Форум Жизнь в Санкт-Петербурге

Воспоминания художницы Алисы Порет о войне и блокаде Ленинграда.

 

Война  
<…> Как только мама об этом узнала, она собрала все деньги, что были дома, и запаслась всем, что ей казалось необходимым: вата, бинты, йод, мыло, огромные фляги одеколона. Благодаря ей мы были относительно чистые семь месяцев без воды и ванны. Потом были сделаны запасы сухих фруктов, грибов, круп, шоколада и т. д. Всё это было положено в огромную корзину, ключи были у мамы. Это был НЗ. Борис недоумевал и считал, что это негражданственно, что по радио было сказано: ничего не запасать, что Ленинград обеспечен продовольствием на пять лет.
Через несколько дней запылали Бадаевские склады, и начался голод. Мама продолжала продавать вещи, что-то меняла на рынке, кормила нас, чем могла. Потом наш рацион упал до 120 гр. хлеба в день. В очередь за ним вставали с четырех утра. Нас спасла от голодной смерти мамина корзина. Она давала нам в день по ломтику шоколада, по одному ореху или по чашечке какао. Мы с мамой превратились в скелеты, Борис стал опухать и не вставал. Из наших огромных комнат мы переселились в самую маленькую, где к счастью уцелела печка. Там мама ухитрялась мастерить какие то котлеты из шелухи, суп из столярного клея с мелом, но с прибавлением сухих овощей...

 

...<…> Мне удалось спасти нас всех письмом, которое я передала своему брату с оказией. Он был в самом аду, на Невской Дубровке, с госпиталем. Мама и Борис уже не вставали, я ходила за хлебом и за карточками в оба наши Союза, держась за стены и отдыхая каждые 10 минут. По ночам мучительно думала, в каком шкафу и как мне их спустить по лестнице и как довезти до кладбища или, ели не хватит сил, оставить в снегу у Спасской церкви. Помочь было некому, в нашем шестиэтажном доме было только семь человек живых, из них мы — трое.
Вика сидел на пне перед своей землянкой, когда он получил мое письмо, и очнулся, когда его окликнул начальник: «Товарищ полковник, что Вы меня не приветствуете?». Вика, оставаясь сидеть, молча протянул ему мое письмо, у него были полные слез глаза. Тот прочел всё и сказал: «Берите машину, связного, мешок с провизией, печку, нарубите дров — даю три дня. Спасайте свою сестру».

"- Однажды разбомбили наш семиэтажный дом, на 10-й Красноармейской, — продолжает Тамара Михайловна. — У нашей квартиры на втором этаже отрезало угол, а я оказалась засыпанной в воронке. Не помню, кто меня вытаскивал, тогда я получила контузию. А в доме без угла мы так и продолжали жить. Все равно в квартирах холод был как на улице, книги и мебель мы сожгли вместо дров в буржуйке еще в начале блокады."

http://nz76.ru/?p=523

 

"Виктор Виноградов встретил войну 10-летним мальчишкой. Он жил с матерью и двумя старшими братьями в большой коммуналке на 12-й Красноармейской улице. Мать работала на мебельной фабрике, которая с началом войны переключилась на выпуск прикладов для винтовок и ящиков для снарядов."

«4 октября, суббота

…

Воздушные тревоги в Ленинграде объявлялись десять раз. Одна из бомб, сброшенных ночью, разрушила дом № 188 по Лиговской улице [в Лиговский проспект эта магистраль переименована уже после войны]. Обломками кирпича засыпало восемь человек. Среди них был восьмилетний мальчик, у которого на поверхности оставалась только голова. Приблизиться к нему можно было, лишь соблюдая большую осторожность. Применение лопаты или лома при откапывании могло вызвать обвал. И вот бойцы МПВО Хлыстов, Красавин и Андреев, работая поочередно, израненными в кровь руками разобрали завал и спасли мальчика, у которого оказались переломанными обе ноги.»

(с. 70. А. В. Буров. Блокада день за днём. — Л.: Лениздат, 1979.)

добавил: vladimir-2013

Н.В.Баранов. Силуэты блокады (записки главного архитектора города)

2 марта 42

Пока стоят морозы, и солнце греет только на освещенной стороне улицы. Но воздух по-весеннему чист и прозрачен. Кстати, неожиданно для себя я сделал любопытное открытие. Отдыхая недавно на скамейке у памятника Екатерине, я вдруг услышал птичье пение. Ничего подобного, по-моему, в мирные годы в задымленном воздушном бассейне города не было. А вот теперь в Ленинграде почти курортный воздух, и птицы прилетели в центр. Несмотря на грохот регулярно возобновляющецся арт.   канонады, они, похоже, чувствуют себя прекрасно.

Вчера много снарядов разорвалось на Невском, у Публички, на территории Аничкова дворца. Были жертвы. Один из снарядов попал в павильон Росси. Маленькое здание пострадало вторично: разбита кровля, обрушилась часть карниза и антаблемента. На душе тяжко, когда смотришь на все это.

Несмотря на обстрелы и налеты, в Управлении идет напряженная творческая и организационная работа - заканчиваем проекты частичного восстановления многих зданий...

Н.В.Баранов. Силуэты блокады (записки главного архитектора города)

 

Хотя фронт проходил все еще в четырех километрах от Кировсого заода, в нашем управлении все настойчивее велись разговоры о том, что надо разрабатывать сейчас, не дожидаясь поражения фашистов, проекты восстановления и консервации не только отдельных зданий и сооружений - пора обдумывать генеральные положения, которые определят основы послевоенного восстановления и развития Ленинграда.

Но для этой невероятно сложной и творческой работы надо было сберечь людей - архитекторов, инженеров, реставраторов.

С началом перевозок по ледовой Дороге жизни появилась надежда на то, что нормы питания со временем увеличатся.

А пока мы несли тяжелые потери. Ушли из жизни академик архитектуры Котов, профессора О. Мунц, Г. Гримм, И Михайловский и другие. Но борьба за жизнь людей не ослабевала, а усиливалась, и одним из существенных методов этой борьбы стали так наз. стационары, где в полу больничных условиях врачи помогали больным дистрофией.

В начале января такой тстационар открылся в "Астории". Сюда направляли работников творческого труда ...

Нам удалось поместить туда архитекторов Л. Руднева, Л. Ильина, В. Мунца, П. Твардовского, Н. Лебедева, С. Когновицкого и других. 

"18 января. Всех архитекторов поселили на верхнем этаже гостиницы, в светлой угловой комнате с окнами на юг... После первого обмена мнениями стали говорить на профессиональные темы. Было радостно видеть, как у людей появился живой блеск в глазах, стал эмоциональней речь. Впрочем, Коля Лебедев и Мунц-младший все еще в тяжелом состоянии. Плох и Когновицкий, который весь прошлый месяц мой крошечный доп. паек отдавал жене и дочке. " (из дневника)

В первое посещение "Астории" я встретил там моего доброго знакомого, знатока древнего восточного искусства, директора Эрмитажа, академика И.А.Орбели...

Едва мы заговорили о том, что нужно как можно быстрее начать аварийно-восстановительные работы в Эрмитаже, он переменился на глазах... И этот оптимизм и жажда полезной деятельности были нормальным явлением.

  Через несколько дней я встретил В.А.Гайковича. Выбиваясь из последних сил, он продолжал обмерять памятники архитектуры. Я предложил ему до наступления весны переселиться в общежитие АПУ. Гайкович быстро освоился с новой обстановкой и подружился с соседями. 

... Проклятый голод все еще пожирал тысячи людей... Не страх смерти, а вера в жизнь поддерживали ленинградцев. Мне рассказывали, что когда из-за острой нехватки эл.энергии на месяц закрылся театр Музкомедии, среди его актеров смертность резко возросла.

 

"15 января. Морозы, как назло, держатся устойчиво. Ночью было около 30 градусов. В кабинетах Управления замерзает вода, вымерзают чернила. Пишем и чертим карандашами. В нашей " спальне" тоже холод, топить нечем. Сегодня с трудом оторвал голову от подушки  - влажная прядь волос примерзла к спинке кровати." (Из дневника)

Остро не хватало и бензина. Немцы систематически обстреливали автобазы. Мы, проводившие техническую маскировку важнейших объектов города, были счастливы, что ввели фашистов в заблуждение - те громили вместо базы ложные макеты.

 

 

 

Н.В.Баранов. Силуэты блокады (записки главного архитектора города)

 

Если в первые месяцы войны многие очаги поражения удавалось с большим или меньшим успехом локализовать, то прошлой зимой ослабленные голодом и стужей люди из специальных команд МПВО не в состоянии были бороться с дальнейшим разрушением поврежденных памятников архитектуры, жилых домов, общественных и многих промышленных зданий.

Успешно выполнить эту работу можно было только располагая проектами начального этапа восстановления, за которым должны уже следовать полное восстановление или реставрация. Но проектов таких было очень мало, и пред нами во весь рост встала проблема их разработки.

И все чаще возникал вопро: как восстанавливать разрушенное здание - полностью или частично? Или, с учетом градостроительных требований будущего, вообще отказаться от восстановления этого объекта и резервировать освободившуюся территорию для прокладки улицы, устройства площади или сквера?

В общем, стало ясно, что пришла пора не только защищать город, но и начать интенсивную подготовку к его восстановлению.

Решить эту труднейшую задачу без крупного и сильного в профессиональном отношении института было немыслимо. Такого проектного института в блокированном городе не было. Лен проект расформировали еще в начале войны, а оставшихся в АПУ архитекторов, инженеров, экономистов, сметчиков, геодезистов было очень немного.

И руководство АПУ решило, что несмотря на сложную фронтовую ситуацию, нужно как можно скорее восстановить Ленпроект, для выполнения проектов восстановления поврежденных зданий....

... Самым трудным оказался вопрос подбора кадров. 

До войны в Ленинграде работало более 2 тысяч архитекторов и более 4 тысяч специалистов других градостроительных профессий. Этот коллектив наряду с московскими зодчими, играл ведущую роль в формировании планировки и застройки советских городов.

... Ранней весной 42-го года мы могли рассчитывать на участие в работе Ленпроекта и АПУ около ста архитекторов и двухсот, м.б. двухсот пятидесяти инженеров и техников.

Из крупных архитекторов, оставшихся в блокадном городе, можно назвать трех мастеров старшего поколения. Это были Л.Ильин, И.Фомин и Е.Катонин. 

 

 

 

Сегодня в нашей рубрике «Память сердца», посвященной 70-летию Великой Победы, мы продолжаем публиковать на страницах «Гагаринского Курьера» личные и семейные истории жителей Гагаринского округа о войне и блокаде.

 

Война началась для всех неожиданно. Мне было тогда 14 лет, а в июле исполнилось 15. Восьмого сентября на- чалась регулярная бомбежка Ленинграда, и кольцо сом- кнулось. Мы проживали на улице Чайковского, дом 65, квартира 20. Я с подругой, которая была старше меня на один год, ходили на чердак нашего дома тушить зажигалки. Дом у нас был маленький – трёхэтажный, всего 20 квартир. Мы понимали, что, если дом сгорит, нам негде будет жить, и поэтому в каждую бомбежку бежали на чердак спасать дом от зажигалок. Но так как нас этому никто не учил, мы щипцами брали бомбы и опускали их в бочки с водой. К нам приходил родной племянник моей мамы, который учился в Военмехе. Как-то он пришёл к нам на крышу, увидел, что мы бомбы опускаем в воду, и строго предупредил нас о том, чтобы мы так никогда не делали, а то можно ошпарить себе лицо. Он научил нас, что бомбы надо тушить в ящике с песком. Все школы превратили в госпитали. Прочитав в «Ленинградской правде», что единственное учебное заведение, которое принимает после седьмого класса, это Ленинградского училище Речного флота, я поступила туда на радиотехнический факультет. В сентябре транспорт встал, и я ходила пешком на десятую линию Васильев- ского острова. Весной нас вывели во двор разбрасывать кучи, ведь туалеты в домах не работали. Все это «добро» мы, тощие и страшные, складывали на лист фанеры и везли в горячий люк, чтобы, когда придёт тепло, не было бы эпидемий. Когда началась навигация, нашу группу отправили на Ладожское озеро (на Дорогу жизни). Там нас всех распределили по разным участкам. Меня отправили на корабль рулевым, хотя я и не училась на штурманском факультете. Но такова война – куда приказали, туда и пойдёшь. Я была маленькая ростом и тощая и, чтобы управлять огромным штурвалом, мне под ноги подстав- ляли ящик. Капитан объяснил, в чем заключается работа штурмана. Я и еще один 16-летний мальчик по очереди вели вахту по восемь часов через восемь. Но отдыхать не приходилось. Отойдя от штурвала, нужно было грузить уголь, набирать воду, мыть трёхпалубный корабль. Так мы ходили от нашего берега на Большую землю - 24 часа туда и столько же обратно. Однажды везли войско, которое сопровождал молодой майор. И вот заходит этот майор ко мне в капитанскую рубку и говорит: «Я везу такие войска на помощь Ленинграду, а здесь стоит какая-то козявка на ящике и управляет кораблем! А где капитан, и есть ли нормальные люди? Ведь с тобой пойдем на дно рыб кормить». Я ему ответила, что капитан пошел отдохнуть. Нормальные люди есть, но они все на фронте. Майор продолжил: «Вот ты видишь, что впереди и сбоку? А если самолет позади?». Я ответила, что пулеметчики мне подскажут. И в это время за нами как раз погнался Мессершмитт (одномоторный поршневой истребитель-моноплан, стоявший на вооружении Люфтваффе перед и во время Второй Мировой войны), и пулеметчики кричат: «Ася! Мессер на корме!» Я беру ручку телеграфа и даю команду в машинное отделение полный назад. Майор бьет меня по рукам и кричит: «Дура! Идиотка! Давай полный вперед!». Я ему отвечаю: «Товарищ майор, что Вы равняете нашу скорость и скорость самолета Мессершмидтта?!». Мы – назад, а Мессер на большой скорости пролетел над нами и бросил бомбы где-то впереди. Тогда майор весь белый от страха спросил у меня: «Как ты до этого додумалась?». Я ответила просто: «Так учил капитан». Через две недели майор опять оказался у нас на корабле. Я удивилась этому и спросила: «Вы же боялись, что со мной будете рыб кормить, что же Вы опять у нас?». Он ответил, что специально ждал меня, чтобы передать привет и спросил: «Улицу Чайковского, дом 65, квартиру 20 знаешь?» «Да, это мой адрес» - ответила я. «Софью Михайловну, Якова Михайловича и маленького Вовочку знаешь?» - продолжил он. «Да, это мои родители и мой брат пяти лет,» - говорю я. «Так вот от них и привет» - заключил он. Я спросила: «А как же Вы к ним попали?» Он рассказал, что пришёл к своим родителям, а его отец попросил его сходить с ним к своему другу. Там он поведал, как на Ладоге познакомился с маленькой, тощей девочкой, которая стояла на ящике за огромным штурвалом. Его спросили, как звали девочку, и он вспомнил, что пулемётчики кричали «Ася». За Дорогу жизни я была награждена медалью за оборону Ленинграда и удостоверением Ветеран Дороги жизни. Училище закончила в 1946 году с красным дипломом и до пенсии работала на военном заводе инженером.

        Ася Яковлевна Бернштейн

Недавно вышла книга "Военный дневник Тани Вассоевич. 22 июня 1941 - 01 июня 1945." Семья девочки жила в блокаду по адресу 6-я линия В.О., д.39, кв.2. 

http://www.citywalls.ru/house17089.html

 

Аннотация к книге:

 

Эта книга — уникальный военный дневник ленинградской школьницы Тани Вассоевич, которая была в числе тех, кто пережил самую страшную блокадную зиму 1941–1942годов. В январе 1942 года она похоронила своего 16-летнего брата Владимира, а в феврале свою маму Ксению Платоновну. 

С самого первого дня войны до победного мая 1945 года Таня вела записи, которые замечательны ещё и тем, что содержат множество цветных рисунков. Именно они превращают дневник Тани в подлинное произведение детского изобразительного искусства времени Великой Отечественной войны. 

