Каменноостровский пр., 73-75 - ул. Академика Павлова, 16
В 1930-е здесь жила будущая актриса МДТ Григорьева Светлана Васильевна (1927-2020) в квартире № 37, состоящей из 13 комнат. Актриса вспоминает, что в соседнем подъезде проживал Лозинский. Отец - инженер-конструктор на заводе им. Сталина, вступил в ополчение от Петроградского района и был отправлен на Карельский перешеек.
// Григорьева С. В. Ещё не вечер : воспоминания Светланы Васильевны Григорьевой / [сост. и ред. Н. А. Колотова]. - Санкт-Петербург : Реноме, 2017.
Отсюда вместе с матерью Еленой Митрофановной (1906) она эвакуировалась через Ладожское Озеро 13.07.1942.
Чкаловский пр., 54 Дом 5 по Геслеровскому это нынешний дом 54 по Чкаловскому проспекту (Liz )
"При входе в квартиру в доме № 5 на Геслеровском проспекте бытовой отряд увидел: трехлетний малыш сидел один среди трупов взрослых людей, с видом настоящего старца".
// Ленинград в борьбе месяц за месяцем. 1941-1944. - СПб., 1994. - С. 102.
В четверг, 24 декабря 2020 года, в 11.30, на стене дома по адресу 6-я Советская д 21 (угловой) https://www.citywalls.ru/house5080.html будет открыта мемориальная доска, посвященная учителям школы №161, погибшим во время бомбёжки 16 апреля 1943 года. Мемориальная доска устанавливается по инициативе учителя, Надежды Васильевны Строгановой, рабтавшей в этой школе во время блокады, в результате её обращения на имя президента РФ В В Путина. Надежда Васильевна Строганова планирует присутствовать на открытии, несмотря на то, что ей недавно исполнилось 100 лет.
« Последнее редактирование: 16 Apr 2022, 18:50 от Mary »
Донесение от 10 ноября 1942 года № 440402 "Начальнику ГУПО НКВД СССР генерал-майору Богданову 8 ноября 1942 года в 23 часа 25 минут в Ленинграде была объявлена воздушная тревога. Прорвавшиеся к городу одиночные самолеты противника бомбардировали город, сбросив несколько ФАБ и ЗАБ. В результате налета в городе возникли 2 загорания, которые были немедленно потушены местными формированиями МПВО. В местах падения ФАБ наши дозоры и посты признаков пожара не обнаружили. В 1 час 53 минуты последовал отбой ВТ. В 2 часа 54 минуты, т. е. более чем. через три часа после бомбардировки в одном из очагов поражения ФАБ на Боровой улице, М 26, or неустановленной причины возник пожар. Огонь появился в средней части пятиэтажного жилого дома, где от взрыва бомбы большого калибра (не менее 500 кг) имелось значительное разрушение по всей высоте здания. К моменту прибытия на пожар районной ГПК огонь уже охватил всю разрушенную часть здания как по горизонтали, так и по вертикали, горение быстро распространялось, чему способствовали обнаженные сгораемые конструкции и сильное вертикальное движение воздуха, которым выносились в атмосферу крупные искры и головни и разбрасывались по прилегающей местности. Создалась угроза распространения пожара не только в неразрушенные части горящего здания, но и на соседние дома. Вскоре огонь действительно перешел на другие здания: загорелись переплеты в ряде окон пятиэтажного надворного флигеля, примыкающего торцом к горящему зданию, воспламенилась крыша на полуразрушенном взрывом трехэтажном здании на противоположной стороне улицы, а также загорелась кровля и верхний этаж в доме № 3 по Сойкину переулку, куда во время бомбардировки также попала ФАБ. Вследствие создавшейся тяжелой обстановки был подан сигнал № 4 и на пожар вызвано 38 автомашин. Энергичными действиями пожарных подразделений через два часа огонь удалось локализовать в пределах разрушенной части здания, т. е. на площади около 500 кв. метров. Не затронутые взрывом и необрушенные помещения в горящем доме, надворный флигель, а также загоревшийся дом, расположенный на противоположной стороне улицы, удалось полностью сохранить от уничтожения огнем. Горение в доме № 3 по Сойкину переулку было быстро ликвидировано пожарными подразделениями, своевременно переброшенными с основного очага пожара. В результате загорания обгорела лишь разрушенная часть здания. [62] Процесс тушения пожара несколько осложнялся вследствие недостаточного давления в водопроводе, а также загромождения подступов к зданию. В момент ликвидации горения на месте пожара произошла катастрофа. Около 6 часов утра внезапно опрокинулась в сторону улицы часть пятиэтажной стены и засыпала обломками 23 бойца и командира пожарных подразделений. Никаких внешних признаков, указывающих на возможность падения стены, и никаких дополнительных, кроме взрыва, внезапных воздействий на стену до момента падения ее не было. По всей вероятности, стена была сильно повреждена взрывом и удерживалась от падения лишь связями от междуэтажных перекрытий. Но по мере прогорания и деформации от температурных воздействий конструкций междуэтажных перекрытий связи, видимо, нарушились и стена неожиданно опрокинулась. Катастрофа не внесла замешательство в ряды работников пожарной охраны. Под руководством начсостава весь свободный от работы на позициях личный состав был спешно переброшен на оказание помощи пострадавшим. Через непродолжительное время 5 человек удалось извлечь из-под обломков живыми, но с ранениями тела. Все они были немедленно направлены в госпиталь. Остальные 17 человек извлечены из-под обломков мертвыми..."
