурных, дворников и милиционеров, когда кто-нибудь из жильцов плохо зашторивал темными занавесками (черной плотной бумагой) окна. ... Аэростаты, которые водили по Невскому пр. или они висели в воздухе на тросах. Они применялись для защиты от пикирующих самолетов. Врезавшись или зацепившись за сетку между ними, они загорались вместе аэростатами. ... Бомбежку кинотеатра «Арс» на площади Л.Толстого, во время которой была ранена моя мама. К счастью ранение оказалось легким, осколок впился в верхнюю мягкую часть, не задев кости. После перевязки мама отказалась от госпитализации и вернулась с палкой к подруге, где мы были в гостях. Я во время внезапной бомбежки сидел и грелся на кухонной плите, а мамина подруга, тетя Аня, мыла полы. Воздушной волной от взрыва бомбы в кинотеатре «Арс», который находился напротив, через улицу, меня снесло с плиты, а тетя Аня ударилась головой об стену, но все обошлось благополучно. В 07 декабря 1942 г. был помещен в больницу им. Боткина, где пробыл до 04 февраля 1943 г. (из сохранившейся справки). Здесь сохранилось такое воспоминание: в громадной палате лежало много мальчиков и девочек вместе. Утром обычно приходила нянечка с ночным горшком и обходила ребят. Мальчишки стоя писали в него, девочки присев. Нянечка сначала подошла ко мне, а затем к девочке, она встала перед протянутым горшком и начала писать как я. Результат был плачевный, а нянечка, сквозь смех, ругалась на нее. В январе 1943 года была прорвана блокада Ленинграда и по городу ходили несколько дней партизаны, обвешанные оружием и с красными ленточками на самых различных головных шапках. Некоторые из них были пьяные. Если вначале жители встретили с восторгом, то потом стали опасаться их агрессивности. Пропали они в одночасье, видимо отправили на фронт. Летом 1943 года меня отправили на поправку здоровья, на дачу во Всеволожское, под Ленинградом. На сохранившейся фотографии, наша группа сидит на большом крыльце деревянного дома. Судя по лицам, уже не скажешь, что это бывшие «дистрофики». ...Весну 1944 г., игру детсадовской группы в Овсянниковом (ныне им. Чернышевского) саду. Заигравшись, я потерял ключ от квартиры, который на веревочке, всегда висел на шее. Очень боялся, что мне попадет от мамы и долго его искал, но безуспешно. В то время я уже самостоятельно ходил домой из садика (в соседнем доме) и открывал квартиру, если дома не было соседки. Мама приходила с работы позже. ... Соседку, ругавшую меня за не вытертые ноги и чистые, вымытые только что, полы на кухне и в коридоре, но всегда подогревавшую мне обед, до прихода матери с работы. ... Лето 1944 г. и первое в жизни ( и первое в Ленинграде, во время войны) мороженое, простое, молочное, без шоколада, которым меня угостили. Тогда эскимо стоило - 15 руб., а брикет - 30. Все мои воспоминания о войне - весьма смутные и отрывочные сохранившиеся в моей памяти, а не из позже прочтенных многочисленных книг о войне и блокадном Ленинграде. Хотя читать их было всегда интересно, т.к. чувствовал себя участником этих событий. Уже хорошо помню день победы над Германией. ... Утром раздались радостные крики (даже выстрелы), а днем, по Невскому проспекту шли войска Ленинградского фронта (в полевой форме) на парад, на Дворцовую площадь. Было очень жарко. Солдаты шли усталые, но радостные. Шли сквозь строй Ленинградцев (вернее Ленинградок и детей). У меня на глазах, одна из женщин купила лоток мороженного и раздавала его проходившим мимо солдатам. Некоторые «пацаны» и девчонки, как и я и постарше, сидели на руках солдат и «висели» на пушках и автомашинах. Иногда раздавался крик, и какая-либо женщина бросалась к солдату, узнав в нем мужа, брата, отца. А я стоял, смотрел и надеялся на чудо, а вдруг ко мне признается какой-нибудь солдат - мой отец!!! Мой отец ушел на фронт добровольцем в июле , а в ноябре 1941 года погиб, точнее пропал без вести.