Сегодня этот ценнейший исторический документ бережно хранится её сыном — руководителем Санкт-Петербургского центра Российского института стратегических исследований, профессором Андреем Леонидовичем Вассоевичем, который предпослал публикации военного дневника обширную вступительную статью, где обстоятельства драматической семейной истории вписываются в широкий исторический контекст ХIХ–ХХ веков.

 Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся Отечественной историей.

ВОСПОМИНАНИЯ ИВАНОВОЙ ЕВГЕНИИ ИВАНОВНЫ

В Ленинграде мы жили в самом центре города, на Невском проспекте в доме 32/34. Нас у родителей было трое: старшей сестре было 14 лет, мне шел 13-й, а младшему брату не было еще и 5 лет. С нами жила еще бабушка, мамина мама, а мама была домохозяйкой и состояла в дружине ПВО, папа остался защищать Ханко.

С осени 1941 года мы с сестрой ходили в школу, ту, что на Невском проспекте, теперь там висит табличка «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле». В сентябре усилились вражеские бомбежки и артобстрелы, поэтому школу закрыли и нас распустили по домам. Так наше образование закончилось. Бомбоубежище у нас было во дворе, и нам приходилось несколько раз в день спускаться вниз с четвертого этажа в укрытие. Немцы били по городу утром, вечером и ночью. Мы устали спускаться и через некоторое время перестали прятаться в бомбоубежище. Лежа на кровати, закрывали голову подушками и думали: «Будь что будет!».

Приближалась зима. Жить становилось все труднее. В городе начал свирепствовать голод. В ноябре 1941 года была сокращена хлебная норма до 125 грамм. В нашей семье у всех детей были иждивенческие карточки. На всех был маленький кусочек хлеба, да, впрочем, и хлебом эту массу назвать было нельзя — «эрзац», пищевые заменители.
Мы старались хоть чем-нибудь заглушить голод, ели все: столярный клей, дуранду (делилась соседка), а какие вкусные были лепешки из горчицы! Хлеб мы подсушивали на «буржуйке» и тогда он казался очень вкусным и дольше елся. Не было воды, не было света (коптилка заменяла электричество), канализация не работала. Во дворе был открыт канализационный люк, куда и сливались помои (хотя их было очень мало). Дело в том, что голод дал себя знать и кишечники у нас работали с трудом или вообще не работали, как впрочем и все остальное в военное время.

Зима выдалась суровой, стояли лютые морозы. В комнате было жутко холодно, мы жгли в «буржуйке» все что могли. Как сейчас помню, вдоль Гостиного Двора был старый дощатый забор (им была огорожена воронка от бомбы) и мы с мамой хотели взять несколько досок, но нас остановили и чуть не забрали в милицию, тогда были очень суровые требования военного времени, никаких поблажек не было — дисциплина во всем.

За водой приходилось ездить с саночками на Неву (до морозов был пожарный гидрант около Пассажа). В Неве была прорубь, но к ней было почти не подобраться — ледяной спуск с берега и вокруг проруби лед. Мы приспособились брать воду таким образом: я ложилась на живот и черпала воду из проруби, а мама держала меня за ноги. Бывало и такое: начинался артобстрел, и нас волной относило в сторону, санки переворачивались, вода выливалась из бака, а мы возвращались домой ни с чем.

Голод и холод превращали людей в ходячие мощи. Не обошла эта участь и нашу семью. Мы стали дистрофиками, мало того, появились вши. Мама боролась с этим как могла. Она маленьким чугунным утюжком проглаживала наше нательное белье, но это практически не помогало.

Мы, дети блокады, видели и запоминали все. Все то, чего не должны видеть дети: холод, голод, бомбежки и непрерывный артобстрел. Мы видели много замерзших и умерших от голода людей. Видели, как обезумевшие от голода люди вырывали карточки или хлеб из рук таких же голодающих. У нас пропала соседка, она пошла в булочную и больше никто никогда ее не видел. От парадной шла тропинка, вокруг огромные сугробы, а по бокам тропинки — трупы умерших до самого Невского.

В декабре 1941 года, когда полуостров Ханко был все-таки взят немцами, приехал папа и привез свой паек, на какое-то очень короткое время мы были спасены. Папу отправили продолжать службу на военно-морскую базу. Домой папа приходил очень редко, но когда приходил всегда приносил сухарик, отрывая от себя. Мы были очень рады такому лакомству! Всю блокаду папа оставался в Ленинграде, а когда освободили Таллинн, получил туда назначение. И папу война тоже задела, в прямом смысле этого слова — он получил ранение в голову и контузию.

В январе 1942 года от голода умерла бабушка Таня, несколько дней она пролежала дома, у нас не было сил что-то сделать. Потом мама просила дворника отвезти ее на пункт, куда свозили умерших для захоронения. Мы до сих пор не знаем, где ее могила.

Сильные морозы накрепко сковали льдом Ладожское озеро, и толщина льда позволила проложить ледовую трассу. Ее назвали — «Дорога жизни». По ней пошли грузовики с грузами, жизненно необходимыми для Ленинграда. Это был единственный шанс спасти множес
тво жизней. К сожалению, эта же дорога многих и погубила.
12 апреля 1942 года нас вывезли на Большую Землю через Ладожское озеро. Мы ехали на грузовой машине, которая шла с папиной базы за продуктами через Ладогу. Подвергаясь опасности уйти под лед, т. к. немцы постоянно бомбили трассу, да к тому же под теплым весенним солнцем лед таял, и Ладога была покрыта водой, мы ехали, постоянно думая о смерти. Время тянулось очень долго, да и ехали мы медленно, колеса машины были все в воде, Впереди нас ушла машина под лёд.
Проехав через всю Ладогу, мы оказались на земле, в Кобоне — это был эвакуационный пункт. Там впервые за долгое время мы сытно поели. Спасибо матерям наших семей, которые сразу же ограничили норму еды и тем самым не дали нам умереть. На этом пункте нас погрузили в теплушки, и мы поехали в Краснодарский край Мы не знали, куда и зачем едем, что нас там ждёт. Знали только, что там будет лучше…

События, факты, комментарии. 

РАЗРУШЕНИЕ НЕМЕЦКИМИ ВАРВАРАМИ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХ
ПАМЯТНИКОВ И ПРОСВЕТИТЕЛЬНЫХ
УЧРЕЖДЕНИЙ ЛЕНИНГРАДА
За время осады и блокады Ленинграда немецко-фашистскими варварами разрушено и повреждено бомбами и снарядами 187 исторических зданий города, выстроенных прославленными зодчими.
Всемирно известный Зимний дворец, построенный в 1754— 1764 гг. гениальным зодчим Растрелли, потерпел значительные разрушения от попадания фугасной бомбы и десяти артиллерийских снарядов.
Здание Адмиралтейства, являющееся выдающимся архитектурным памятником Ленинграда и одной из прекраснейших в Европе построек эпохи классицизма, созданное русскими зодчими Коробовым и Захаровым, также получило значительные повреждения. Это здание неоднократно подвергалось бомбардировкам и артиллерийским обстрелам. На него было сброшено двадцать шесть фугасных бомб, пятьдесят артиллерийских снарядов и сотни зажигательных бомб.
Серьёзные разрушения и повреждения причинены Инженерному замку —одному из оригинальнейших зданий Европы, построенному в 1797—1801 гг. архитекторами Баженовым и Бренна; историческому зданию Таврического дворца, возведённому в 1788 г. архитектором Старовым; зданиям бывшего Синода и Сената, созданным Росси; зданию бывшей Фондовой биржи постройки Тома де Томона; Строгановскому дворцу, выстроенному Растрелли и Воронихиным; зданию бывшего Пажеского корпуса постройки Растрелли; Мариинском дворцу, ансамблю Петропавловской крепости и многим другим величественным памятникам Ленинграда.
В результате бомбёжек дотла сгорел выдающийся по своей целостности архитектурно-художественный ансамбль начала XIX века—созданный Росси Елагинский дворец.
Десять артиллерийских снарядов крупного калибра частично разрушили здание Государственного Эрмитажа -творение зодчих Деламота, Фельтена, Кленце и Кваренги. Значительный ущерб нанесён музейным ценностям: пострадали представляющие исключительную научную и художественную ценность собрания фресок из Китайского Туркестана, античные стелы из различных пород камня, картины русских и Западноевропейских мастеров, предметы прикладного искусства XVII—XIX веков. Полностью уничтожены 151 и повреждены 27 376 музейных экспонатов.
Девять фугасных бомб и 21 артиллерийский снаряд, выпущенные немцами по Государственному Русскому музею, нанесли его зданиям и музейным коллекциям тяжёлые повреждения.
Четырьмя фугасными бомбами и шестью артиллерийскими снарядами причинены громадные разрушения зданию Государственного музея этнографии и его коллекциям, собраниям и экспонатам. Погибли археологическая коллекция материалов из Афросиаба (Самарканд), майолика из архитектурного комплекса Шах-Зинда, мавзолея Гур-Эмир, мечети Биби-Ханым, разная медная утварь и керамическая посуда узбекских и таджикских мастеров, коллекция архитектурной деревянной «глухой» резьбы XVIII века, коллекции бытовых вещей алтайских народностей.
Разрушен Суворовский музей.
Серьёзные повреждения от бомб и артиллерийских снарядов причинены также и другим музеям Ленинграда: Артиллерийскому историческому музею РККА, Горному и Географическому музеям, Государственному музею социалистического сельского хозяйства, Государственному музею революции, Центральному Военно-морскому музею, Центральному музею связи, Ленинградскому музею железнодорожного транспорта и др. Прямым попаданием бомб и артиллерийских снарядов были разрушены Государственный Академический театр оперы и балета имени С. М. Кирова, театр имени Ленинского комсомола и др. Значительные повреждения нанесены ряду театров: Государственному Академическому театру драмы имени А. С. Пушкина, Государственному Академическому малому оперному театру, Государственному Большому драматическому театру имени М. Горького, Новому ТЮЗу и др.
Большой ущерб причинён другим театрам, домам культуры, клубам и кино. Группа театрально-зрелищных зданий в объёмном отношении потерпела ущерб в 229,9 тыс. куб. м. полностью уничтоженной кубатуры и 453,6 тыс. куб. м. уничтоженной частично. Размещённый в Аничковом дворце лучший в Советском Союзе дом культуры советской детворы - Дворец пионеров - также потерпел значительный ущерб от фугасной бомбы и 16 артиллерийских снарядов.
Пострадали также от варварских обстрелов пользующаяся мировой известностью Государственная Публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина и Дом занимательной науки.
Значительному разрушению и частичному уничтожению подверглись прекрасные гранитные набережные Невы, Фонтанки, Мойки и других рек и каналов Ленинграда/высокохудожественные решётки и ограды, выполненные по рисункам величайших зодчих Воронихина, Кваренги, Росси и др.
Повреждены Нарвские ворота, Ростральные колонны у Фондовой биржи, памятник Жертвам революции на Марсовом поле, памятник на месте дуэли А. С. Пушкина, прекрасные парковые ансамбли города. Только в одном Летнем саду уничтожено свыше 800 деревьев. Тысячи деревьев погибли от авиабомбардировок и артобстрелов в Центральном парке культуры и отдыха (бывш. Елагин остров), в Таврическом, Михайловском и других садах города.
Гитлеровские бандиты не щадили и храмы Ленинграда, многие из которых являются всемирно известными историческими памятниками. Полностью разрушено 6 и повреждено 66 зданий религиозных культов. Повреждены Исаакиевский, Казанский и Измайловский соборы. Из действующих соборов Ленинградской епархии наибольшие повреждения получил собор Николы Морского. Сильно разрушены костёл Екате¬рины на Невском проспекте, построенный в XVIII веке, Хоральная синагога и др.

 

УЩЕРБ, ПРИЧИНЁННЫЙ НАУЧНЫМ УЧРЕЖДЕНИЯМ
Серьёзный ущерб нанесён варварскими бомбардировками немецко-фашистской авиации и артобстрелами всемирно известным учреждениям Академии наук Советского Союза.
В комплексе зданий Академии наук, построенных архитектором Кваренги, размещены Астрономический и Археологический институты, Институт языка и мышления с многочисленными лабораториями и специальными библиотеками. В главном здании Академии наук помещалась известная мозаичная картина знаменитого русского учёного М. В. Ломоносова — «Полтавская баталия».
Актами зафиксированы воздушные бомбардировки и артиллерийские обстрелы этих зданий 10 сентября, 18 октября, 6, 15 и 19 ноября, 3 и 4 декабря 1941 г.; 18 марта, 6 апреля и 10 июня 1942 г.; 26 января. 41 февраля, 25 апреля и 1 мая 1943 г. В результате этих варварских деяний повреждены здания, художественная лепка их фасадов, внутреннее убранство, имущество и оборудование. Картина М. В. Ломоносова «Полтавская баталия» получила трещины.
Бомбардировками и артиллерийскими обстрелами повреждены также институты Академии наук - Зоологический, Этнографии и антропологии, Литературы, Ботанический и др.
На территории Ботанического института разрушены исключительные по своему научному значению оранжереи. От попадания фугасной бомбы погибли уникальные растения — папоротники 4-5-тысячелетнего возраста, пальмы и другие представители тропической и субтропической растительности.
Значительный ущерб причинён типографии Академии наук, располагающей шрифтами почти всех языков мира и приспособленной для печатания научных работ Академии. Прямым попаданием авиабомбы разрушено правое крыло производственного корпуса. Кроме того, типографии причинён ущерб артиллерийскими снарядами.

Многочисленными бомбовыми ударами и артобстрелами повреждены также десятки других научных институтов и учреждений. Среди них Институт экспериментальной медицины, Естественно-научный институт имени Лесгафта, Всесоюзный институт растениеводства, Институт усовершенствования врачей имени С. М. Кирова, Научно-исследовательский дизельный институт и др.
Фашистские бандиты нанесли серьёзный ущерб также ленинградским высшим учебным заведениям. Пять институтских зданий уничтожены полностью. Сто пятьдесят учебных корпусов имеют частичные повреждения. В объёмном выражении уничтожено до 41 тыс. куб. м. строений и требуют восстановления около 1 млн. куб. м. Получили повреждения от авиабомбардировок и артобстрелов построенное архитектором Воронихиным здание одного из старейших учебных заведений страны — Горного института, здание Академии художеств, здание Ленинградского Государственного университета, начатое постройкой при Петре I, Институт инженеров железнодорожного транспорта, Военно-медицинская академия, Технологический и Политехнический институты и другие высшие учебные заведения.

 

ГИТЛЕРОВСКИЕ БАНДИТЫ РАЗРУШАЛИ
ШКОЛЫ И ДЕТСКИЕ УЧРЕЖДЕНИЯ
Детские учреждения Ленинграда у гитлеровских бандитов также значились под номерами «военных объектов» и подвергались беспощадным бомбардировкам и артиллерийским обстрелам.
Так, например, по объекту № 736—школа на Бабурином переулке — рекомендовалось стрелять осколочно-фугасными снарядами, по объекту № 192 — Дворец пионеров — предпочтительно было стрелять фугасно-зажигательными и т. д.
Об этих чудовищных гитлеровских злодеяниях неоспоримо свидетельствуют многочисленные показания и факты.
Директор школы № 218 по улице Рубинштейна 13 пишет:
«18 мая 1942 г. школа № 218 пострадала от артиллерийского обстрела... 12-летний мальчик Лёня Изаров убит. Маленькая девочка Дора Бинамова побледнела, стонет от боли. «Мамочка, как же я буду без ножки»,- говорит она. Генделев Лёва истекает кровью. Ему оказывают помощь, но она уже не нужна. Со словами «проклятый Гитлер» — он умирает на руках у своей матери. Тяжело раненый Куторев Женя просит не расстраивать отца, у которого больное сердце.