(http://militera.lib.ru/h/skryabin_konchaev/05.html Здесь же - художественное описание этого происшествия, добавил PAN70)
« Последнее редактирование: 20 Jan 2021, 22:39 от Ладада »
"...Гостиный двор в период блокады стал одним из тех объектов, которые фашистские захватчики обстреливали и бомбили с исключительным ожесточением и методичностью. 21 сентября 1941 г. фугасная бомба разрушила 10 отсеков дворового корпуса. Спустя три дня такая же бомба попала в торговые помещения средней части здания, убив 98 и ранив 148 ленинградцев. С 23 января 1942 года до 5 января 1944года Гостиный двор многократно подвергался артиллерийским обстрелам. Так, в 1943 году он пять раз находился под прицельным огнём и каждый раз различные его части сильно повреждались. Значительный ущерб нанёс ГД пожар вызванный 14 марта 1942 года зажигательными бомбами. Огонь охватил всё правое крыло Невской линии и часть Перинной линии. Были уничтожены кровля, перекрытия, заполнения дверных и оконных проёмов, отделка стен. Но уже в суровую блокадную зиму 1942 года ленинградцы провели конкурс на лучший проект реставрации и реконструкции ГД. По проекту архитектора О. Л. Лялина в 1944г. были начаты восстановительные работы, успешно завершившиеся через четыре года. Одновременно началась реконструкция главного фасада, в ходе которой были удалены многие чуждые ему архитектурные и декоративные наслоения , внесённые в облик ГД в 1886 - 1887 гг." Из книги А. А. Кедринского "Восстановление Памятников Архитектуры Ленинграда" 1987г., стр. 259-260.
Воспоминания Александра Георгиевича Траугота (1931 г.р., график, художник книги; в годы блокады был подростком)
Когда я вызываю в памяти картины войны и блокады, первое, что встаёт передо мной, - наша коммунальная квартира. Кто только несчастную коммуналку не проклинал, кто только не издевался над ней! А я её люблю. Я оттуда, из коммуналки, и, думаю, меня не было бы без неё, то есть - я был бы, но был другим, был бы беднее.
Да, наверняка взрослым было нелегко. Я замечал, например, что моя бабушка на огромную общую кухню не выходила никогда, а готовила - и как роскошно! - у себя в комнате на керосинке. Но для детей коммунальная квартира, безусловно, веселей отдельной. Здесь игры, дружбы, ссоры - и всё это на какой-то независимой основе (не как в школе или пионерском лагере), у каждого за спиной - его семья. Может быть, все коммуналки (вспомним классика), как несчастливые семьи, - разные, но что-то было, наверное, в них общее, особенно в то время. Огромная, с населением уездного города (выражение моего деда), наша коммунальная квартира была замечательна разнообразием и противоположностью людей и семей её населяющих.
Жизнь, лучший режиссёр, казалось, поставила задачу собрать самые разные, самые непохожие друг на друга семьи в едином ковчеге и преуспела в этом намерении. В нашей квартире жил седобородый старообрядец-купец из Ржева с дочерьми и внуками, постоянно бьющий поклоны у себя в комнате среди обитых кованым железом сундуков, но в свободное от молитв время громовым басом наставляющий обитателей квартиры гасить свет и неукоснительно соблюдать другие важные обязанности жильцов.
Здесь и две смертельно ненавидящие друг друга еврейские семьи - «Монтекки» и «Капулетти». Здесь и семья процветающего (по тем, конечно, нищенским меркам) партийца, строящего Комсомольск-на-Амуре, откуда он присылал огромные посылки с вещами и «отрезами» (так говорили тогда). И некто Сарафанников, похожий на булгаковского Коровьева, которого мой дедушка, большой шутник, называл - Панталонниковым. И много-много ещё семей - смешных и трагичных. Всех и перечислить невозможно.
В крохотной комнатушке без окна (маленькое окошко было, но выходило оно не на улицу, а на чёрную лестницу) ухитрялась жить большущая семья: тётя Феня со своими взрослыми детьми - сыном Андреем, его женой, их только что родившимся младенцем и дочерью - девятнадцатилетней Симкой (никто по-другому её не называл). Но это ещё не всё: в этой же комнатушке проживал и новый муж тёти Фени - Митя, «Аленький цветочек» (так она его величала), что, понятно, немало веселило население квартиры, потому что это был большей частью пьяный, здоровенный, лысый и черноусый мужик, на цветочек вовсе не похожий.
Как сейчас вижу: на общей кухне, перед открытым окном сидит Митя. Он босиком, в руках у него однообразно и ритмично растягивается и сжимается потрёпанная гармонь, оглашая окружающее пространство одной бесконечно повторяющейся музыкальной фразой. На кухню с тарелкой в руках выбегает тётя Феня, что-то говорит мужу - Митя играет. Недолго думая, тётя Феня разбивает тарелку о лысый лоб Мити, но ни один мускул не дрогнул на мужественной усатой физиономии. Митя продолжает музицировать.
И в это же время в другом конце квартиры поэт читает стихи:
Стеклянные дамы, сверкая и плача, Искали пропавших стеклянных собачек, И дамам, сверкая, искать помогали Два юноши из нержавеющей стали...
Ведутся разговоры о квинтете Шостаковича и о живописи Пикассо. Этот мир и мир Мити («Аленького цветочка») разделяют, мне кажется, миллионы световых лет. Но всё это фон. Декорация, в которой действуем мы, мальчишки и девчонки. Мы носимся на самокатах по главной жизненной артерии - почти бесконечно длинному узкому коридору, играем в пятнашки в просторной передней и в прятки - в тёмных закоулках квартиры. Мы счастливы.
Хотя войны нет, но как-то она присутствует. Мы с братом (конечно, наши сверстники тоже) всё время рисуем войну: самолёты, сбрасывающие бомбы, взрывы, взрывы... Интересно, что, когда война стала реальностью, эта тема из наших рисунков полностью ушла. Отец любил говорить: «События отбрасывают тени назад».
И вот, как новое действие в жизни-пьесе, - Война. Молодые мужчины уходят на фронт. Они прощаются. Они стали какими-то новыми, стали красивее, значительнее. Кто-то из них даёт подержать свой тяжёлый наган. Саша, Андрей, Алик... Из них не вернётся никто. Они погибнут почти сразу. Кажется, все они были младшими командирами, а командиру взвода, как я не раз тогда слышал, уцелеть труднее всего.
Солнечная осень 41-го. Мне кажется, никогда наш город не был так красив, красив какой-то суровой, идущей ему красотой. Нева с громадами военных кораблей вдоль фантастически раскрашенных, в целях маскировки, набережных. Огромный плавучий док у Петропавловки, тоже украшенный живописной маскировкой. Громкоговорители, оглашающие пустые улицы прекрасной классической музыкой. И - идеальная чистота, которую только подчёркивает повсюду летающий лёгкий бумажный пепел: все знают - жгут архивы.
В нашем доме несколько женщин, среди них моя мама, закладывают кирпичом окна первого этажа, делая амбразуры для огневых точек. Лозунг: «Каждый дом - крепость». Гребецкая улица, упирающаяся в наш дом (Большая Пушкарская, 3), перегорожена земляной, обшитой досками баррикадой. Всем понятно: на фронте критический момент, готовятся к уличным боям.
Немецкие самолёты разбрасывают листовки. Это розовые бумажки, особенно много их на крыше, куда я иногда поднимаюсь: наша мама «начальник группы самозащиты». Содержание немецких листовок поражает глупостью даже нас, мальчишек: «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича» и т.п. По радио регулярно передают списки расстрелянных за хранение этих листовок. Это начало блокады.
Помню ночные налёты фашистской авиации. Помню, что как раз перед первой бомбёжкой случайно слушал по радио, как какой-то полковник из руководства ПВО говорил, что немецкие бомбардировщики не могут и не смогут прорваться к городу - так хорошо он защищён. Может быть, немцы тоже слушали это хвастовство и той же ночью устроили основательную бомбёжку. Во время первых бомбардировок спускаемся на лестничную площадку первого этажа. Иногда нас приглашают зайти в квартиру, перед которой мы стоим. Тогда мы располагаемся в просторной передней. Сидя на полу, отец моего приятеля Вольки - Виталий Назарович Сюмкин, высокий, элегантный, в чёрных лакированных туфлях, - читает нам вслух рассказ «Человек, который был Четвергом». Интересно. Контраст ситуаций - нашей и повествования - завораживает. Кто-то из обитателей квартиры появляется в дверях и тоже слушает. С тех пор Честертон для меня навсегда свяжется с ночными воздушными тревогами.
Когда в паузах прислушиваешься к доносящемуся с неба шуму авиационных моторов, различаешь: тонкий, комариный - это звук юнкерса или мессершмитта, басистый - наш. Заслышав над собой противный комариный писк, уже невольно ждёшь бомбу. И она не замедлит... Специально придуманный немцами, особый свист бомб - бомбы хохочут, каким-то долгим сумасшедшим истеричным женским хохотом, ну а потом - разрыв. И так тряхнёт, что дом ещё долго качается, как лодка. Кажется, выйдешь - и вместо нашей улицы одни развалины. А когда в самом деле выйдешь - действительно, один дом разрушен до основания, где-то кусок дома снесён, а на каком-то высоком этаже виден разрез комнаты: розовые обои в цветочек, картина на стене, но - ни пола, ни потолка. Но вся улица прежний вид имеет. Бедный Волька очень боялся и, прижавшись ко мне, повторял: «Суик, ты не боисся?» Он ещё не выговаривал букву «ша».