Преподаватели школы и старшие школьники оказывают помощь пострадавшим. Четверо учащихся убиты и семеро ранены. Невинно пролитая кровь взывает к мести...».
13 мая 1942 г. при артобстреле были убиты 12 воспитанников детского сада фабрики имени Урицкого. Убиты: Равель Базыков 5 лет, Олег Белин 4 лет, Володя Буров 5 лет, Володя Васильев 4 лет, Людмила Громова 6 лет, Лида Земкова 5 лет, Володя Кольцов 4 лет, Олег Перфильев 4 лет, Александр Румянцев 4 лет, Юрий Сик 5 лет, Ира Шиманова 4 лет и Майя Карцева 4 лет. Кроме того, ранены: Галя Москалёва 5 лет, Игорь Шиманов 5 лет, Зина Муравьёва 6 лет и воспитательница детского сада Назарова.
Фашистские каннибалы уничтожили 22 школьных здания и 393 школы повредили, причём многие из школ получали повреждения неоднократно. Среди них школы № 208, 211, 218 и 220, школа глухонемых, школа слепых детей и др.
Детских учреждений уничтожено или повреждено 195, в том числе детские ясли № № 1, 2, 5, 200, детские сады №№ 8, 12, 37, 48, испанский детский дом, детские дома №№ 9, 50, 51 и др.

 

НЕМЕЦКИЕ ИЗВЕРГИ НАМЕРЕННО РАЗРУШАЛИ
ГОСПИТАЛИ И БОЛЬНИЦЫ
В фашистских планах зверских обстрелов Ленинграда госпитали и больницы занимали особое место. В захвачен¬ных у немцев планах объектов для артиллерийских обстрелов Ленинграда были особо выделены больницы. Каждая, помимо номера, ещё заштрихована красными полосками (особо важный объект) и снабжена разъяснительной надписью «Krankhaus». Объект № 89 — больница имени Эрисмана, объект № 96 — Первая психиатрическая и т. д.
В журнале 768-го артдивизиона РГК имеются совершенно откровенные записи, свидетельствующие о преднамеренном артиллерийском обстреле госпиталей: «6.III—1942 года. С 9.15 до 9.32 дивизион производит огневой налёт 50 снарядами по военным госпиталям в Петербурге».
Фашистская авиация во время своих разбойничьих налётов на Ленинград разрушала госпитали и больницы. Так, попаданиями фугасных и зажигательных бомб был полностью разрушен госпиталь по Суворовскому проспекту д. № 50. От попадания бомб и возникшего пожара в этом госпитале было убито и ранено 442 человека, в том числе 160 чел. обслуживавшего госпиталь персонала.
В результате попадания пяти артиллерийских снарядов в здание больницы по проспекту Обуховской обороны № 52 было убито 5 чел. и ранено 50 чел., находившихся в больнице на излечении.
Фашистские изуверы нанесли ущерб 482 лечебным учреждениям.
Разрушены или повреждены корпуса и здания больницы имени Куйбышева, больницы имени 25 Октября, детской больницы имени Филатова, больницы имени Пастера, Института глазных болезней и др.

 

РАЗРУШЕНИЕ ЖИЛИЩНОГО ХОЗЯЙСТВА,
КОММУНАЛЬНЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ, ГОРОДСКОГО
ХОЗЯЙСТВА
Жилищное хозяйство Ленинграда занимало не последнее место среди «военных объектов», подвергавшихся жестоким бомбёжкам и артиллерийским обстрелам. В захваченном длинном списке «оборонных» объектов Ленинграда под №757 значился квартал на Большой Зелениной улице, застроенный многоэтажными жилыми домами. Стояли номера на жилых кварталах на улице Чайковского, улице Некрасова, на Литейном, Невском, Садовой и многих других.
Немецко-фашистские звери обрушили на мирные жилые кварталы Ленинграда десятки тысяч снарядов и авиабомб, разрушали дома, убивали и калечили женщин, детей и стариков.
Вот несколько фактов этих злодейских преступлений гитлеровцев:

• 10 сентября 1941 г. фугасной бомбой был разрушен дом № 32 по 5-й Советской улице. Было убито 18 и ранено 65 чел., из них 13 детей.Было убито 18 и ранено 65 чел., из них 13 детей.

 

• Того же числа четырьмя фугасными бомбами был полностью разрушен дом № 25 и повреждены дома № 27/14 и 26/9 по Гесслеровскому проспекту. Убито 2 и ранено 124 чел., из них 16 детей.

 

• 19 сентября 1941 г. пятью фугасными бомбами были разрушены дома № 12 и 14 по Стремянной улице. При этом было убито 39 и ранено 130 мирных граждан.

 

• 24 сентября 1941 г. прямым попаданием бомб, сброшенных на торговые помещения Гостиного двора, было убито 98 чел. и ранено 148 чел. Среди пострадавших 211 женщин, в большинстве случаев пожилого возраста.

 

• 4 ноября 1941 г. фугасной бомбой был разрушен жилой флигель по Нижегородской ул. № 12, убито 30 и ранено 39 чел.

 

• 6 ноября 1941 г. фугасной бомбой были разрушены жилые дома № 29 и 31 по Таврической улице. Было убито 22 и ранено 24 чел., из них 11 детей.

 

• 22 июня 1942 г. артиллерийским снарядом была пробита стена жилого дома № 62 по Большому проспекту. При этом убито 2 и ранено 11 чел., из них 2 детей.

 

• 20 ноября 1942 г. попаданием артиллерийского снаряда был повреждён жилой дом по Обводному каналу № 156. При этом было убито 9 чел., из них 7 детей, и ранено 9 детей.

 

Блокада Ленинграда немецко-фашистскими войсками оказала губительное действие на жилищное и коммунальное хозяйство города. Вызванное блокадой отсутствие электроэнергии и топлива вывело из строя водопровод, отопительные системы, предприятия культурно-бытового обслуживания и т. д.
В результате вражеских артобстрелов и бомбардировок с воздуха полностью разрушено 205 каменных домов с общей кубатурой 1966 297 куб. м., 1849 деревянных домов с общей кубатурой 2 047 323 куб. м. и прочих типов жилых домов — 47 с общей кубатурой 69251 куб. м. Вследствие тех же причин повреждено 6403 каменных дома и 740 деревянных домов, ввиду чего выбыло из строя 9121 тыс. куб. м. жилой площади. Кроме того, погибло от пожаров 1073 дома с общей кубатурой 4 032 706 куб. м. и деревянных жилых домов, снесенных на топливо, — 9192 с общей кубатурой 8 359 800 куб. м. Немцы лишили крова сотни тысяч жителей города.
Крупный ущерб нанесён немцами коммунальным предприятиям Ленинграда. Разрушено 2 и повреждено 57 бань. Полностью разрушены 2 коммунальные механизированные прачечные и частично пострадало 12 прачечных.
Серьёзно пострадал также городской транспорт. За время блокады разрушено 38,8 км. трамвайного пути, 118 трамвайных вагонов, 13 троллейбусов, частично повреждено 980 трамвайных и 114 троллейбусных вагонов. Значительные разрушении причинены хозяйствам трамвайных и троллейбусных парков. Большой ущерб нанесён автомобильному транспорту: полностью уничтожено 498 автомашин и повреждено 171. Значительные потери нанесены также речному транспорту. Уничтожено 25 пассажирских и 3 грузовых парохода, 554 баржи, повреждено 32 парохода и 88 барж.
Большие повреждения нанесены городскому водопроводу, который немецко-фашистские захватчики всеми способами стремились уничтожить. Фашистские варвары многократно безуспешно пытались уничтожить главную городскую водо¬проводную станцию. Крупные повреждения причинены Южной водопроводной станции.

Артобстрелами и бомбардировками с воздуха они полностью разрушили или повредили 44 км. водопроводной сети. Канализационная сеть разрушена или повреждена на протяжении 75 км.
Сильно пострадало наружное уличное освещение города. Полностью уничтожено около 20 тыс. и повреждено около 10 тыс. фонарей.
Значительный ущерб потерпело городское дорожное хозяйство. Разрушено более 46,2 км. городских дорог и повреждено 94,4 км. Полностью разрушено 225 пог. м. мостов и частично — 744 пог. м.
Причинены серьёзные повреждения телефонной и радиотрансляционной сетям города.
Таков ущерб, нанесённый немцами жилищному и городскому хозяйству Ленинграда.
Приведённые факты не являются исчерпывающим перечнем потерь городского хозяйства, развитию и реконструкции которого Советское правительство всегда придавало огромное значение как одному из важнейших средств улучшения материального и бытового положения населения Ленинграда.

 

РАЗРУШЕНИЕ ТРАНСПОРТНЫХ СРЕДСТВ
Как крупнейший транзитный и транспортный центр страны Ленинград является узлом важнейших железнодорожных и водных артерий. Он располагает широко разветвлённой сетью железных дорог, богатейшей материально-дорожной базой и мощным паровозным и вагонным парком. В Ленинграде — прекрасно оборудованный и механизированный торговый порт с годовым грузооборотом более 3 млн. тонн, через который проходило до 19% общего грузооборота всех портов СССР. Ленинград — конечный пункт мощных водных магистралей страны: Мариинской системы и Беломорско-Балтийского канала.
С блокадой города это богатейшее транспортное хозяйство города — железнодорожные линии, выходящие с Московского, Витебского, Варшавского и Балтийского вокзалов, были парализованы полностью. Полностью прекратил свою деятельность и Ленинградский торговый порт. Таким образом, эти линии транспортной связи не могли играть никакой военно-стратегической роли.

Несмотря на это, немецко-фашистские захватчики за весь период блокады систематически обрушивали свою авиацию и огонь своей артиллерии на вокзалы и железнодорожное хозяйство, на Ленинградский торговый порт и речное пароходство, стремились причинить им максимальный ущерб. Было разрушено более 285 км. железнодорожного полотна, нанесён значительный ущерб вокзалам, железнодорожным сооружениям, паровозному и вагонному парку. Уничтожено и повреждено 106 паровозов и 640 вагонов.
Огромный ущерб нанесён техническому флоту Балтийского моря. Врагом затоплено или повреждено 218 землечерпательниц, буксиров, пловучих доков, кранов и т. п. Ущерб речного транспорта составляет 88 пароходов, 640 барж и шаланд и 74 судна специального назначения, уничтоженных или повреждённых немецко-фашистскими захватчиками.
На территорию торгового порта было сброшено 13 920 авиационных бомб и 15 700 артиллерийских снарядов. Разрушались стоящие у причалов торговые суда, портовые сооружения и механизмы.
Таковы методы бессмысленных и ничем не оправданных варварских действий немецких вооружённых сил под Ленинградом, стремившихся любыми средствами причинить городу максимальный ущерб и разрушения.

 

УЩЕРБ, ПРИЧИНЁННЫЙ ЛЕНИНГРАДСКОЙ
ПРОМЫШЛЕННОСТИ И ДРУГИМ ХОЗЯЙСТВЕННЫМ
ПРЕДПРИЯТИЯМ
Враг причинил огромные разрушения предприятиям ленинградской промышленности, не относящимся к объектам военного значения. И здесь немецкие вандалы руководствовались своей ненавистью ко всему русскому, пытаясь стереть с лица земли крупнейший и передовой центр советской индустрии.
Немцы разрушили до основания одну из лучших электростанций Ленинграда — 8-ю ГЭС, мощность которой составляла 200 тыс. киловатт. В результате систематических артиллерийских обстрелов был разрушен коксо-газовый завод, предназначенный для обслуживания бытовых нужд населения. Немецкие варвары уничтожили до основания оборудованную по последнему слову техники хлопчатобумажную фабрику «Первое мая», Ленмясокомбинат имени С. М. Кирова и ряд других промышленных предприятий. Они подвергали систематическим артиллерийским обстрелам такие «военные объекты», как кондитерская фабрика.
Ленинградская промышленность может предъявить огромный счёт немецко-фашистским захватчикам. Ими разрушено 840 зданий промышленного значения и повреждено 3090. Уничтожено и повреждено 218 паровых котлов, 16 паровых турбин, 389 электрогенераторов, 7110 электромоторов, свыше 3700 станков по металлу, 195 банкаброшей, 446 ватеров и много другого промышленного оборудования. Ущерб ленинградской промышленности, нанесённый врагом, далеко не исчерпывается разрушениями, причинёнными пред¬приятиям. Огромные потери понесла ленинградская промышленность от вынужденной эвакуации промышленных пред¬приятий на восток, а затем в связи с расходами по их реэвакуации.
О размерах убытков в связи с эвакуацией промышленности свидетельствует то, что из Ленинграда было вывезено 75% промышленного оборудования, большая часть рабочих и инженерно-технического персонала. Всё это вызвало большие транспортные расходы, а также расходы, связанные с демонтированием и монтажем оборудования, с вынужденным простоем производственного оборудования и рабочей силы.
Кроме того, большой ущерб понесла ленинградская промышленность в связи с потерями, вызванными остановкой производства, ростом незавершённого производства и частичной невозможностью его использования, уничтожением артиллерийскими обстрелами и бомбардировками с воздуха сырья и готовой продукции, и по прочим причинам, связанным с вражеской блокадой.
Значительно пострадала также и местная промышленность (промкомбинаты, заводы стройматериалов и т. п.).

Женко В. Ленфронт. Весна 1943-го : От ранения до ранения // Звезда. 2015. № 4. С. 190-225.

В этой публикации упоминаются в т.ч. эвакогоспиталь № 1011 в школьном здании около Финляндского вокзала [так у автора - А.] и распределительный пункт для выписанных из госпиталей бойцов (Фонтанка, 90 - так в оригинале - А.).

 

 В журнале "Звезда" за разные годы значительное число публикаций источников личного происхождения (т.е. дневников, воспоминаний и т.д.), в которых или есть материалы и за период блокады Ленинграда, или эти документы полностью посвящены блокадной жизни. При этом авторы как ленинградцы, так и те, кто попал в город именно в результате военных событий.

Городская детская больница -
Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет

 

Из книги Веры Инбер "Почти три года. Ленинградский дневник":

24 мая 1942 года

"...Педиатрический институт - это целый городок, вроде нашего Первого медицинского института. Здесь выращивают здоровых и лечат больных детей. Снабжают их ягодными соками из собственного образцового подсобного хозяйства. Дают консультации матерям, готовят детских врачей (педиатров).

Здесь имеется клиника для туберкулезных, где за короткий срок малыши так здоровеют, что матери их не узнают и чуть ли не жалуются, что им подменили ребенка. Так было до войны. Но клиника работает и сейчас, хотя молочные "лимиты" крайне ограничены: на все отделения полагается в сутки две сти граммов сливок. Их распределяют буквально по каплям.

Но к этому добавляется соевое молоко и молочный порошок, разведенный в воде. Как бы там ни было, но многие дети выглядят хорошо, а ины - даже прекрасно.

Аркаша Федотов зимой был так слаб и тих, что для него был готов уже "смертный листок". Казалось невозможным, чтобы ребенок выжил. Теперь это розовый, толстый мальчишка, самый громогласный из всех.

Очень хорош также и Юра Золотой (это его фамилия). Мать умерла во время родов. Отец - на фронте. Пишет благодарственные письма.

В светлых детских комнатах стулья и столы трех размеров (для трех возрасттов): крошечные, маленькие и небольшие. Как в сказке.

Мы пришли утром. А ночью был сильнейший обстрел институтской территории. Верхушки тополей срезаны, как ножом. Сорванное кровельное железо кусками повисло на ветвях. Вылетело три тысячи квадратных метров оконных стекол, недавно только вставленных после предыдущего обстрела.

В длинном зале в два света вдоль стен висят портреты Кювье, Вольтера, Бонапарта, Ньютона, Руссо, Дарвина и еще кого-то. Оказалось, что все это недоноски. Их выращивали - кого в пивной кружке, наполненной овечьей шерстью, кого в ватном рукаве.

В институте существует единственное в своем роде отделение для недоносков. Заморыш, весивший при рождении шестьсот пятьдесят граммов и сфотографированный рядом с обычновенной молочной бутылочкой, которая больше его, в годовалом возрасте получил первую премию на конкурсе здоровых детей. Таких недоносков кормят при помощи специального маленького зонда со стеклянной воронкой. На зонде ниточкой отмечено, до каких пор его можно опускать в делужок. Расстояние крошечное, но глубже нельзя: тотчас же начинается желтуха.

Институтскую лабораторию (снаряд ударил здесь совсем рядом) при нас приводили в порядок: выносили разбитые приборы, выметали осколки, смахивали густую пыль. А ведь только накануне все это было наново установлено после тяжелой зимы.

Зимой в лаборатории было минус десять градусом: работа была невозможна. Лаборатория была перенесена в соседнюю маленькую комнатку с печкой, где согревались наиболее зябкие реактивы.

Зимой лаборатория занималась, между прочим, и тем, что из запасов институтской олифы - она была изготовлена на чистом льняном масле - снова химическим путем было извлечено это масло (180 кг) и роздано для еды сотрудникам.

В настоящее время здесь идет уже подготовка уже к новому ремонту. И я подумала, не перегонят ли изобретательные лаборанты остатки льняного масла обратно в олифу.

Во время обстрела никто из детей не пострадал: все были спущены в бомбоубежище со своими матрасиками. Внезапно погас свет, и пока его не наладили, дети, лежа в темноте, все время повторяли:

- Мы здесь. Не наступите на нас.

В эту ночь, тоже в бомбоубежище, родилось трое детей: две девочки и мальчик Виктор весом в две тысячи пятьсот граммов..."

• http://www.citywalls.ru/house7759.html - Боровая ул. 11-13
  Многие дома помнят страшные блокадные дни и судьбы... Из книги о блокаде Ленинграда:

  
  «В январе врача Милову как-то вызвали в квартиру № 67 на Бо­ровой улице, 11/13.

  «Дверь была открыта, - сообщила она, - я нашла комнату, без стука вошла и увидела жуткую картину. Полутемная комната, стены покрыты инеем. На полу заледеневшая лужа. На стуле труп четыр­надцатилетнего мальчика. В колыбели труп младенца. На кровати мертвая хозяйка квартиры, К.К.Вандель. Рядом с ней ее старшая дочь, Мика, растирает ее полотенцем, но безуспешно, оживить нель­зя. В один день Мика потеряла мать, сына и брата, все погибли от холода и голода. А в дверях, от слабости еле держась на ногах, стоит их соседка Лизунова, бессмысленно глядя на окружающее. Она тоже умерла на следующий день»...

    Данелия 

20 линия ВО, 13 http://www.citywalls.ru/house544.html

 

Воспоминания Ольги Алексеевны Сафаровой

 

Всю блокаду ее семья пережила на Васильевском острове (20-я линия, д.13). Она и сейчас здесь живет. Каждый дом, каждый перекресток отзывается в ней страшными детскими воспоминаниями… 

 

Чуть больше, чем через месяц после объявления войны мне исполнилось семь лет. Я постараюсь описать то, что видела, слышала и помню ребенком, а не то, что знаю за всю жизнь о тех временах. Как хорошо, когда человек может забывать, а ведь кто-то не может! Я всю жизнь старалась избегать смотреть, читать все эти книги и фильмы о блокаде - в основном, лживые и пропагандистские, тем более - не хотела об этом говорить. Даже не думала, что теперь будет так тяжело вспоминать - словно доставать из темного чулана, куда сгрузила это лет 65 назад, скидала, дверь в чулан закрыла на ключ, ключ выбросила в колодец, и забыла, где этот дом с чуланом и где этот колодец с ключом - кладези памяти.

Война началась внезапно, мы с бабушкой Елизаветой Альфредовной были на даче где-то под Лугой, то есть довольно далеко, около 200 километров; и сразу же вернулись в город - к лучшему или нет? Через 19 дней война была уже у порога Ленинграда. Судьбоносная ситуация: остались бы на даче - попали с бабушкой в оккупацию, она природная немка, и мы обе с немецким языком. Но мы вернулись. Стояло чудесное лето, на улице из раскрытых окон орало ура-патриотическое радио, я слышала вместе со всеми (люди на улице толпились под репродуктороми), как у Сталина клацали зубы о стакан с водой, когда он, вспомнив свою семинарию, начал речь: “Братья и сестры”… Радио слушали все время, поражаясь и ужасаясь молниеносному продвижению немцев. Все стали запасать продукты, сушить сухари, и мой дед Тимофей Степанович два раза сжег в плите по паре противней сухарей. В это же время по радио наврали, что в городе, уже замкнутом блокадным кольцом, на пять лет запасы продуктов и ничего не надо запасать. Начались бомбежки, обстрелы и зажигательные бомбы, людей - женщин и подростков - начали гонять в пригороды на рытье окопов и некоторые там попадали в плен. Стекла в домах велено было заклеить крест-накрест газетными полосками - от вылетания при взрывах бомб и снарядов, а вечером, пока еще было электричество, нужно было затемнять, завешивать окна, чтобы ни один лучик не пробивался в щели. Иногда врывались в квартиру какие-то люди - патрули, - и орали, что мы немецкие шпионы и подаем своими светящимися щелями сигнал немецкой авиации, куда бомбить. Это было серьезное обвинение - царила истеричная шпиономания. Кажется, в октябре этнических немцев арестовывали и высылали в 24 часа.Никакие наклейки на окна не помогли и стекла вылетели, и мы, - мама, мамина сестра тетя Вера и я - сбились в одну комнату и окно заделали фанерой и от холода (уже наступала осень) заложили окно матрасом из конского волоса, в те времена такие клали сверху на пружинные матрасы. Бомбежки и обстрелы были каждый день, иногда несколько раз в день, первое время раза три-четыре мы бежали в бомбоубежище, то есть в подвалы домов. На улицах днем патрули в штатском с повязками красными загоняли людей в эти бомбоубежища и всех заставляли ходить с противогазами. Противогазы страшные, серо-зеленые с рифленым хоботом за спину в зеленую коробку. Репородукторы кричали на улицах железными истеричными голосами: “Граждане, воздушная тревога, воздушная тревога!…”, завывание сирен и стук метронома в репродукторе, крестики самолетов в небе волна за волной с ревом пикируют, тукание зениток, бесполезные аэростаты в небе, нарастающий визг летящих бомб, в конце визгов грохоты взрывов. Пустой город с заклеенными, заложенными окнами, кирпичная пыль, дома рушатся горой обломков на треть своей высоты и, почему-то, все усеяно листами бумаги (из книг? тетрадей? писем?). Полкомнаты висит в проломе в третьем этаже, трюмо, кровать, зеркальный шкаф - остов уюта над провалом лестничной клетки. Яма от фугаса посредине 14-й линии, плакаты на обломках стен: «Враг подслушивает»… Солнце, голубое небо, запах гари, известковой и кирпичной пыли, из репродукторов: “Граждане, норма хлеба по карточкам снижается до…, на рабочую карточку…, на служащих…, на детскую и иждивенческую карточку - до 125 граммов в день…”А ночные обстрелы и бомбежки - я заклинала их самодельными заклятиями, мне казалось, если думать о них, переставив слова “Бомбежка уже был днем и обстрел уже была сегодня” - то ночью ничего не будет. Иногда это совпадало. Осенью голод стал сильнее страха, и мы перестали бегать в бомбоубежище, да и стало известно, что их заваливало рухнувшими домами, люди заживо погребались. Вместо бомбоубежища несколько раз спускались в подъезд под лестницу, считалось, что там безопаснее, и однажды в бомбежку, сбившись в кучу под лестницей с другими жильцами дома, мы с мамой и тетей Верой были оглушены и ослеплены взрывом бомбы в нашем дворе. Грохот, огонь, пыль, крики, вопли; какая-то женщина от страха обхватила Веру сзади и забилась в истерике, руки свело, и Вера не могла высвободиться, несколько человек с трудом разжали это насильственное объятие и несколько оплеух заставили женщину прекратить вой; мама закрывала мне голову руками, зажимала мне глаза и уши. Дверь во двор взрывом заклинило, ее потом всей толпой вышибали. Наша маленькая семья - мама, тетя, дед Тимофей и я - мы все получали иждивенческие карточки, я - детскую. Учреждения, где работали мама и тетя, эвакуировались в начале войны, а их, копировщиц-чертежниц, не взяли, а просто уволили. Пока не кончились дрова, мы все ютились в кухне у плиты, дед в темной комнате в торце кухни. Продуктовых запасов у нас не было, до сих пор помню вкус последней сосиски и макарон, скормленных мне тетей и мамой, сами они не ели. Туда же в кухню пришел пешком через весь город исхудавший дядя Коля - солдат ленинградского фронта, в обмотках - он принес мне куриное яйцо, а сам через месяц умер от голода в госпитале и был сожжен вместе с множеством других в печах бывшего кирпичного завода, переделанного под крематорий на территории нынешнего Московского парка Победы - он весь на пепле и обгоревших костях. Настали морозы, дрова закончились, за дедов костюм и золотые часы в маминой меньшей комнате печник поставил печку, трубу вывел в окно, пропилив дырку в фанере, топить ее стали книгами и мебелью красного дерева, которую рубили топором. Днем стояли в очередях в ожидании открытия булочной на углу 18-й линии и в пунктах по раздаче по талонам гороховой баланды - мутно-желтой жижи, где на 1 литр плавало штук 20 горошин, и хвойной воды, которую выдавали против цинги. Ходили на Неву за водой с бидонами на детских саночках, меняли вещи на кусок хлеба. Невозможно стало отличать мужчин от женщин: все ходили, запахнув пальто вдвойне на исхудавших телах и подпоясавшись шарфами или веревками, в платках и шалях поверх шапок крест-накрест на груди, завязав за спиной. За поясом ложки, чтобы, получив баланду, тут же ее съесть, что многие и делали, не донеся 125 грамм хлеба и котелок баланды до голодных, оставшихся дома. По городу ходили слухи, правда или нет - как разобрать? Говорили, что никаких запасов продуктов на Бадаевских складах не было, такое количество (на пять лет на миллионный город!) не могло там поместиться, поэтому во время очередной бомбежки зажигалками власти подожгли Бадаевские склады и врали, что, мол, было, да сгорело; единственное, что там точно было - это сахар, он плавился в огне, тек и смешивался с землей, и люди потом ведрами выносили и ели эту сладкую землю. Говорили, что городское правительство с высшими военными и несколькими прихлебателями из писателей и актеров обосновались в гостинице «Астория», им самолетом привозят коньяк, шоколад и пр.; почтальоны давно не разносят письма, выбрасывают почту за ближайшим от почты разбитым домом; из детского дома на 16-й линии подводами вывозят синие голые трупы детей - дистрофиков, некоторые вроде еще живы, руки шевелятся; ночами на улицах в окрестностях Кировского (Путиловского) завода бегают группы немецких солдат; в бомбежку взрывом накрыло человека с огромным полосатым наматрасником на спине, куда он складывал ценные вещи из разбомбленных и вымерших квартир.До зимы съели всех крыс, кошек и собак. Те, кто был занят на рытье окопов, даже по первому снегу, собирали хряпу - листья капусты, оставшиеся на полях на земле. Голодные в очередях говорили: “хоть бы немцы скорее заняли город - накормили бы…” - тут же к ним могли подойти и расстрелять на месте, или арестовать; вообще, аресты продолжались и в блокаду. У ослабевших и севших или упавших людей отнимали пайку хлеба и карточки - это я сама видела. Из разговоров взрослых: живут только те, кто имеет хоть какое-то отношение к продуктам - булочным, столовым, военным распределителям, аптекам (в аптеках много съедобного - гематоген, витамины, глюкоза и т.д.). Они меняют продукты на ценности и антикварные вещи (так возникли некоторые антикварные коллекции послевоенного времени). Удачей было выменять хлеб или крупу, ее мололи в кофейной мельнице и варили жидкую баланду; тетя и мама, до войны любительницы кофе, имели пару пакетов кофейных зерен - их жарили и жевали по нескольку зерен - это давало силы к очередному выходу на улицу в поисках поменять вещи на еду.Иногда удавалось выменять жмых - это колючие комки подсолнечных выжатых на масло семян или дуранду - то же самое из льняных семян. Молотую любую (чаще перловую, так называемую “шрапнель”) крупу добавляли в кофейную гущу и пекли лепешки на любом масле, хоть на касторке. Из пластинок столярного клея варили “студень” и ели. Пайка хлеба в 125 граммов содержала опилки и комки бумаги, мы свои 4 пайки (деда, тети, мамы и моей) брали одним куском, чтобы не потерять на крошках. Два раза тетю и маму обманывали: они принесли газетный кулечек граммов 200 сахарного песка, который оказался только сверху слоем с палец толщиной - остальное была соль; второй раз - выменяли банку шпротов, принесли, вскрыли - там были тряпки в масляной краске - пустую банку набили и запаяли и поменяли на брошь “добрые люди”. Спать мы ложились в одежде и шапках, накрывались одеялами и вещами с головой. Когда просыпались, поверх всего лежал иней, руки, сведенные холодом, отогревали над “коптилкой” - это склянка с керосином, на горловине жестяной кружок, в центре жестяная трубочка, сквозь нее жгутик из ниток, конец в керосине, верхний конец фитилек с огоньком, экономили керосин, сидя часами в темноте. Помогала выживать вера. Читали Библию до последней страницы и тут же начинали с первой, пока были силы. Никто, ни разу, никакие представители властей (вопреки последующему после войны вранью) к нам не приходили; первыми тихо умерли муж с женой в задней комнате, подселенные когда-то жильцы, они так и остались лежать в промерзшей своей комнате. Потом тихо умер от голода дед Тимофей, его зашили в байковое одеяло и на санках отвезли на Смоленское кладбище в штабеля трупов, которые потом захоранивали в братские могилы. Это было жуткое путешествие с 20-й линии, д.13 до Смоленского кладбища, слабые и голодные женщины, скелеты. Уже не было сил ходить на Неву за водой, просто набирали снег во дворе или с подоконника разбитого окна на лестнице и растапливали его на буржуйке. Давно отключили воду, в уборную сходить было невозможно, пользовались горшком, содержимое выливали из окон - не было сил это выносить, стула просто не было. У некоторых, правда, было и то и другое, поэтому многоэтажные дома были увешаны желтыми подтеками мочи с вкраплениями кала. Весной 42-го все это начало таять и сползать вниз, где на тротуарах тающий снег в сугробах начал обнажать трупы упавших и занесенных людей с ноября месяца. После смерти деда Тимофея настал день, когда уже нечего было менять на продукты, и мама отказалась встать утром с кровати - разыгралась ужасная сцена: тетя Вера была сильнее физически, она стала лупить маму кулаками, куда попало, крича: “У тебя ребенок, ты обязана встать и идти искать еду”. Она пинками заставила ее встать, вскипятили и выпили кипятку, съели по 3 кофейных зерна и Вера предложила пойти к жене уже умершего дяди Коли - Эрике, у которой должно было остаться кое-что от отца-нэпмана, погибшего в 30-е годы в застенках НКВД. Они пошли пешком куда-то на улицу Маклина, у порта. Их не было очень долго, я в темноте с фанерными окнами, отупевшая от голода, потеряла счет времени, думала, что они не вернутся. Оказалось, им пришлось пережить бомбежку где-то в разрушенном доме. Они пришли и принесли несколько золотых царских монет, громадный длинный палантин из голубых полярных лис и роскошное огромное пушистое покрывало из ангорской шерсти, по дороге они уже что-то выменяли на еду и выложили на стол несколько кулечков в пергаментной бумаге, развернули, и от запаха еды я потеряла сознание. У тети и мамы хватило мужества не съесть все разом, растянуть как можно дольше, и потом все принесенное выменяли на еду. Из их разговора я поняла, что Эрика в квартиру их пустила непонятно почему, от неожиданности, наверное, но давать ничего не хотела. Они стали на нее кричать. Злость придала Вере силы, она держала ее, а мама сняла это покрывало, выдернула из шкафа лисий палантин, тут Эрика сдалась, сняла стекло с керосиновой лампы, развинтила ее, в керосине в резервуаре лежали золотые монеты, и отдала несколько штук. Шли они обратно, пряча все это под одеждой, подвязанной веревками. Не вспомни про эту Эрику и не пойди они наугад, надеясь что-то добыть - через пару дней и Вера не встала бы с постели, и мы голодные окоченели бы в комнате навек.Эрикины вещи Шура с Верой ходили менять на еду к некоему Л. (работнику продсклада). Первый раз от этого Л. мама с Верой вернулись и с удивлением рассказывали, что коридор у него в несколько слоев устлан коврами, ковры рулонами сложены вдоль стен, стены до потолка увешены сплошь картинами в золоченых рамах, в углах прихожей навалены серебряные канделябры и подсвечники. Некоторые были расплющены в грубые серебряные шары (видимо, кувалдой для экономии места), правда, дальше прихожей и коридора он их не пустил. Этот Л. встречался им на улице (мы тогда жили на 16-й, дом 1) и в 50-е-60-егг. - здоровехонек - морду отворачивал, как бы не узнавал. «Кому война, а кому мать родна!» - поговорка тех лет.Наверное, к этому времени я совсем отупела от голода, в памяти все сливается, не выделяя дней и ночей. Помню, как с любимым мишкой тыкалась в край кровати, на которой, как спеленутая мумия, зашитый в серое байковое одеяло, лежал мертвый дед (мама с тетей ушли в поисках чего-либо съестного). Вот я снова спиной у остывающей печки, окна забиты фанерой, свет пробивался в уцелевшее стекло форточки.… Из слившихся воедино дней и ночей выплывает проблеск воспоминания: мы с мамой бредем вверх по обледенелой лестнице (люди плескали водой, неся воду из Невы в ведрах); мама в своей крептовой шубе, запахнутой вдвое на худом как скелет теле, повязанная платком на берет и крест-накрест за спиной; подскальзывается на обледенелых ступенях и падает затылком о ступени, скользит навзничь вниз и застывает неподвижно; я, ребенок 7-ми лет, плача ледяными слезами (слезы замерзают на щеках) поднимаю ей голову и уговариваю очнуться и встать. Похоже, это мне удается, раз говорю сейчас об этом. Бедная, бедная мама, слабая и кроткая, нашла в себе силу духа не умереть на этой лестнице, оставив замерзающего ребенка рядом…Помнится, как в ледяном сумраке комнаты, уже после смерти деда, мама с тетей разворачивает множество пергаментных пакетов - крупа - отсыпают немного рюмочкой в сторону, кусок сала – тетя Вера отрезает несколько тоненьких ломтиков - шуршит пергамент, запах… все обратно заворачивают и уносят. Это, более сильная, чем мама, тетя Вера сообразила, что ключ от дедовой комнаты подходит к двери соседней, куда поселили молодую женщину, у нее маникюр и горячая завивка, к ней ходит военный со шпалами на воротнике, носит пакеты с продуктами. Раза три или четыре тетя Вера от этого изобилия подворовывала крохи, очень понемножку, чтобы незаметно было, но та, видимо, заметила - поставила новый замок.К весне 42-го года по льду Ладоги стали доставать грузовиками муку и власти увеличили норму хлеба иждивенцам и детям до 250 граммов, хотя он продолжал быть с опилками и комками бумаги. Ранней весной 42-го года, в начале марта, кажется, когда еще был снег и уже светило очень яркое солнце, после долгого зимнего моего сидения.