Исподволь начинается голод. Он заставляет обращать меньше внимания на воздушные налёты. Пришёл дядя, Вальтер Карлович, принёс мне и Вальке кулёк пряников. Как мы удивились! Необычно ранняя суровая зима. Нет электричества. Нет воды. Замёрзла уборная. Дрова - это первое, что украли, по-моему, у всех. Чем топить? У нас было очень много мебели, и я до сих пор помню, как трудно пилить бук - он намного твёрже дуба.
Как-то в дверях вырос Гуля, мой двоюродный брат, сын Вальтера Карловича. Гуля в огромных валенках, ушанка закрывает его лицо до самого носа. Он плачет: «Папа умер». Первая голодная смерть в нашей семье. Потом умер Виталий Назарович по дороге с работы домой. Волька - беленький худенький. Мне навсегда запомнились его слова: «Больше всего на свете я любил бежать навстречу папе, когда он возвращался с работы домой и я слышал его четыре звонка. Больше он не придёт никогда». В.Н.Сюмкин - режиссёр мультипликационного кино. Перед войной шёл его фильм «Конёк-Горбунок». В квартире у Сюмкиных была уникальная библиотека. На меня производило особенное впечатление, что все книги были в одинаковых переплётах, с красными сафьяновыми корешками, золотым тиснением и на каждой экслибрис: маленькая фотография кубистической картины Пикассо «Чарли Чаплин». У Сюмкиных от голода умерли все: Виталий Назарович (я уже писал об этом), его жена Кира, ждавшая ребёнка, их сын Волька. Их книги, скорее всего, соседи употребили вместо дров.
Наша большая коммунальная квартира быстро вымирает, но становится дружнее. Умер ещё неделю назад забивавший наши окна, выщербленные снарядом, крепкий когда-то старообрядец Поярков. В комнате «Монтекки» греется последний оставшийся в живых «Капулетти». Он тоже скоро умрёт. Невероятно! В нашей комнате у нашей буржуйки, рядом с моим отцом и матерью - Митя-«Аленький цветочек». У него все умерли, он ходит через весь заледеневший город на свой завод. Однажды по дороге он упадёт и уже не встанет.
Отца вызвали в военкомат. Вернувшись домой, он рассказал, что мужчины в военкомате умоляют взять их в армию. Один из них говорил: «Ну зачем я тут? Я же помру тут, а я - кадровый артиллерист...» Но в армии тоже было трудно. Перед днём Красной Армии 23 февраля 1942 года пришёл специальный приказ, чтобы в праздничный день на улицах Ленинграда не было трупов военнослужащих.
У нас было четыре комнаты, но теперь все мы съехались в одну. Дедушка и бабушка лежали и не вставали. Помню, как 11 февраля 1942 года мама подаёт дедушке тарелочку мучной каши (теперь такую «кашу» можно купить - это клей для обоев). Принимая тарелку из маминых рук, дедушка как-то особенно посмотрел на неё и с каким-то странным сомнением произнёс: «Стоит ли, Верочка?» На другое утро, когда я о чём-то стал говорить маме, она остановила меня: «Дедушка умер...» Я заплакал. Квартира всё пустела и пустела - кто-то эвакуировался, кто-то умер, наконец остались только двое: я и мама. Может быть, на другом конце квартиры ещё кто-нибудь и был, но по обледенелому тёмному коридору такое большое расстояние было для нас непреодолимо.
Но природа, как известно, пустоты не терпит. Входная наша дверь, украшенная бесчисленными бездействующими нынче звонками и многочисленными почтовыми ящиками, открыта настежь. Кто хочешь - заходи! Мы в своей комнате отделены от открытого космоса бывшей коммунальной квартиры довольно эфемерной дверью со стеклом наверху. Заглянуть через это стекло можно, подставив табуретку. Что-то холодеет внутри, когда в чёрном прямоугольнике стекла показывается страшная толстая рожа. Сходство со свиньёй усилено прилипшим к стеклу расплющенным носом. Мы понимаем - рожа наблюдает: живы ли мы? И сколько нужно ждать, чтобы чем-нибудь поживиться? Спасибо ей, что она согласна ждать. Рожа появляется ещё несколько раз. Не знаю сам, почему-то теперь этот «наблюдатель» тревожит нас не так уже сильно. Привыкли? Много позже нам сказали, что это был дезертир, муж нашей управдомши, и он расстрелян. Конечно, за точность слухов ручаться трудно.
Бывают и ночные обходы. Приходят военные - и тогда нужно высунуться из-под груды одеял и тряпья, тебя осветят электрическим фонариком (у чекистов есть всё) и отметят что-то в своих бумагах. Но вот по нашему тёмному коридору, покрытому льдом и нечистотами, где и днём-то нужно пробираться, держа в руке зажжённую лучину, слышен бодрый стук начищенных хромовых сапожек (такие войдут в моду через четверть века). Это обходит свои владения похожая на кустодиевскую купчиху, только вся одетая в кожу, наша управдомша Мария Васильевна Турмасова. При ней, почтительно отставая на полшага, подняв керосиновый фонарь «летучая мышь», её неразлучная спутница. Она поскромнее: и платок не белый, и жакет обычный, но всё-таки видно сразу - женщина очень бойкая. Она жена начальника тюрьмы, потом ставшего судьёй. Елена Поликарповна - домохозяйка, но, представляясь, называет себя деловито и веско: общественность. Своего мужа, положением которого, естественно, гордится, называет: «мой». Она необыкновенно речиста и довольно откровенна: «Мне мой говорит - Елена, воруй, но не попадайся!» Мне десять лет, и мне неприятно, что «общественность» сходу начинает величать меня зятем, сообщив, что имеет дочь. Мария Васильевна, как и подобает начальству, более сдержанна, но тут же предлагает маме в хлеб обратить золото (если оно у мамы имеется), подчеркнув, что ничего кроме золота её не интересует. По счастью, у мамы что-то, очень немногое, уцелело, так что визиты этой парочки становятся регулярными. Вскоре к нам заявился папин товарищ художник Фрумак: цветущий, как розан, в синем крытом кавалерийском тулупе со стоячим воротником и серой опушкой. Он командует чуть ли не всей Петропавловской крепостью. Присесть он не захотел, может быть, боялся запачкать свой тулуп, бодро вертелся на каблуках, хвастая своими боевыми подвигами... Наконец и он обнаружил цель своего посещения: он может обратить золото (если оно у нас есть) в неочищенный овёс. (Понятно, он же кавалерист!) Но нам его «дружеская» услуга уже была не нужна, к тому же условия были ещё более грабительскими, чем у Марии Васильевны.
Почему я так подробно пишу об этих хищниках? Ведь я мог бы рассказывать только о людях благородных, самоотверженных - таких было большинство. Я вспоминаю незнакомого красноармейца, который достал из своей сумки кусок хлеба, тонко намазанный салом, дал маме и сказал: «Съешьте при мне, иначе вы, я знаю, его отдадите». Или - вспоминаю комиссара Крылова, который дал отцу банку сливочного масла, сказав, что берег её для семьи, а семья (жена и сын) погибла. Так почему я так много думаю о хищниках блокадного времени? Они мне чем-то напоминают сегодняшний день. Какая-то перекличка есть... Но вернусь к Марии Васильевне. Знакомство с ней было недолгим. Она, как Шамаханская царица из «Золотого петушка», - исчезла. Она скрылась, обогатившись. Вместе с «общественностью» она грабила квартиры умерших. Хочу надеяться, что они не помогали умирать умирающим, хотя такие возможности у них были. Но довольно о них. Расскажу лучше другую блокадную быль. Про любовь. Андрюше лет одиннадцать-двенадцать. Серьёзный, задумчивый, в очках, сидящих всегда чуть-чуть косо, производит впечатление ребёнка, которому недостаёт родительской заботы. Так и есть. Вся их забота направлена на его младшего брата - живого, кудрявого мальчугана, сейчас от голода превратившегося в маленького старичка, - но он улыбается, лёжа. Ходить он уже не может.
Туся старше Андрюши года на два. Черноглазая, болезненная, с очень нежным высоким голоском. Она, пожалуй, немного избалованна. Её наряжают, дарят какие-то немыслимые игрушки, учат музыке и рисованию. Война мигом разрушила всё. Сначала Туся осталась только с матерью, а потом умерла и мать. Андрюша увидел Тусю в полутёмном коридоре полумёртвой квартиры, захлёбывающуюся в плаче.
- Не плачь, - тронул её за плечо Андрюша, - мы нашу Тусеньку не оставим! - и он почувствовал, что должен что-то сделать, чем-то хоть капельку порадовать девочку. А что он мог? Пожалуй, только принести воды. Но он хотел принести самой лучшей воды - прямо из Невы. Вода из Невы была роскошью, ослабевшие от голода люди набирали снег (он тогда был довольно чистый, ведь ни автомобилей, ни котельных не было) и растапливали его. На Неву нужно было идти довольно далеко. Что и говорить, Андрюшина мама ни за что не разрешила бы сыну осуществить нелепую фантазию. Но мамы не было дома, она была в больнице у Миши.
И здесь необходимо ещё одно отступление: ещё один феномен коммунальной квартиры. Дело было так. Когда-то в нашей коммуналке жил довольно крупный партиец - товарищ Карась. Перед войной ему дали отдельную квартиру, но мать Андрюши и Миши знала, что Карась работает в Смольном. И вот она, ослабевшая, почти умирающая, пошла через заснеженный заледеневший город в лютый январский мороз - в Смольный, не зная, там ли сегодня товарищ Карась, а если там, пустят ли к нему? Оказалось, он там. Пустили.