Добавила Данелия 

Сергей Петрович Варшавский, Юлий Исаакович Рест - Подвиг Эрмитажа

 

 

...По утрам, выйдя из бомбоубежищ, их обитатели расходились по своим делам - кто в служебные комнаты Эрмитажа, кто - в Академию художеств, кто - в Академию наук. Старые женщины и дети, если не было воздушного налета, собирались в эрмитажном Школьном кабинете и, наслаждаясь тусклым дневным светом, глядели на Неву, на корабли у набережной, на Петропавловскую крепость,- ее шпиль, затянутый темно-серым чехлом, едва проступал на сером небе. По вечерам, когда в черном небе начинали рваться снаряды и в черном зените скрещивались лучи прожекторов, две тысячи человек вновь сходились в двенадцати бомбоубежищах...

...

"Вход во 2-е и 3-е бомбоубежища - через Двадцатиколонный зал, через запасный выход на двор, под арку,- записывает А. С. Никольский в блокадном дневнике. - Ночью этот путь - от подъезда до входа в бомбоубежища через переходы и залы Эрмитажа - фантастичен до жуткости. Светомаскировки на больших музейных окнах нет, и зажигать свет здесь не разрешается. Поэтому в Двадцатиколонном зале, в торцах его, стоят на полу аккумуляторы с маленькими электрическими лампочками. Все вокруг темно, как сажа. Впереди в кромешной тьме мерцает маленький путеводный огонек. Собьешься с пути - наткнешься на колонну, витрину или косяк двери.

Из Двадцатиколонного зала, перейдя небольшую комнату, попадаешь в помещение с вазой невероятной величины^*... Темные обычно помещения были однажды освещены случайно приоткрытой дверью. Через минуту подбежавший сторож закрыл дверь, и все снова погрузилось во мрак, и не стало видно ни пола, ни потолка, ни распалубок, ни колонн, и самой вазы тоже не стало видно, только вдали внизу мерцал слабенький огонечек. На него и надо идти...

^* (А. С. Никольский говорит о знаменитой Колыванской вазе; ее высота - 2,5 м, ширина в большом диаметре - 5 м, в малом - свыше 3 м; весит она 19 тонн.)

 

...

3-е бомбоубежище, предназначенное для сотрудников Эрмитажа,- это подвал под итальянскими залами с "просветами". Вдали налево в углу стоят наши постели. В левом ближнем углу живут Верейские^*. Наш угол со столом для работы и еды мы делим с семейством Буцов. Буц - помощник бухгалтера Эрмитажа..."

^* (Художник Г. С. Верейский, действительный член Академии художеств СССР, заслуженный деятель искусств РСФСР. )

 

(из воспоминаний художника А.С.Никольского)

"...С переездом в Эрмитаж новые впечатления от подвалов и жизни там, и от бомбежек города настроили меня на новый лад, и я стал много рисовать частью с натуры, частью по памяти и впечатлению. В результате этого рисования в течение октября, ноября и декабря накопилось около 30 - 40 рисунков, которые я разбил по темам на три тетради. Случайно тематика совпала с месяцами. В октябре я рисовал бомбоубежища с натуры, в ноябре - по впечатлению и памяти - Неву с кораблями и в декабре - залы, комнаты и переходы Эрмитажа".

Вернисаж блокадных рисунков Александра Никольского состоялся тут же в бомбоубежище. Однажды в декабре Никольский пригласил в свой угол эрмитажников, соседей по бомбоубежищу № 3, и друзей, расквартированных по другим подвалам. Он положил на стол заранее отобранные листы, поставил перед собой кресло, сам сел на стул.

- Буду показывать,- сказал он.

В подпоясанных ремнями ватниках, окутанные шарфами и шерстяными платками, не сняв галош со стоптанных валенок, сгрудились за спиной Никольского самые заядлые завсегдатаи всех ленинградских и московских вернисажей. Трепетали огоньки оплывающих свечей, причудливые тени скользили по сводам и стенам подвала, по простыням, огоражи- вающим кровати и топчаны, по холодному каменному полу.

- Буду показывать,- повторил Никольский.

На подлокотники кресла, опершись на спинку, встал первый рисунок, и все увидели 3-е бомбоубежище, в котором они сейчас находились, уменьшенное до половины листа ватмана,- койки и топчаны, огороженные простынями, столы со стопками книг, окутанные шарфами и платками одинокие фигурки людей. Потом они увидели бомбоубежище № 2, то, что под Двадцатиколонным залом - узкий коридор с цилиндрическими сводами и распалубками, и бомбоубежище № 5 - под египетскими залами, самое надежное в смысле непробиваемости, но душное, без удобств, параша стоит на холоду, и бомбоубежище № 7 - под боковым нефом итальянских залов, с бесконечным числом труб, проходящих по его потолку,- увы, могущественные змеи воздушного отопления уже безжизненны, уже не дают тепла...

 

(Альбом блокадных рисунков А. С. Никольского был преподнесен Государственному Эрмитажу в дар от Академии архитектуры СССР. В благодарственном письме ее президенту академику В. В. Веснину академик И. А. Орбели писал:

"Государственный Эрмитаж приносит Вам и в Вашем лице Академии архитектуры Союза ССР свою глубокую благодарность за великолепный дар - альбом рисунков, иллюстрирующих жизнь Эрмитажа в дни блокады Ленинграда, выполненных действительным членом Академии архитектуры А. С. Никольским.

Альбом этот явится украшением мемориального собрания Эрмитажа, посвященного Великой Отечественной войне, и будет служить документальным материалом для истории борьбы нашего города-героя против покушавшихся на него фашистских захватчиков".)

"Блокадный дневник моего брата Миши я храню как самую дорогую из накопившихся за долгую жизнь реликвий.

Наша семья жила в Ленинграде на улице Достоевского, рядом с Кузнечным рынком, напротив того дома, где теперь музей писателя. В большой коммунальной квартире у нас было две комнаты. Родители, окончившие Педагогический институт имени Герцена, преподавали математику в школе. Мы с братом сначала учились в 14-й образцовой (действительно замечательной!) школе имени Н. Я. Марра на Расстанной улице, где работал отец. Когда началась война, нас перевели в школу на Тамбовской (не помню ее номера, знаю, что в 1943 году она стала 367-й мужской), недалеко от Новокаменного моста. Мама работала в железнодорожной школе на улице Шкапина, около Балтийского вокзала. Несколько предвоенных лет пятым членом нашей семьи был Борис, папин племянник, приехавший из деревни
в Ленинград, чтобы учиться в институте.

Детство у нас с братом было счастливым. В семье царили мир, согласие, по воскресеньям ходили в музеи, гулять к Неве, а иногда ездили в Павловск, по вечерам папа читал нам вслух хорошие книги. До войны каждое лето мы проводили на родине отца в деревне Красные Горы Лужского района. Там жила с семьей папина старшая сестра. (Там появилось у меня второе имя — Нинель, придуманное первоначально мальчишками, чтобы дразнить меня. Этим именем называет меня Миша в своем дневнике.) Это была счастливейшая пора для всех нас, думаю, нам, детям, давшая на будущее основной запас физических и нравственных сил. Именно там у Миши зародился и с каждым годом креп живейший интерес к природе, прежде всего к миру животных. Если в ленинградской квартире у нас жили кошка, морские свинки, уж, то в деревне — ястреб, лесные мыши, гадюка. Миша наблюдал за их поведением, делал записи, зарисовки, а потом в Ленинграде доставал и читал серьезные книги об этих животных.

В Красных Горах узнали мы, что началась война. На удивление скоро стали доноситься издалека зловещие глухие удары: это немцы бомбили Лугу. И ясно стало: прежняя жизнь кончилась, начинается новая...

Осенью немецкие самолеты почти каждый день в одно и то же время (если не ошибаюсь, около половины седьмого вечера) прилетали бомбить Ленинград. Мучительное ожидание бомбежки начиналось уже около четырех-пяти часов. После сигнала воздушной тревоги большинство жильцов нашей квартиры усаживались в том месте, которое кто-то объявил самым надежным: в мрачной передней, среди калош и пальто, около капитальной стены. Прислушивались к пальбе зениток, свисту осколков, грохоту разрывов и гадали, томясь, — близко или далеко, ковровая бомбежка или нет... А Миша с папой шли в кухню. Оттуда из окна можно было увидеть большой кусок неба над приземистым Кузнечным рынком. Они наблюдали через окно за лучами прожекторов, заревом пожаров, пытались определить, где падали бомбы. Видели и зарево, как позднее оказалось, горящих Бадаевских складов.

А в декабре нас перестали бомбить. Немцы выбрали другое, как они, вероятно, считали, более эффективное оружие уничтожения ленинградцев: голод. Как это выглядело в повседневной жизни, а также и о многом другом рассказывает в своем дневнике шестнадцатилетний Миша. Он писал его ежедневно (пропущены из-за болезни только два дня) 159 дней,
с 8 декабря до 18 мая, когда во время страшного артобстрела города на трамвайной остановке на углу Международного и Киевской он был убит осколком снаряда, попавшим в висок."

Нина Тихомирова

***
Ленинград, 8 декабря 1941 года.

Начинаю этот дневник вечером 8 декабря. Порог настоящей зимы. До этого времени еще было малоснежие и морозы были слабые, но вчера, после 15-градусной подготовки, утром ударил мороз – 23 градуса. Сегодня держится на 16-ти, сильно метет весь день. Снег мелкий, неприятный и частый, пути замело, трамваи из-за этого не ходят. У меня в школе было только три урока. Война ширится. Сегодня узнали о начале военных действий между США и Японией. Вклеиваю сюда на память несколько вырезок.

Так как дневник начинает писаться не только не с начала войны, но с середины обычного месяца, необходимо сделать краткий перечень всего интересного, что произошло у нас и как мы живем в данный момент.

Ленинград в кольце блокады; часто бомбардировался, обстреливался из орудий. Топлива не хватает: школа, например, отапливаться углем не будет. Сидим на 125 г хлеба в день, в месяц мы получаем (каждый) примерно около 400 г крупы, немного конфет, масла. У рабочих положение немного лучше. Учимся в бомбоубежище, так как окна (из-за снаряда) забиты фанерой и собачий холод в классах. Дома живем в одной комнате (для тепла).

Едим два раза в день: утром и вечером. Каждый раз суп с хряпой или чем-нибудь другим (довольно жидкий), какао утром, кофе вечером. До последнего времени пекли лепешки и варили изредка каши из дуранды (теперь она кончается). Закупили около 5 кг столярного клея, варим из него желе (плитка на один раз) с лавровым листом и едим с горчицей.

9 декабря

Пятнадцатиградусный мороз без сильного ветра. Трамваи после вчерашних заносов не ходят. Целый день с утра до вечера идет отдаленная стрельба. Ребятам в школе дали без карточек (а возможно, будут давать и впредь) жиденького супа. Все-таки это что-нибудь да значит. Днем у нас с 10 до 5 часов света нет, самые неприятные – последние часы, темно. Сегодня со двора перетащили дрова. Днем поели хлеба, попили горячего кофе с хлебом, салом, полусухарем и галетиной. Всего, конечно, минимальное количество, но все же это – из ряда вон выходящее событие. Вечером думаем шить варежки. Спать лягу часов в 8.

10 декабря

Погода все та же. В 6 часов мама ходила в очередь за конфетами, но безуспешно. Вернувшись, сообщила радостную новость: нашими войсками взят снова Тихвин. Приподнятое настроение. Мама сшила первую пару варежек. Замечательные. Просторные, теплые. Сегодня сварили суп на два дня из 10 картошек (две кастрюли), кружки бобов, чуть-чуть лапши и по кусочку мясных консервов... Клея по городу нет. При случае запасем еще. Пока он идет у нас замечательно с разными острыми приправами. Затоплен камин. Сейчас будем греться, пить кофе, читать вслух. Настроение бодрое. Ждем газет с подробностями боев за Тихвин. Дневник я теперь пишу, как только дают свет, то есть после 5 часов.

11 декабря

Сегодня – еще радостная весть: наши войска взяли Елец. На Тихом океане заваривается страшная каша. Япония действует вовсю. В школе было из-за холода четыре урока. Вероятно, так будет и впредь. Собрались все дома до двух часов. Поэтому согрелись чаем. Выдано по сухарю и галетине. Обедать сегодня будем позднее.

Вокруг – упорные, но, по-моему, ложные слухи о прибавке хлеба. Идут разговоры об эвакуации через лед Ладожского озера. Кто говорит – идти пешком 200 км, кто – 250 км. На вторую декаду выдадут еще понемногу масла. Если удастся получить – замечательно. Сегодня намечается шитье варежек для меня.

12 декабря

После сильной ночной метели – замечательно ясные, морозные утро и день. Улицы занесены снегом. Трамваи не ходят. Испытал свои новые варежки – прямо спасение для рук, совсем не мерзнут. Мама получила за первую декаду месяца 800 граммов черных макарон. Сразу же разделили их на 10 частей. Выходит по неполной чайной чашке на кастрюлю супа. Суп сегодня уже варили с капустой. Папа сегодня ушел в школу на ночное дежурство. Взял два одеяла, надел свежесшитые стеганые ватные брюки: ведь в школе лютый холод! Такие же брюки, вероятно, будут готовы к среде и для меня. Сейчас мы втроем сидим и читаем. Скоро пойдем спать.