- Спасите Мишу, - умоляла она своего бывшего соседа по коммуналке, которого она и видела когда-то не часто: на кухне он не бывал, утром за ним рано приезжала машина и очень поздно привозила обратно. Во время их разговора «ответственному работнику» Карасю принесли стакан чая с куском белого хлеба (белого хлеба мы тогда не видели). Карась отдал ей этот хлеб и позвонил по телефону по поводу Миши. Так Мишу спасли.
А теперь про Андрюшу. Андрюша взял ведро и пошёл на Неву. Ботиночки у него были комнатные, пальтишко старенькое. Путь на Неву не короткий, мороз нешуточный, да ещё с ветром. Спускаться на невский лёд нужно по ледяному катку - на откосе берега образовалась катальная горка. А попробуйте зачерпнуть воду из проруби и не облиться при этом?! Вода облила ветхие Андрюшины ботиночки, а нужно было ещё забираться по крутому скользкому склону... Короче, он очень сильно промок и промочил ноги. Пришёл домой, отдал Тусе воду, ничего никому не сказал, пришёл к себе, лёг и закрылся одеялом.
На другой день ему стало плохо, но он молчал. Оказалось - у него были отморожены ноги, но, когда об этом узнали, было слишком поздно. Началась гангрена, и спасти его не удалось. Андрюша умер, а о роковом его походе за водой так никто и не узнал. Умерли Андрюшины отец и мать. Уцелели только младший брат Миша и девочка Туся. И вот, спустя, наверное, лет 30-40 после блокады, Туся, уже, конечно, Антонина Алексеевна, рассказала Мише, конечно, Михаилу Владимировичу, что тогда, в самые тяжёлые для неё дни, Андрюша сказал: «Мы нашу Тусеньку не оставим в беде», - и принёс ей с Невы ведро воды.
- Так вот почему он погиб! - воскликнул Михаил Владимирович. А Туся, Антонина Алексеевна, ничего не сказала - она заплакала.
Приведу ещё один эпизод, свидетелем которого я был в столовой Союза художников. Самообслуживание ещё не было изобретено. Официантки - в наколках и передниках. За столиком закутанная во что попало женщина - измождённая, темнолицая, с чёрными от копоти руками перекладывает из своей тарелки в принесённый бидончик непонятное блюдо с названием «шроты». Так поступают все, у кого дома остались близкие. Миловидная сытая официантка по каким-то одной ей видимым признакам угадала в этой закутанной тени недавнюю красавицу и модницу. Она с презрением бросает: «Раньше было ваше время, а теперь наше». Да, появились люди, для которых страшное время стало их звёздным часом, источником их обогащения и чувства огромного превосходства над окружающими.
А что же наша коммуналка? Ещё до прихода весны неожиданно нагрянула дюжина весёлых и милых девушек в полувоенных ватниках и беретах, их называли эмпевеошницами, и они бодро перетащили нас и наши вещи в другую квартиру в этом же доме. А в нашей устроили детский дом. Правда, детей из этого дома я никогда не видел - возможно, они были в таком состоянии, что ходить на прогулки не могли. Зато я часто видел директоршу этого дома, даже запомнил её имя - Мария Юрьевна. Это была красивая и надменная женщина, о сказочном богатстве которой ходили легенды. Рядом с ней всегда находился очень румяный молодой человек с усиками, похожий на карточного валета. Он любил стоять, как манекен, на ступенях подъезда, глядя куда-то вдаль красивыми стеклянными глазами, вызывая удивление у измождённых, темнолицых от грязи, копоти и голода жильцов нашего дома. Но и Мария Юрьевна вскоре умерла. От голода. У неё оказался рак желудка, и она не могла есть. «Валет», понятное дело, исчез.
Хоть и апрель, но холодно. У наших ног сидит крошечный мышонок. Мы любуемся им. Той зимой не было ни мышей, ни крыс, хотя и кошек не было - их съели люди. Мышонок держится очень кротко, появляется только во время трапезы. Потом исчезает. Очень медленно, но всё-таки приближается весна. Наконец-то можно выползти и погреться на солнышке.
Источник: Книга "Ничто не забыто". СПб.: ДЕТГИЗ-Лицей, 2005. Рисунки автора.
« Последнее редактирование: 20 Jan 2021, 22:37 от Ладада »
27 января — День полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады, которая длилась долгих 872 дня (до прорыва кольца). В эти дни подвиг человеческой души и тела стал нормой повседневной жизни. Не могу в этот день ни вспомнить о высочайших моральных качествах и профессионализме наших коллег-химиков. «Витаминная аптека» при НИИ Витаминов на 12-й линии Васильевского острова (12-я линия В. О., 41)
“Каждый раз, вспоминая то время, я не верю сам себе. Как мы выжили? Как мы работали? Наверное, потому и выжили, что ни на минуту не прекращали работать и каждый день спрашивали себя: "Что я сегодня сделал для победы?" - начальник химико-технологического отдела Всесоюзного НИИ витаминной промышленности Алексей Дмитриевич Беззубов.