Вообще все мы страшно похудели, в ногах и теле слабость, которая особенно чувствуется после пилки дров (даже очень непродолжительной), ходьбы и т. д. Тело все время зябнет, пустяковые царапины и ожоги не заживают очень продолжительное время. Стараюсь уроки приготовлять в школе, раньше ложиться спать.

13 декабря

Газет еще нет, но сводка, кажется, хорошая. Второе наступление немцев на Москву провалилось с огромными для них потерями. Гитлер бесится, юлит, старается придумать хоть какое-нибудь объяснение провала «молниеносной войны». Америка ведет себя, как боксер тяжелого веса в начале боя: бодро сообщает о гибели линкора и линейного крейсера – «пустяки, мол, наплевать». Папа продежурил ночь благополучно, пришел еще до ухода нашего в школу. На вечер план такой: греемся у камина, пьем кофе, читаем «Морского волка» и рано ложимся спать. Завтра также думаем отсыпаться. Сегодня начали подготовку к 20-му числу: отрезали часть от 2-дневной получки хлеба. Так что ко дню моего рождения, вечером, каждый получит на пиру по такой добавке.

14 декабря

Спали до одиннадцати часов. День прошел незаметно. Варили обед, я доделал микроскоп, но еще не испытал его. Вечером прочли при камине три главы «Морского волка». Скоро должны выключить электричество. До этого момента почитаю «Большие надежды» Диккенса. Потом – спать. К вечеру оставил четыре ломтика сушеного хлеба (очень маленьких), кусочек сухаря, пол-ложечки топленого сахара (чаю я не пил во избежание запухания), и будет еще, благодаря воскресенью, выдача шоколада. Сегодня подсчитал остатки клея – 31 плитка. Как раз на месяц.

В городе заметно повысилась смертность: гробы (дощатые, как попало сколоченные) возят на саночках в очень большом количестве. Изредка можно встретить тело без гроба, закутанное в саван.

15 декабря

Туман при морозе в 25 градусов. Все покрыто инеем. По краям улиц скапливаются громадные сугробы. Снег убирать трудно, поэтому даже после не особенно сильного снегопада трамваи не ходят. В бомбоубежище школы – адский холод. Заниматься очень трудно. Мама идет сегодня на ночное дежурство.

С некоторых пор все замечают, что у меня опухает лицо. Думаю поэтому, как можно больше уменьшить себе порцию воды. Вообще об опухании: по городу болезнь эта очень сильно распространена. Опухание начинается с ног, переходит на тело; многие умирают. Еще раз подчеркиваю громадную смертность среди населения. Возвращаясь из школы, можно встретить до 10 гробов.

16 декабря

После первого урока, ввиду холода, нас попробовали перевести в 11-ю школу; оказалось, что там еще хуже: к холоду прибавилось отсутствие света. Не знаю, как просидели два урока. Потом мы пошли в столовую. Съели по тарелке супа. Сейчас ждем прихода мамы. Затопим плиту, будем варить обед. Наши части все продолжают теснить немцев. Газет еще не было, но, кажется, нами заняты Клин, Ясная Поляна и еще несколько станций и местечек. Писем пока ни от Бори, ни от «бузулучан» (как я мысленно называю теперь наших) нет. Вообще же держать настроение достаточно бодрым иногда трудно: сказываются и холод, и недоедание......

Читать далее:http://magazines.russ.ru/zvezda/2010/2/ti15.html

 

Валентина Гавриловна Тонск родилась в Ленинграде, в обычной трудовой семье. Отец был инженером геологом, работал в Горном институте, умер от голода в 1941 году, мать работала в блокаду в ателье по пошиву одежды для Ленинградского фронта. Старший брат, летчик, погиб в конце войны, его самолет был сбит над фашисткой Германией. 
Валя, во время блокады училась в 26 школе Василеостровского района.

 

Дневник легендарной Тани Савичевой, которая вела его в блокадном Ленинграде, известен всему миру. Таня Савичева жила на 3-й линии Васильевского Острова, а школьница младших классов Валя Тонск жила все 900 дней Ленинградской блокады на 5-й линии В.О. 
Её зарисовки блокадной жизни сделанные рукой девочки - очевидца блокадной хроники, впечатляют в высшей степени своей непосредственностью и неосознанной силой. 
Впервые блокадная тема в иллюстративной форме так остро поднимает проблему голода, возвышая её до не свойственной психологии ребёнка нравственной высоты. 
Уникальный по своей выразительности ценнейший иллюстративный материал, который прошел через сердце маленькой ленинградки и дожил до сегодняшнего дня, представлен на выставке рисунков Валентины Гавриловны Тонск «Блокада глазами ребенка». 

84 уникальных рисунка маленькой девочки, жительницы блокадного Ленинграда, наконец-то увидели свет.

Валя Тонск отразила весь ужас блокады цветными карандашами на тетрадных листочках. Герои ее рисунков - реальные люди: соседи, родственники и она сама. Главная тема - голод. Все это время блокадница прятала рисунки в шкафу. Показать их миру решилась только сейчас.

Рисунки пронумерованы, дано объяснение.
Вот, например, картинка N 28: «В детском доме дети были похожи на маленьких старичков и старушек. Было так тихо, что не верилось, что это детский дом. Лёжа в своих кроватках, все дети просили только хлеба».

N 32: «Так умирали люди прямо на улицах. Университетская набережная, зима 41−42».
N 35: «Извозчик вилами собирает покойников».
N 43: «Так выглядела 5-я линия ВО (там жила семья Валентины Тонск, а Таня Савичева совсем рядом — на 3-й линии Васильевского острова! — М.Ф.) у Среднего проспекта. На углу торговка с человеческим студнем. Некоторые у неё покупали и ели».
N 63: «Это я с девочками принесли раненым цветы. А один раз устроили им концерт в госпитале».
N 72: «Весна 42 г., снегирь, скоро всё зазеленеет, будем есть траву и выживем. В магазинах — хвойная вода на сахарине».
N 80: «Это был самый радостный салют. Полная темнота и только освещение военных прожекторов. 27 января 1943 г.».

 

 

 

 

 

 

 

Немцы освещали объекты для бомбордировок: сбрасывали на парашутах факелы-светильники.

 

 

 Извозчик вилами собирает покойников.

 

 

 

 

Бабушка и ее внук. Перед смертью они ели солому из матраца.

 

В квартире у людоедки после ее ареста.

 

 Дорога Жизни.

 

Умер отец. Сидим и плачем от горя.

 

 

 МПВО-шники. Они ухаживали за теми, кто не вставал.

 

Горят американские горы в зоопарке.

 

 Шестиэтажный дом возле Форума сгорел за одну ночь, весной 1942.

 

  

41. Встреча Нового Года. 1942.

 

Концерт для раненых в госпитале.

 

 Весной 1942  заработала баня на 5 линии В.О.

 

Бомбоубежища. В начале у нас были силы в них прятаться, но потом мы махнули рукой.

 

 

 

 Две коптилки в блокадной булочной.

 

Смоленское кладбище.

 

 

Бомба попала в завод имени Козицкого.

 

 Очередь в магазин за гречневой крупой - 200 гр. на человека. Справа ателье.

 

 27 января, полное снятие блокады.

 

ВОСПОМИНАНИЯ АЛИСЫ ФРЕЙНДЛИХ

"Я убеждена, что ангел-хранитель - это суммированная энергия любви. Людей, которые нас любили..."

Семья Фрейндлих жила в коммуналке дома, который числился по переулку Гривцова, д.1/64, а парадным выходил на Мойку, в квартире номер 2.

http://www.citywalls.ru/house2171.html

Алиса Бруновна вспоминает: "Я родилась в доме на Исакиевской площади. Из окон нашей квартиры был хорошо виден собор, а в пяти минутах ходьбы от дома стоял знаменитый Медный всадник и открывался захватывающий душу своей какой-то сверхкрасотой вид на Неву. Очарование моего города с детства вошло в душу и околдовало на всю дальнейшую жизнь...

Жизнь мы вели очень скромную. Жили в двухкомнатной квартире на первом этаже флигеля огромного доходного дома на углу Мойки и переулка Гривцова, который до войны назывался Демидов переулок. В маленькой, пятнадцатиметровой комнате размещались мы с папой и мамой, в очень большой, сорокаметровой комнате, разделенной фанерными перегородками, обитали сестры моего отца со своими мужьями и детьми, а также бабушка Шарлотта Фридриховна, которая была центром всей семьи. Народу там жило так много, что подселить кого-то постороннего было невозможно, поэтому нам удалось сохранить отдельную квартиру. В этом же доме до революции располагался обув ной магазинчик моего деда Артура Ивановича с огромными витринами и вывеской «Изящная обувь Фрейндлиха». Замечательный был двор с усадьбой Демидовых, в котором мы гуляли. Что там сейчас, даже не знаю. Однажды ходила, пыталась заглянуть, но ворота были закрыты. Во время первой, самой страшной блокадной зимы у нас по сигналу воздушной тревоги собирались жильцы верхних квартир со всего подъезда. Но когда во время очень сильного авианалета мы укрылись в бомбоубежище, квартиру разбомбило, и мы переехали в комнату папиного брата и его семьи в коммуналке в том же доме, по адресу: набережная Мойки, дом 64/1, квартира 2, где и жили все вместе, свились в одно гнездышко. Окна наши выходили на Исаакиевскую площадь.

В июне 1941-го Алисе Фрейндлих шесть с половиной лет.
1 сентября она пошла в первый класс 239 школы на Исаакиевской площади. А 8 сентября началась блокада Ленинграда.

"- В начале войны проблем с едой мы не ощущали. У немцев ведь всегда на полочках что-то припасено. Я помню, как к нам прибегала соседка с чашечкой, просила немножко, пару ложечек, манки для своего ребенка. И бабушка ей насыпала манки. Еще не наступила зима, еще шла осень 41-го. Еще можно было безмятежно отдать кому-то столовую ложку манки. Никто же не предполагал, что блокада будет так долго длиться. А потом наступила зима, и бабушка перешла на режим строгой экономии и дисциплины. Она больше не давала нам хлеб просто так. Только строго по часам. Помню, я сидела, как истукан, и подолгу смотрела на часы, на то, как бежит стрелка к тому заветному моменту, когда бабушка нам что-то даст. А ведь очень многие гибли из-за того, что сразу съедали свои 125 граммов хлеба, которые выдавались на сутки в самую тяжелую зиму.

У бабушки с довоенных времен оставалась горчица. Роскошь! С ней казался вкусным даже студень из столярного клея, который тогда все в Ленинграде варили. Еще у нас оставалась сода, мы бросали ее в кипяток, и получалась шипучка.

Топили в основном мебелью, в итоге сожгли всю, кроме того, на чем нужно было спать и сидеть. В буржуйке сгорело полное собрание сочинений Толстого, прижизненное издание. Но тут так: или смерть, или книжки в огонь…

Сначала уехал папа — он эвакуировался с ТЮЗом, где к тому времени работал. Улетел буквально последним самолетом, после чего кольцо блокады окончательно сомкнулось. Мы с мамой почему-то с ним не поехали. Не знаю, в чем была причина. Может быть, потому, что всех взять не могли. Кстати, к нам отец так и не вернулся – в эвакуации у него появилась новая семья. Зимой 1941-го не стало нашей квартиры — в нее попал снаряд. Причем, по слухам, это был наш снаряд — то ли недолет, то ли перелет… Я очень хорошо запомнила, как мы вернулись домой и увидели выбитые стекла и двери, рояль, бедный, весь в штукатурке, все разметано…

Мама работала на военном заводе и высылке не подлежала, а добровольно уезжать из Ленинграда она не хотела. Папина сестра, кстати, тоже могла никуда не уезжать, потому что носила фамилию мужа — Бендерович. Но она не могла бросить пожилую мать и поехала вслед за Шарлоттой Фридриховной, за что поплатилась: после войны ей дали десять лет лагерей «за самовольное оставление места поселения». В школу я пошла в январе 1943 года, когда мне было уже восемь лет. Школа № 239 была тогда общеобразовательной, без всякого физико-математического уклона, которым так знаменита сегодня. И располагалась она в те годы совсем в другом здании — в «Доме со львами», особняке Лобановых-Ростовских на Исаакиевской площади. Мы сидели в классе прямо в пальто, в шапках и варежках. Тетрадей не было, и мы учились писать на обороте старых бланков и на полях газет, которые выходили в блокаду регулярно. Как только звучала сирена, предупреждавшая об артобстреле, нас спускали в огромный подвал под зданием школы. Десять лет назад, к моему предыдущему юбилею, обо мне делали телепрограмму, и тогда я зашла со съемочной группой в это здание: нашла свой класс, заглянула в наш бывший огромный актовый зал и даже, как когда-то в детстве, съехала по мраморным перилам лестницы в парадном вестибюле.

Бабушка - Шарлотта Фёдоровна… Фридриховна она была, но по-русски уже Фёдоровна. Их выслали потом в двадцать четыре часа, и мы с мамой остались вдвоём. Бабушка умерла в эшелоне. Их везли куда-то под Красноярск или Свердловск. Не доехала. Мы даже не знаем, где её могила... Помню, когда мама провожала их на вокзале, там стояли большие котлы. Под ними были костры, и в них варились макароны, и они вываривались до состояния теста. Это тесто тут же замерзало, его рубили на буханки и выдавали вместо хлеба... Ну, естественно, бабушка тут же отрезала кусок и дала маме...

Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых — выжить, во-вторых — всё, всё запомнить. Может быть, когда-нибудь напишу об этом… Вместе с трудным, с очень страшным, в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке — видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, какая-то даже физическая защита…"

Всю войну Алиса прожила в Ленинграде. В декабре 1942 года поступила в первый класс N 239 средней школы (ул.Майорова, 3), где проучилась в 1 и 2 классах. В 1943 году была принята в пионерскую организацию.

Источники: http://www.alisa-freindlih.ru/page/bio.html , а такжеhttp://www.sobaka.ru/city/cinema/25827

 

Книга памяти СПбГУ

 

От редколлегии.

Из всех пережитых нашей Родиной войн и вражеских нашествий Великая Отечественная война 1941 — 1945 гг. была самой жестокой и кровопролитной. Красная Армия, принявшая на себя основную тяжесть борьбы с военной мощью фашистской Германии, потеряла почти 11,5 млн своих воинов. Пострадали и мирные жители: миллионы наших соотечественников погибли в эту войну от бомбежек и артиллерийских обстрелов, в результате террора в оккупации и массовых казней в лагерях смерти, созданных на территории многих европейских стран и в самой Германии. Усилиями Советов ветеранов, работников военкоматов, архивов, музеев Славы, групп «Поиск» и других общественных организаций удалось вернуть из безвестности имена многих погибших. Но и спустя 50 лет после окончания войны не создана еще Книга Памяти, в которую вошли бы все, кто погиб на фронте и в тылу, в плену и оккупации.