Во время блокады здесь, кипела работа по спасению истощенных жителей города и бойцов, работал Ленинградский государственный витаминный завод при НИИ Витаминов, а под его крышей трудились настоящие волшебники — они разрабатывали технологии и производили витамины. А в самом особняке Бремме разместилась витаминная аптека, спасшая тысячи жизней. В блокадные зимы кирпичные цеха завода не обогревали, отапливали лишь административное здание аптеки — именно сюда приходили сотрудники предприятия, чтобы погреться, некоторые здесь даже жили, и в этом доме выдавали целебные пайки ленинградцам - в основном, хвойные настои от цинги.
Экстракт хвои Наиболее доступным способом получения лекарства от цинги стала хвоя. «Технологический цикл был достаточно прост: лапку сортировали, мыли, отделяли иглы от древесины, опять мыли и разминали. Затем экстрагировали витамин С, обрабатывая размятую хвою 0,5%-ным раствором уксусной, или лимонной, или виннокаменной кислоты (благо их в предостаточном количестве можно было найти на складах кондитерских предприятий). Полученный настой фильтровали и расфасовывали в бутылки, стеклянные баллоны или бочки. Этот зеленоватый кисленький напиток менее всего походил на лекарственную микстуру», — вспоминал Беззубов.
Дрожжи из дерева К концу 1941 года ленинградцы начали повально умирать от алиментарной дистрофии — тяжелой формы белково-энергетической недостаточности. Алексей Беззубов так описывал предельно упрощенный процесс приготовления: «Измельченную древесину подвергали кислотному гидролизу, то есть несколько часов перемешивали в водном растворе серной кислоты. Затем кислоту нейтрализовали известью. Выпавший осадок сульфата кальция и прочие нерастворенные примеси отфильтровывали и получали раствор глюкозы. В этот многократно очищенный раствор как в питательную среду помещали дрожжевую затравку, получаемую из гидролизного института». Такие дрожжи содержали витамины B1, В2, РР и белок. Впоследствии их применяли во всех госпиталях города. «Люди оживали на глазах, в буквальном смысле слова "как на дрожжах". К сожалению, не было возможности обеспечить все население этим спасительным продуктом», — вспоминал Беззубов.
Табак с ленинградских чердаков В 1941-м участились случаи заболевания пеллагрой. Эту болезнь называют «три Д» из-за ее симптомов, вызванных нехваткой витамина РР или никотиновой кислоты – диарея, дерматит, деменция. Рабочим недействующих табачных фабрик поручили собирать табачную пыль. Ее выметали с чердаков, из вентиляционных труб тех же производств. Из остатков табака биохимики выделяли никотин и окисляли, получая витамин PP. Основываясь на методе окисления никотина, в 1942-м ленинградские ученые предложили другой антипелларгический препарат – азотнокислую соль никотиновой кислоты. Она облегчает лечение болезни и вызывает меньше побочных эффектов. К слову, этот способ лечения применяется до сих пор.
“В конце ноября и начале декабря 1941 г. в госпитали города начали поступать обмороженные солдаты и офицеры, а в больницы – гражданское население. Сотрудники витаминного института знали из опыта финской кампании, что масляные растворы каротина являются одним из лучших средств для лечения обмороженных людей. Ввиду отсутствия в Ленинграде моркови, в срочном порядке была разработана технология получения каротина из игл хвои и отжимов – отходов производства антицинготной настойки. Инженеры отдела быстро спроектировали и построили опытную установку, на которой начали производить концентраты каротина. Полученный препарат с успехом использовался для лечения бойцов Ленинградского фронта” (Беззубов)
“Были случаи, когда требовалась трехсменная работа, и люди оставались – только бы не сорвать реакцию. Так работала подряд три смены Гольдман. Она там и ночевала. Причем Гольдман выглядела скверно. Она была явным дистрофиком” (Павленко)
“Тем больнее пришлось нам пережить в феврале 1943 года гибель молодого биохимика В.А. Розановой. Она проделала большую работу в области биохимии витамина A. В состоянии сильной дистрофии зимой 1942 года она защитила свою кандидатскую диссертацию. Смерть ее настигла у подъезда института – она погибла от осколка разорвавшегося артиллерийского снаряда. Работа В.А. Розановой была отмечена посмертно по окончании войны Государственной премией СССР” (Шмидт)
« Последнее редактирование: 19 Feb 2021, 16:50 от Mary »
В этом доме жил участковый милиционер, ценой своей жизни спасший ребенка в блокаду.
8 ноября 1941 года во время артобстрела милиционер Павел Дмитриевич Винокурцев помогал ленинградцам укрыться в убежище. Неподалеку раздался взрыв. Осколки снаряда насмерть сразили женщину. Милиционер схватил ее ребенка на руки и попытался унести в убежище, но разрыв бомбы застал его на середине улицы. Милиционер упал на трамвайное полотно, прикрыв ребенка своим телом. Когда бомбежка прекратилась, подбежавшие люди нашли лежавшими на земле невредимую девочку и участкового с тяжелыми ранениями в голову и спину, от которых он скончался, не приходя в сознание. Ребёнка впоследствии удалось эвакуировать на «большую землю».