Своим мартирологом Санкт-Петербургский университет надеется внести посильный вклад в создание такой Книги Памяти и выразить безмерную скорбь и глубочайшую благодарность тем универсантам — ученым, аспирантам, студентам, рабочим и служащим,— которые жизнью заплатили за победу в Великой Отечественной войне. По многим причинам создание этого мартиролога было отложено на долгие годы, хотя первые попытки установить потери университетского коллектива делались еще в годы войны и блокады. Но дать тогда исчерпывающие ответы на вопросы о том, сколько студентов и аспирантов, рабочих и служащих ЛГУ погибло от голода и какова судьба 2500 универсантов, ушедших на фронт в составе регулярных частей Красной Армии и Народного ополчения, было, конечно, невозможно.  И послевоенные годы это оставалось невозможным из-за «ленинградского дела» (его жертвой стал и ректор ЛГУ военного времени проф, А. А, Вознесенский, который в годы блокады отчаянно старался спасти университетский коллектив). Разумеется, вернувшиеся с фронта универсанты первыми не досчитались многих своих товарищей и ощутили безвозвратность их потери. Но систематическая работа по увековечению памяти погибших в Великой Отечественной войне универсантов началась только с конца 50-х годов. На факультетах стали создаваться группы «Поиск», которые организовывали походы по местам боев, устанавливали имена погибших, собирали материалы для оформления Комнат боевой славы. У истоков этого святого дела стояли бывшие фронтовики, впоследствии видные ученые — профессор геологического факультета В. Ф. Барабанов, профессор биологического факультета И. Х. Блюменталь, Герой Советского Союза профессор экономического факультета И. В. Котов, профессор математико-механического факультета А. А. Никитин, заведующий кафедрой истории партии профессор П. Р. Шевердалкин, начальник военной кафедры генерал- майор И. П. Кныш. Выяснение судеб погибших сотрудников начинали: на биологическом факультете — доц. М. Ф. Вернидуб, на географическом — доц. Г. И. Козлова, на геологическомдоц. 3. А. Образцова, на физическом — ст. н. с. А. В. Золотавин и проф. Г. В. Молочнов, на химическом — доц. И. В. Василькова и доц. Г. В. Ефремов, на филологическом — преподаватели А. И. Редина, А. Е. Островская, доц. И. Н. Юматова, на восточном — доц. А. П. Векилов и многие другие. Усилиями этих подвижников был создан документальный и мемуарный фонд Великой Отечественной войны в Музее истории Университета, открыты на ряде факультетов мемориальные доски с именами погибших универсантов. В 1969 г. в вестибюле Актового зала Университета состоялось торжественное открытие мемориальной доски в память о не вернувшихся с войны геологах. С 1967 г. вся работа по увековечению памяти погибших универсантов координируется Советом ветеранов Великой Отечественной войны, первым председателем которого стал генерал-майор в отставке И. П. Кныш. К сожалению, эта работа постоянно затягивалась. Так, возникшую еще в 1970 г. идею установить на территории Университета памятник его сотрудникам и воспитанникам, павшим в боях за Родину, удалось реализовать лишь спустя 15 лет: гранитная стела, а затем и бронзовый горельеф были установлены к 40-летию Победы благодаря энергии и настойчивости самих ветеранов войны, в первую очередь доцента кафедры физического воспитания Н. Д. Третьякова. Наконец, только в последние годы реально встал вопрос о создании Книги Памяти Ленинградского — Санкт-Петербургского университета. Приказом ректора С. П. Меркурьева от 11 мая 1993 г. «О подготовке к 50-летию Дня Победы над фашистской Германией» была образована специальная комиссия по созданию мартиролога во главе с проректором по научной работе В. Н. Трояном. В ее состав вошли представители ректората, Совета ветеранов войны и труда, исторического факультета, Архива Университета, Музея истории Университета. Непосредственная работа над Книгой Памяти была возложена Ученым Советом Университета на кафедру новейшей истории России исторического факультета и рабочую группу в следующем составе: канд. биол. наук М. Ф. Вернидуб, канд. ист. наук "1". 1-1. Жуковская, д-р ист. наук В. А. Кутузов, Т. В. Лешукова, Т, Н. Николаева, канд. ист. наук И. Н. Олегина, И. С. Ратьковский, канд. ист. наук В. А. Рачковский, канд. ист. наук И. А. Росенко, д-р ист. наук Г. Л. Соболев (руководитель рабочей группы), канд. ист. наук М. В. Ходяков.

 

От составителя.

Приступая к работе над Книгой Памяти Ленинградского— Санкт-Петербургского университета, составители руководствовались рядом принципиальных положений, которые были определены комиссией по ее подготовке. Во-первых, в Книгу Памяти должны были войти все погибшие в годы Великой Отечественной войны работники Университета — от академика до вахтера. Во-вторых, Книга Памяти должна была включить в себя всех тех погибших, кто в июне 1941 г. числился в списках студентов и аспирантов, а также выпускников 1941 г., которые сразу же после сдачи государственных экзаменов были призваны в Красную Армию или ушли в Народное ополчение. В-третьих, Книга Памяти должна была объединить на своих страницах всех универсантов — убитых на поле боя; погибших в блокированном Ленинграде от голода, холода, бомбежек, артиллерийских обстрелов; скончавшихся во время эвакуации, а также вернувшихся после нее снова в родной город, но не доживших до дня Победы. Нисколько не принижая ратного подвига универсантов-фронтовиков, такой подход восстанавливает историческую справедливость: ведь и группы «Поиск», и Советы ветеранов войны на факультетах в течение длительного времени выявляли прежде всего имена погибших на фронте. Составители могли убедиться в этом, ознакомившись с материалами фонда Великой Отечественной войны в Музее истории Университета и с опубликованными списками погибших универсантов '. Попутно заметим, что сам факт публикации не является достаточным основанием для включения в Книгу Памяти того или иного имени: принцип исторической достоверности требует в данном случае обязательного подтверждения гибели документом (лучше несколькими) или, в случае его отсутствия, свидетельством очевидца гибели. Наконец, Книга Памяти Ленинградского — Санкт-Петербургского университета как мартиролог одного из ведущих научных и педагогических центров страны должна показать, какой ущерб Великая Отечественная война нанесла научному потенциалу нашей страны. Ведь накануне Великой Отечественной войны в ЛГУ работало 20 академиков, 167 профессоров, 385 доцентов, 377 ассистентов, 224 лаборанта и обучалось около 8 тыс. студентов. Поэтому необходимо было наряду с биографическими сведениями дать хотя бы краткую научную характеристику каждого погибшего универсанта — ученого, аспиранта, талантливого студента. Реализация этих положений потребовала от составителей широких документальных разысканий. В процессе работы в различных архивах предстояло не только найти документальное подтверждение гибели определенного универсанта, но и уточнить, значится ли он в документах как универсант. Главным источником документального подтверждения боевых потерь универсантов был Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации (ЦАМО РФ), в котором хранятся официальные донесения воинских частей о гибели их наличного состава. К сожалению, однако, часто вместо указания места и даты гибели в них значилось: «Пропал без вести». Эта казенная фраза в документах личного состава войск Ленинградского и Волховского фронтов фактически означала подтверждение о гибели, так как во время тяжелых оборонительных боев 1941— 1942 гг. гибель многих тысяч солдат и офицеров никто не мог засвидетельствовать. Достаточно сказать, что из 467525 человек безвозвратных потерь Ленинградского фронта за время войны на долю пропавших без вести и попавших в плен приходится 111 142 человека~. В их числе оказалось и немало универсантов, судьба которых, к великому сожалению, не выяснена и поныне (лишь в ряде случаев при помощи других документальных источников или очевидцев удалось установить более или менее точные обстоятельства гибели) . Особые сложности вызвало выяснение судьбы ополченцев, Общее число которых в ЛГУ достигало не менее 1,5 тыс. человек. Составители мартиролога тщательно исследовали документы, которые сохранились в Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации, в Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб.), в Архиве Василеостровского района Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб), в Архиве Василеостровского районного военного комиссариата, в архиве Санкт-Петербургского университета, в Музее истории Санкт-Петербургского университета и др. И все же приходится, вслед за ветеранами, констатировать, что  «за прошедшие пятьдесят лет мы сделали явно не все возможное, чтобы по крупицам собрать достоверные сведения об университетских бойцах народного ополчения...».

 

Ценные материалы об ополченцах были получены в результате таких источников, как лицевые счета добровольцев, приказы ректора ЛГУ о зачислении в Народное ополчение, Алфавитная книга погибших в Великую Отечественную войну жителей Василеостровского района, делопроизводство 276-го и 277-го Отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов, в которых воевали и погибли многие универсанты. И, конечно же, помогли свидетельства участников боев. Мы сегодня продолжали бы числить в «пропавших без вести» группу студентов-биологов, принявшую в августе 1941 г. бой с танками противника у дер. Котино. И оставшуюся там навечно, если бы единственный уцелевший из участников этого боя не засвидетельствовал впоследствии их героическую гибель.

Не меньше трудности вызвало и установление погибших от голода в осажденном Ленинграде научных сотрудников, аспирантов, студентов, рабочих и служащих. Дело в том, что не только  зимой 1941 — 1942 гг., когда многие из них утратили связь с Университетом, но и в послевоенное время учетом погибших универсантов на большинстве факультетов и в подразделениях Университета не занимались. Достаточно сказать, что из 104 штатных работников Научной библиотеки ЛГУ в январе 1942 г. осталось только 7, а в опубликованных списках погибших значится 4 сотрудника. В приказах ректора, начинавшихся с лаконичной фразы «Исключить за смертью», фиксировалась гибель лишь тех сотрудников, которые до этого продолжали работать в университете. Основная же масса погибших от голода студентов и аспирантов как бы канула в черную дыру блокады (их еще предстоит вызволить из забвения). Нельзя также умолчать и о том, что, согласно приказу ректора ЛГУ от 28 февраля 1942 г., большое число рабочих и даже часть преподавателей были уволены в связи с эвакуацией Университета. Однако далеко не все сотрудники Университета, тем более студенты и аспиранты, имели возможность эвакуироваться в Саратов в конце февраля — начале марта 1942 г. Многие из них не смогли выжить, оставшись в блокадном городе. Но и те универсанты, кто эвакуировался, продолжали умирать по пути следования в Саратов и на новом месте жительства. Необходимо поэтому отметить, что выявленные по делопроизводственным документам имена составляют лишь часть всех погибших в блокированном Ленинграде работников Университета.

Биографические данные и сведения о научной и педагогической деятельности универсантов получены в результате изучения сохранившихся в Архиве Университета материалов его канцелярии — личных дел, картотеки профессорско-преподавательского состава, картотеки рабочих и служащих, картотеки аспирантов, картотеки студентов и др. Хранящиеся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга документы Ученого Совета и Научного отдела ЛГУ позволили дать хотя бы общее представление об области научной деятельности, сфере научных интересов и вкладе в науку погибших ученых Университета. Большую помощь здесь оказали и опубликованные мемориальные материалы в периодической печати, и в первую очередь в газете «Ленинградский университет», в различных сериях «Вестника Ленинградского университета», а также в «Очерках по истории Ленинградского университета».

Огромный объем документальных разысканий не позволил включить в Книгу Памяти необходимые материалы о всех погибших универсантах, имена которых уже опубликованы в Списках погибших.

В заключение составители считают необходимым выразить свою благодарность всем, кто оказывал помощь и содействие в подготовке и публикации Книги Памяти, — Совету ветеранов Великой Отечественной войны Университета и его факультетским организациям, Ректорату, работникам Архива, Музея 
истории Университета, Издательству СПбГУ и типографии № 8,  а также фотографам кинофотолаборатории В. Т. Кузнецову и Н. А. Аблямитовой, сотруднику газеты «Санкт-Петербургский Университет» С. В. Стремилову, благодаря искусству которых портреты универсантов, полученные от Советов ветеранов войны и труда факультетов, от родных и близких погибших, воспроизводятся в нашей книге.

Составители заранее приносят свои извинения за неполноту  и Краткость   биографических очерков, за возможные в них неточности и ошибки и выражают   одновременно надежду, что публикация первого выпуска Книги Памяти Ленинградского — Санкт-Петербургского университета даст новый импульс поиску погибших универсантов и увековечению их памяти.

(сайт СПбГУ)

Суворовский пр., 40 Б http://www.citywalls.ru/house7675.html

Ковалева Людмила Васильевна ( блокадные воспоминания жительницы дома )

 

Однажды на открытом уроке у ребят второго класса я спросила, как они себе представляют, что такое война? Что такое блокада? И один мальчик сказал «Я знаю! Мальчишки встали в круг, а одного вытолкнули, он хочет выбраться, а его не выпускают. Через руки пытается пролезть, а ребята не пускают. Вот я так и представляю, что наш город находится в окружении, а вокруг стоят немецкие танки, немцы, и они не выпускают никого из Ленинграда».

 

Однажды я во время блокады шла по Лиговскому проспекту, а мне надо было на Суворовский. И я пошла через Московский вокзал, поднялась наверх, к поездам, где всегда шумный народ с вещами, кто-то приезжает, кто-то уезжает. И когда я поднялась на платформу, я увидела что нет ни одного человека, ни одного поезда, только рельсы вдаль. Тогда до меня дошло, что у нас блокада – некому приехать и некуда ехать.

Ладожское озеро в 1941 году уже в начале ноября месяца начало сковывать свои берега льдом, как будто оно почувствовало, что ленинградцам плохо, что они умирают, что у них голод. И уже 15 ноября лед окреп. А для того чтобы возить что-то, надо чтобы он полностью окреп. Морозы были 38, 39, 40 градусов! Необыкновенно! И Ладожское озеро сначала опробовали – по нему прошли человек 30 смельчаков от нашего берега до противоположного, это около 30 километров. И лед их выдержал. Тогда пошел санный поезд, а потом легкие машины грузовые, все пропустило наше озеро! А когда оно полностью окрепло, помощь шла и днем и ночью, было целых шесть дорог!

Мы жили на Суворовском проспекте  40Б( http://www.citywalls.ru/house7675.html), наш народ был очень дружный. И однажды мы решили, что поедем на Круглое озеро в Парголово. Оно и сейчас живо – и озеро, и гора. Мы забирались на эту гору смотрели вниз, купались, пекли картошку, пили чай. Когда вечером мы пошли домой, поднялись на гору, там сейчас станция Озерки, увидели толпу народа. Они стояли и слушали радио на столбе. «- Что случилось? – Война». Наши ребята сразу сказали, завтра идем в военкомат. Они все ушли на фронт, но ни один не вернулся.

С началом войны на каждую парадную был назначен дежурный. Я тоже дежурила в парадной. У меня сбоку противогаз. Солнечная хорошая погода…И вдруг гул самолета привлек мое внимание, я смотрю – солнце слева, а справа летит самолет. И от этого самолета отделились две маленькие точки. Это бомбы…Я бросилась вглубь парадной, прижалась к стенке, зажала голову и жду куда упадут. Наш дом пятиэтажный, старой застройки, очень крепкий. Но мне показалось, что он качнулся. И тишина…Я выскочила на улицу. Смотрю, с левой стороны ближе к Смольному, дом 50 ( http://www.citywalls.ru/house7668.html ), где только что открыли госпиталь, всю неделю туда возили раненых. И вижу клубы дыма, огонь вырывается из этого здания. И никто ничем помочь не смог… Несмотря на то что на каждом госпитале находится знак, что здесь больные и раненные, эти бомбы попали именно туда. Так что немецкая разведка работала у нас хорошо. Мы стояли и все плакали, ни пожарные, ни скорые не могли помочь, ни с какой стороны невозможно было подступиться к этому зданию. В этом госпитале тогда погибло сразу 600 человек.

День победы. Мы с мужем зарегистрировались 30 апреля, а 9 мая делали свадьбу. А после свадебного торжества мы все поехали на салют. А салют лучше всего смотреть у моста Лейтенанта Шмидта, там больший обзор. Орудия привезли с фронта и все выстрелы встречали громким «Ура!», все целовались, смеялись. Была  такая необузданная радость! Совершенно чужие люди вдруг целуются, обнимаются. Это было невероятное состояние радости. После все начали расходиться, и мы пошли на остановку. В транспорт все заходили битком, и нас в автобус внесли. И тут кто-то кого-то задел и началась небольшая драка. И я мужу говорю «Ну, запевай!», у него был шикарный громкий голос. И он запел «Дымилась роща под горою…». Публика сразу затихла и руки остановились, и песню подхватил весь автобус. И мы пели от Площади труда  до московского вокзала. Когда нам нужно было выходить, муж попрощался с пассажирами и все его аплодисментами провожали. Это был настоящий праздник!

Георгий Петрович Пинаев (без адреса ).

 

 

Я быстро бегу по коридору нашей большой квартиры, в которой живут шесть совсем разных семей, и вдруг слышу по радио торжественный и необычный голос «Немецкие войска сегодня перешли границу…» вот это да! Ура, началась война! И не понарошку, а самая настоящая. Вот мы им покажем!