8 ноября 1988 года райисполком Ленинского района г.Ленинграда принял решение назвать безымянный проезд между Витебским вокзалом и станцией метро «Пушкинская» Винокурцевским проездом с установлением мемориальной доски. 10 ноября 1988 года мемориальная доска из гранита была установлена на правой стороне наружного вестибюля ст.метро «Пушкинская». Архитектор — С.Я. Лапинский.
"Блокада" том 5: Винокурцев Павел Дмитриевич, 1905 г. р. Место проживания: пр. Огородникова, д. 60, кв. 12. Дата смерти: ноябрь 1941. Место захоронения: неизвестно.
Два его маленьких сына также умрут в блокаду:
Винокурцев Анатолий Павлович, 1939 г. р. Место проживания: пр. Огородникова, д. 60, кв. 7. Дата смерти: март 1942. Место захоронения: неизвестно. (Блокада, т. 5)
Винокурцев Олег Павлович, 1941 г. р. Место проживания: пр. Огородникова, д. 60, кв. 7. Дата смерти: декабрь 1941. Место захоронения: неизвестно. (Блокада, т. 5)
До 11 мая в проходит выставка одного экспоната «Стоит Победа на твоем пороге…».
На выставке экспонируются филенки дверей из ленинградской квартиры семьи Малыгиных, которые стали своеобразным дневником блокадного времени.
Алексей Алексеевич и Ольга Николаевна Малыгины познакомились в Ленинграде, поженились в 1935 году. Семья поселилась в доме № 14 на проспекте Чернышевского. Ольга Николаевна работала на одной из ленинградских фабрик. Алексей Алексеевич после армии поступил в Ленинградское военное училище связи им. Ленсовета, а затем продолжил учебу в Военной электротехнической академии связи. Выпуск молодых командиров состоялся в июне 1941 года.
С началом войны жену с двумя детьми удалось отправить в эвакуацию в Вологодскую область. Сам Алексей Алексеевич работал в Ленинграде в Школе подготовки радиоспециалистов. Письма доходили не всегда, поэтому Алексей Алексеевич, когда ему удавалось зайти домой, оставлял для жены информацию о себе прямо на дверях в своей ленинградской квартире. Записи делались химическим карандашом в период с 1941 по 1943 год.
В конце 1945 года семья вернулась в Ленинград в свою квартиру на пр. Чернышевского. Дверь, на которой были сделаны надписи, находилась между смежными комнатами и для удобства была обита досками и оклеена обоями. Это позволило сохранить уникальные записи блокадных дней.
В 1956 году Малыгины переехали в новую квартиру. А 1976 году дом на проспекте Чернышевского, 14 был поставлен на капитальный ремонт. Узнав об этом, Алексей Алексеевич, понимая историческую ценность оставшихся в старой квартире дверных филенок с «блокадным дневником», снял их и передал на хранение в Государственный музей истории Ленинграда.
Рекомендуем посетить выставку и своими глазами увидеть этот удивительный блокадный дневник!
В течение блокады Ленинград подвергался систематическим артиллерийским обстрелам и периодическим бомбардировкам с воздуха вооруженными силами фашистской Германии. Службы Местной противовоздушной обороны Ленинграда (МПВО) несли круглосуточное дежурство, фиксируя непосредственно в процессе обстрела или бомбардировки точки падения снарядов и бомб, что позволяло незамедлительно высылать к местам разрывов спасательные отряды и аварийные службы. Скорейшее оказание медицинской помощи раненым снижало количество безвозвратных потерь, быстрая ликвидация возгораний предотвращала развитие пожаров, а своевременное обнаружение неразорвавшихся боеприпасов или бомб с механизмом замедленного действия позволяло эвакуировать жителей с близлежащих территорий и минимизировать возможный ущерб для зданий и сооружений. Ежедневно сводки районных штабов МПВО обобщались в городском штабе и направлялись партийному, советскому и военному руководству города. Сводка включала информацию об административном районе, адресе, объекте и времени падения снаряда или бомбы, количестве раненых и убитых (в случае их наличия), материальном ущербе и мерах, предпринятых для помощи пострадавшим и для ликвидации ущерба. Периодически добавлялась сведения о калибрах снарядов или бомб, о длительности перекрытия движения по районам. Всего за 28 месяцев блокады городскими сводками было учтено 64239 снарядов, однако в послевоенный период в качестве официально принятого количества снарядов, выпущенных вражеской артиллерией по Ленинграду, стало фигурировать число 148 748. Автором проведена работа по сверке данных из районных и городских сводок МПВО, выявлены алгоритмы формирования обоих чисел. В статье приводятся ссылки на все доступные источники первичного учета выпущенных снарядов с советской стороны, доказывается ошибочность использования числа 148 748 в научном обороте."
Каменноостровский пр., 73-75 - ул. Академика Павлова, 16
Фото 1944 года. Большой Гостиный двор.
12 линия ВО, 41.