Я вбегаю в нашу комнату и сообщаю об этом замечательном событии маме и бабушке. К моему удивлению, они приходят в ужас. Что было дальше, я не помню. На столе лежит полосатый наматрасник, в который мама укладывает мои трусики, майки и другую одежду. Рядом стоит моя бабушка, которая настойчиво говорит: «Обязательно положи зимнее пальто, теплую шапку и варежки. Не забудь положить учебники».

Вскоре мы оказываемся на площади, где на запасных путях стоят трамваи. Мы грузимся в них и едем на вокзал. Знакомых ребят нет. Всех я вижу впервые. Мы уже в вагоне поезда. Я на второй полке и через открытое окно мне суют в руки портфель и мешок с чем-то твердым и говорят, что я должен не выпускать это из рук, пока мы не приедем на место. Раздается гудок. Все родители машут руками. Мама кричит, что мы скоро увидимся, и почему-то плачет.

Мне тоже на секунду становится грустно и немножко страшно. Поезд трогается, и внутри рождается чувство свободы и предвкушение приключений. Я не понимаю, что происходит. Почему столько тревоги было в маминых глазах? Я ведь скоро вернусь. Это будет как в пионерском лагере…

Я не знаю, куда нас везут. Помню только незнакомое слово «Ярославль». Мне кажется, что это пионерлагерь. Поезд ползет как улитка, часто останавливается и подолгу стоит на месте. Однажды взрослые, которые едут с нами выводят нас из вагонов и ведут зачем-то в зеленую рощу недалеко от поезда. Из этой рощи мы видим, как в небе появляются черные тяжелые самолеты и пролетают над нами. Земля начинает дрожать, раздается оглушительный грохот. Внутри все сжимается и становится нечем дышать. Все прижимаются к земле, но все опять тихо, как будто ничего и не было, только удаляется тяжелый гул. Нас быстро загоняют в вагоны, и поезд рваными рывками несется вперед, как испуганная лошадь…

Когда в пионерский лагерь, где я оказался, приходила почта, это было великое событие. Получившие письмо ликовали, а остальные понуро расходились по углам. И вот однажды, я уже не помню кто, подбегает ко мне и кричит: «Пляши». Это значит, что ко мне пришло долгожданное письмо. Я открываю его и замираю. Пишет не мама, а моя тетя: «…Ты уже большой мальчик, и ты должен знать. Мамы и бабушки больше нет. Они умерли от голода в Ленинграде…» Внутри все похолодело. Я никого не вижу и ничего не слышу, только слезы льются рекой из широко раскрытых глаз. В голове повторяются страшные слова: «больше нет, больше нет, больше нет…». Мне кажется, что меня сейчас тоже не будет.

Я не мог прийти в себя несколько недель. Думаю, что со мной ничего серьезного не случилось только благодаря усилиям моих товарищей. Они хорошо понимали и разделяли мое горе. Пожалуй, больше никогда в жизни я не получал столько ласки и искреннего сочувствия, как от этих еще маленьких, но быстро взрослевших ребят. Они-то отлично понимали, что на моем месте мог быть любой из них.

Моя бабушка не смогла бы выдержать тяжкого пути по Дороге жизни через Ладожское озеро. Моя мама осталась с ней. В результате погибли обе. Эти подробности я узнал от своей тети Веры, когда вернулся в Ленинград из эвакуации. Она пошла со мной на нашу квартиру, и когда мы открыли комнату, я увидел посередине у стола на стульях два свертка наподобие гнезд. Они были свернуты из старых одеял и каких-то тряпок и сохранили еще силуэты лежавших в них тел. Отсюда-то  и вынули после смерти и унесли неведомо куда мою маму и бабушку.

 

Я так и не смог выяснить, где их похоронили, наверное, в какой-то братской могиле. Напротив на стене висел цветок бессмертника, который мама подарила мне как раз перед началом войны. Я не знаю, что она имела в виду, когда, протягивая его мне, сказала, что он никогда не завянет и всегда будет со мной, пока он находится здесь, в этой комнате…

Разночинная улица.

Татьяна Борисовна Казакова

 

"К началу блокады Ленинграда я окончила второй класс, в то время мы жили на Разночинной улице в деревянном домике, который вскоре разобрали на дрова. Нас пять раз переселяли по разным адресам в свободные комнаты.

Однажды, когда я была в командировке в Польше, один поляк, узнав, что я все 900 дней пробыла в блокадном городе, сказал, что это нереально. Наверное, блокада длилась всего 90 дней! А мы пережили, несмотря на все ужасы войны!

Зима сорок первого года была ужасно холодная. Помню, как я шла мимо Зеленинского садика, а за оградой стояли замерзшие люди, и я старалась не смотреть на них.

В домах не было электричества, воды и тепла. Мы с маминой сестрой Лялей ходили за водой к проруби на Неву. Все время хотелось есть.

Однажды нам достались ремни от станков – твердые, грядные, с гвоздями. Взрослые как-то их вымачивали, чистили и мололи. Получались белые шарики, вроде саго. Из них варили кашу на олифе.

Как-то вечером зимой 42-го года мы с мамой шли из булочной и несли кусочек хлеба – с опилками или соломенками, точно не помню. Было скользко, мама упала и уронила хлеб. В темноте мы ползали по снегу, ощупывая руками лед, и все-таки нашли этот хлеб!

Моя мама, Мария Павловна Семенова, работала врачом в госпитале МПВО на Каменном острове, в котором в начале войны лечили раненных жителей Ленинграда с алиментарной дистрофией, а позже – летчиков 13-й Воздушной армии. Каменный остров часто бомбили и обстреливали, хотя никаких стратегических объектов здесь не было. Только за одну ночь на маленький остров было сброшено 25 бомб и 2 снаряда большой разрушительной силы. Это было очень страшно! Казалось, что к

Каменный остров раскалывается и летит в пропасть, дрожали стены, звенели разбитые стекла.

После войны, в 1949 году я поступила на биолого-почвенный факультет Ленинградского университета, который и окончила с «красным» дипломом по специальности «физиолог животных и человека, биохимия». В 1959 году стала кандидатом биологических наук, профессором. В 1994 году – членом Нью-Йоркской академии наук. Сведения о моих научных достижениях (200 научных трудов) опубликованы в издании «Who is Who in the World». В 2005 году была номинирована Американским биографическим обществом международных исследований на звание «Женщина 2005 года».

Работала ведущим научным сотрудником Отдела общей патологии и патофизиологии. Являюсь членом Ученого совета ИЭМ РАМН.

Выступала с докладами на международных и всероссийских форумах, работала в институтах Франции, Германии, Австрии, Швейцарии."

Без адреса.

Зинаида Ивановна Аверьянова

 

"Я родилась в Ленинраде. Родители мои тоже родились в Ленинграде. Потомственная ленинградка, так сказать…В начале войны мне было пять лет. Все думали что война будет недолгой, думали что красная армия быстро победит врага. Никто не предполагал, что мы будем воевать четыре года с таким трудом. Наша семья смогла выехать из осажденного города не сразу, только через пол года или чуть позже.

Наша мама – героическая женщина. У нее на руках были, кроме своих двоих малолетних детей, пожилая свекровь и сестры отца – одной было двенадцать, а другой четырнадцать лет. В войну всех старшеклассников привлекали к общественным работам; и эту мою четырнадцатилетнюю родственницу посадили на три месяца в тюрьму за то, что она опоздала на проверку.

В сентябре, как только началась блокада, мы ходили на колхозные поля и собирали «хряпу». Это такие зеленые листья, которые оставались после срезанного кочана капусты. Обычно они в пищу не идут, выбрасываются, а мы их солили. Эта «хряпа» помогла нам выжить. Варили листья в воде и ели, больше ведь ничего и не было. На маме было пять нетрудоспособных человек, которых надо было прокормить. В конце 1941 и в начале 1942 года был страшный голод. На улицах валялись трупы, никто их не убирал. Люди настолько были истощены, что даже двигаться не могли. Идет человек и падает, и все…

Государственная комиссия заходила в квартиры (двери на замок не закрывались), переписывала живых и оформляла эвакуационные листы, которые давали право на выезд из города. Нас погрузили в автобусы, но без стекол. Это было ужасно. Страшно об этом вспоминать. Выезжали по льду через Ладогу в лютый холод. Людей сажали друг на друга, многие в дороге замерзали. Шли очень медленно, нас постоянно бомбили, приходилось объезжать полыньи. Доехало людей на другой берег думаю процентов сорок.

Когда мы кое-как приехали, нам сразу же дали пшенную кашу и хлеба. От переизбытка пищи, у  некоторых был заворот кишок. Одна знакомая наша так и умерла: наелась от жадности.

В Алатыре мама устроилась работать в военную столовую. Столовая была закрытая, только для военных летчиков. Тогда из Алатыря их отправляли бомбить Берлин. К нам в гости приходил Александр Покрышкин, тогда еще он не был трижды Героем Советского Союза. Худенький юноша, почти мальчик.

Отходы, которые выбрасывали, можно было брать домой. Мама приносила соленые селедочные головы, из них варили суп. Варили очистки от картошки и делали из них котлетки. Это было так вкусно!

В 1945 году отец, который всю войну прожил в Ленинграде, прислал нам вызов, и мы вернулись. Квартира была разграблена. Все вынесли, а многое сожгли.

По Ленинградским улицам ходили люди, которые освободились от заключения, но не имели жилья. Их называли «гопниками», от словосочетания «государственное обеспечение». Государство их подкармливало в бесплатных столовых. Воровства и разбоя не было, но жили очень голодно. Продукты распределяли по карточкам, но все равно еды не хватало, особенно детям. Карточки отоваривала бабушка. Занимала очередь с вечера, мужественно стояла всю ночь до открытия магазина. Зимой она надевала теплые унты с двойным мехом – мы их привезли из Чувашии.

Мама устроилась на железную дорогу смотрителем вагонов. В вагонах, в которых перевозили зерно, после разгрузки можно было с пола собрать упавшие зерна. Мама подметала пол и собирала эти зернышки, а потом мы все вместе отделяли их от мусора, размачивали, мололи на мясорубке и пекли лепешки. Эти лепешки нас спасали от голода.

Были и смешные моменты. Как-то к нам приехала родственница из деревни. Встретить ее на вокзале мы не смогли, но сказали, чтобы она шла на седьмой трамвай. Мы долго ждали ее, потом пошли искать. И обнаружили стоящей на остановке и пересчитывающей трамваи. Она пропустила шесть и собиралась сесть на седьмой, как мы ей якобы сказали.

Рядом с нашим домом была старинная действующая церковь «Кулич и Пасха». Нам запрещали в нее ходить, но мы все равно бегали смотреть на пасхальные богослужения и на крестные ходы с хоругвями. Все проходило очень торжественно. Еще помню, что к Дню Победы на проспектах поставили триумфальные ворота. На проспекте Обуховской обороны в Невском районе стояла зеленая арка из фанеры, чем-то украшенная. Когда приехал поезд, мы встречали бойцов цветами. Как по телевизору показывают, так и было. Я сама бегала и встречала. Люди были усталые, в выгоревших гимнастерках,  плакали. Но это была Победа!"

Исаакиевский собор.

Бурмистрова Ольга Андреевна

 

"Я закончила только 8-й класс, как началась война. Первый день бомбежки нам очень запомнился. Прибежали мальчишки, и мы вместе со школьной подругой побежали на Петроградскую за Тучков мост – по левой стороне у большого красного дома полностью был отбит угол, и из пробоины свисал на задних ножках рояль. Это произвело на нас большое впечатление. Позже мужа моей сестры эвакуировали в Сибирь, и нас вместе с ним; в Сибири я поступила в железнодорожный техникум, но вскоре ее мужа вызвали как старшего научного сотрудника в Ленинград, и мы поехали туда вместе. В Ленинграде сначала я работала на плетении сетей для минирования, плели сети из каленой проволоки и в них вкладывали бомбы. Работать было очень холодно, мы там провели всю зиму. Однажды, во время того как мы пошли обедать, в наш барак попала бомба. И кто пошел обедать – выжили. Позже я работала в Исаакиевском соборе, мы там жили вместе с сестрой и ее мужем, на нарах, в подземелье… Там жили старшие научные сотрудники Пушкина, Павловска и Петергофа. В соборе находилась часть особо ценных бумаг, и мы так жили целую зиму. Моя задача была – давать ключ зенитчикам, чтобы подниматься по лестницам наверх к зенитной установке. Было очень страшно и холодно. После войны я переехала в Мурманск и продолжила обучение на железнодорожника. И теперь я – почетный железнодорожник России."

Энгельса пр., 17

Тарасова Галина Ивановна

 

Родилась Галина Ивановна 16 ноября 1932 года в пригороде Ленинграда  проспект Энгельса дом 17 (в настоящее время станция метро Удельная).

Отец Иван Петрович Лебедев 1907 года рождения. Умер в блокадном Ленинграде зимой 1942 года. Мать Мария Александровна Лебедева также родилась в 1907 году. В семье было четверо детей: в начале блокады старшей Гале было 9 лет, брату Георгию 7 лет, сестре Ирине 5 лет. Самая младшая Оля умерла в начале войны, ей было чуть больше года.

В настоящее время Галина Ивановна пенсионерка, живет в городе Мурманске, член Мурманской городской общественной организации «Жители блокадного Ленинграда».

ВОСПОМИНАНИЯ.

            Когда началась война, в нашей семье было четверо детей. Я была самая старшая. Было решение –  вывезти детей из города, так как сразу же начались налеты немецкой авиации, людей отправляли на рытье окопов, дети оставались часто совершенно одни. Мы попали в деревню под Валдаем. Вскоре немцы стали подходить к тем местам, куда были вывезены дети. И мы стали уходить от приближающихся  немецких войск. Старшие дети шли до станции пешком, младших детей везли на телегах. Родители детей из Ленинграда кинулись к станции, чтобы встретить своих детей.

            И прямо на  глазах родителей, на одной железнодорожной станции, при налете фашистских самолетов, прямо в тот состав, в котором  мы ехали, попала бомба. Детей постарше выводили из вагонов и уводили подальше от горящего состава. Нашу самую младшую сестренку Олю, она была в ясельной группе, как и других совсем маленьких ребятишек, выносили из вагонов и клали на землю, и тут же возвращались за другими ребятишками. Наша маленькая сестренка простудилась, сильно заболела и очень скоро умерла, еще до начала блокады Ленинграда. Мы вернулись домой.  Мама работала. И нас осталось трое детей. Так мы встретили блокаду Ленинграда.

            Папа по профессии был строителем и работал на строительстве укрепленных районов в области.

По состоянию здоровья он был освобожден от службы в армии. Когда началась блокада, он попал в отряд противоздушной обороны (ПВО) и жил на казарменном положении. Однажды его отпустили домой навестить семью. Он лег спать с братом, а утром просто не проснулся. Это было зимой 1942 года.

            Нашей семье повезло. Так как мы жили в Удельной, в деревянном доме, у нас всегда был хороший запас дров на зиму, поэтому мы не очень страдали от холода. Мама работала и старалась, как могла, спасти нас от голода.

            Руководством города Ленинграда было принято решение, по возможности, не оставлять детей в городе на зиму. Мама не хотела уезжать, но её уволили с работы,  и нам пришлось эвакуироваться.

            В июне нас повезли на озеро на поезде, до Ладоги. Там нас посадили на пароходы. Когда мы плыли по Ладоге, нас обстреливали и бомбили. Было очень страшно. Но нам опять повезло, и мы благополучно добрались до берега, где нас покормили, посадили в поезда.

            Нас повезли сначала на Кавказ, но туда стали приближаться немецкие войска, и нас снова  эвакуировали, но уже в Среднюю Азию. Там мама работала в совхозе и сильно заболела, малярией.

            Дедушка вызвал нас в Калинин, где мама умерла. Мы стали полными сиротами. Но нас не отдали в детский дом, мы остались у дедушки.

            Брата приняли в суворовское училище, сестру взял в свою семью папин брат, а меня взяла в свою семью мамина сестра, которая жила в Ленинграде, где я окончила школу и институт.

            В 1978 году приехала в город Мурманск, где преподавала английский язык курсантам Высшего  мореходного училища (в настоящее время Мурманский государственный технический университет).